К концу июля появляется из своей подземной колыбельки желтокрылый сфекс (Sphex flavipennis Fbr.,). В течение всего августа можно видеть, как он порхает в поисках капельки меда вокруг колючих головок цветущего чертополоха. Но эта беззаботная жизнь очень кратковременна, потому что уже в первых числах сентября мы видим его за трудной работой поселенца и охотника.
Для устройства жилья он выбирает обыкновенно какую-нибудь небольшую площадку на возвышенной окраине дороги, лишь бы при этом было два необходимых условия: песчаная, легкая для рытья, почва и солнце. Не принимается никаких предосторожностей для защиты от осенних дождей и зимних холодов. Для него прекрасно подходит всякое горизонтальное место, открытое дождям и ветрам, лишь бы оно было на солнце. А потому, если во время его земляных работ пойдет большой дождь, то жалкое зрелище представляют его галереи, разрушившиеся и заваленные песком; насекомое в конце концов их покидает.
Сфекс редко предается своим работам один; площадка выбирается и занимается маленькими отрядами в десять, двадцать и более поселенцев. Быстро начинают они скрести землю граблями своих передних ножек: canis instar, как говорит Линней. Молодая собака с небольшим пылом роет землю для забавы. В то же время каждыйработник затягивает свою веселую песенку, состоящую из пронзительного, шипящего звука, прерывающегося через очень короткие промежутки и меняющего тоны благодаря трепетанию крыльев и груди. Можно подумать, что это толпа молодых подмастерьев, подбодряющая себя к работе размеренным ритмом. Между тем песок летит и в виде легкой пыли оседает на их дрожащие крылья, а очень крупные песчинки, будучи выбраны зернышко за зернышком, катятся далеко от тропинки. Если какая-нибудь песчинка слишком тяжела и трудно поддается, то насекомое придает себе силы резкой нотой, напоминающей тот звук надрыва, которым дроворуб сопровождает удар топора. Под усиленными ударами лапок и челюстей образуется пещерка, и насекомое может уже все погрузиться туда. Тогда начинается живая смена движений: вперед—для того, чтобы отбить новые кусочки, и назад—чтобы вымести их прочь. При этом быстром движении взад и вперед сфекс не ходит, но прыгает, как бы от действия пружины; он скачет, с дрожащим брюшком, колеблющимися усиками и с телом, оживленным звучным трепетаньем. Вот землекоп скрылся из глаз под землей, откуда слышна его неустанная песня и время от времени появляются его задние ножки, отбрасывающие назад струйку песка, ко входу в норку. По временам сфекс прекращает работу, то для того, чтобы почиститься на солнышке, так как пыль, проникая до нежных сочленений, стесняет свободу движений, то для того, чтобы произвести расследование окрестностей. Несмотря на эти перерывы, которые, впрочем, очень непродолжительны, через несколько часов норка готова и сфекс выходит на порог своего жилья воспеть свой успех и сделать несколько окончательных ударов, сгладить неровности и устранить земляные частички, в которых только его проницательный глаз может рассмотреть неудобства. Многочисленные поселения сфексов, которые я посещал, в особенности одно, оставили во мне живые воспоминания оригинальностью их устройства. На краю большой дороги возвышались маленькие кучи грязи, вытащенные из боковых канав лопатой работника. Одна из этих кучек, давно высохших на солнце, представляла собою коническую горку около 3/4 аршина в вышину. Место понравилось сфексам, и они устроили там такую населенную колонию, подобной которой я с тех пор никогда не встречал. Конус сухой грязи был покрыт норками снизу доверху, что придавало ему вид огромной губки. Во всех этажах господствовало лихорадочное оживление и озабоченное движение взад и вперед, напоминавшее сцены на большой дороге во время спешной работы. Сверчки, которых тащат за усики и складывают в кладовые норок; потоки пыли, ссыпающейся из норок, которые еще роются; запыленные физиономии землекопов, по временам показывающиеся у входов, постоянные движения их туда и сюда; тут же сфекс, влезающий во время своего короткого досуга на вершину конуса, может быть, для того, чтобы бросить с вершины этого бельведера взгляд удовлетворения на общий вид работ. Это зрелище возбуждало во мне желание унести к себе всю колонию со всеми ее обитателями, но даже пробовать было бы бесполезно: масса была слишком тяжела.
Итак, вернемся к сфексу, работающему на ровном месте, на естественной почве, что составляет гораздо более частый случай. Как только норка вырыта, начинается охота. Воспользуемся отделенными экскурсиями насекомого в поисках за дичью и рассмотрим его жилище. Общее расположение колоний, говорили мы, горизонтальное. Однако почва здесь не настолько ровна, чтобы на ней нельзя было найти нескольких маленьких бугорков, поросших наверху густым чернобыльником, нескольких неровностей, скрепленных тощими корнями покрывающей их растительности; на склонах этих-то возвышений устроили сфексы свои убежища. Норка состоит сначала из горизонтальной галереи от двух до трех дюймов длиной; здесь укрывается сфекс в дурную погоду, здесь же проводит он ночь и отдыхает по нескольку минут днем, показывая наружу только свою выразительную физиономию с дерзкими глазами. За галереей норка спускается резким углом по направлению более или менее наклонному на глубину двух-трех дюймов и оканчивается яйцевидной ячейкой немного большего диаметра, чем галерея, и большая ось которой идет в горизонтальном направлении. Стенки ячейки не покрыты никаким особенным цементом; но, несмотря на обнаженность, видно, что они были предметом усердной работы. Песок как бы просеян и тщательно выровнен для избежания обвалов и для устранения резких неровностей, которые могли бы ранить нежную кожицу будущей личинки. Наконец, эта ячейка сообщается с коридором узким проходом, как раз достаточным для прохода сфекса с добычей.
Когда эта первая ячейка снабжена провиантом и яйцом, сфекс заделывает вход в нее, но еще не покидает норки. Вторая ячейка роется рядом и так же точно снабжается провизией, потом третья и, иногда, четвертая. Тогда только сфекс сбрасывает в норку всю вырытую землю и совершенно сглаживает внешние следы своей работы. Итак, в одной норке бывает три, реже две и еще реже четыре ячейки. А вместе с тем, как это показывает вскрытие насекомого, оно может снести до 30 яичек, следовательно, ему надо сделать до 10 норок. С другой стороны, работы никогда не начинаются раньше сентября и к концу этого месяца уже оканчиваются. Следовательно, устройству каждой норки и снабжению ее провизией сфекс не может посвятить больше двух-трех дней. Понятно, что деятельное насекомое не может терять ни минуты, если должно в такое короткое время устроить жилье, добыть дюжину сверчков, перенести их иногда издалека, через тысячи препятствий, положить в магазин и, наконец, заделать норку. Кроме того, бывают дни, когда ветер делает охоту невозможной, бывают дождливые дни или даже просто пасмурные, когда работа приостанавливается. После всего этого понятно, что сфекс не может придавать своим жилищам ту почти вечную прочность, какую придает своим глубоким галереям бугорчатая церцерис.
Эти последние передают от поколения к поколению свои прочные жилища, каждый год вновь углубляемые; эти жилища, кидавшие меня в пот, когда я хотел в них проникнуть, и которые часто не поддавались моим инструментам для рытья. Сфекс не наследует жилищ от своих предшественников: ему самому надо сделать все, да поскорее. Его жилище—это однодневная палатка, которую наскоро устраивают сегодня, чтобы снять завтра. Зато личинки, прикрытые только тонким слоем песка, умеют сами помочь себе в устройстве крова, которого мать не умела им создать: они умеют одеться в тройной, четверной непромокаемый покров, далеко превосходящий тонкий кокон церцерис.
Но вот с шумом является сфекс. Он возвращается с охоты и присел на соседний куст, придерживая челюстями за усик огромного полевого сверчка, во много раз более тяжелого, чем сам. Подавленный тяжестью, он отдыхает с минутку. Потом подхватывает пленника ножками и, сделав огромное усилие, в один прием перелетает овраг, отделяющий его от жилья. Он тяжело опускается на площадку, на которой я сижу в качестве наблюдателя, как раз посреди колонии сфексов. Остальной переход совершается пешком. Перепончатокрылое, которого нисколько не пугает мое присутствие, сидит верхом на своей жертве и подвигается вперед с гордо поднятой головой, придерживая челюстями за усик сверчка, который волочится у него между ногами. Если почва обнаженная, то переход совершается без затруднений, но если на дороге попадается кустик травки, распространяющий вокруг в виде сети свои побеги, то любопытно видеть изумление сфекса, когда какая-нибудь из этих ниточек вдруг останавливает его движение; любопытно быть свидетелем его поворотов туда и сюда, его повторенных попыток преодолеть препятствие, что и удается наконец либо с помощью крыльев, либо ловким обходом. Наконец, сверчок принесен к месту назначения и положен так, что его усики приходятся как раз ко входу в норку. Тогда сфекс покидает добычу и быстро сходит в глубину подземелья. Несколько секунд спустя он опять появляется, показывая наружу голову и издавая веселые крики. Он подходит к усикам сверчка, схватывает его и быстро уносит в глубь убежища.
Я спрашиваю себя, не будучи в состоянии найти основательного решения этого вопроса: для чего эта сложность приемов в момент внесения добычи в норку? Вместо того чтобы оставлять ее и спускаться одному в норку, опять выходить и брать покинутую на пороге дичь, почему бы сфексу не тащить ее прямо, без остановки, как тащил он
Впереди два молодых сверчка (личинки бескрылые); налево, выше, самец и направо—самка с яйцекладом
сверчка до сих пор? Ширина галереи не препятствует этому. Или, почему бы, проникнув самому, не втащить сверчка, пятясь назад? Другие охотники без всякой подготовки втаскивают в глубину своих ячеек дичь, держа ее под собой, челюстями и средними ножками. Церцерис Дюфура начинает усложнять приемы, потому что, положив на минутку свою златку на порог норки, она сейчас же задом входит в нее для того, чтобы схватить жертву челюстями и втащить в подземелье. Но от этой тактики еще далеко до той, которой держится охотник за сверчками. Для чего он делает предварительный визит домой? Может быть, ему надо убедиться, что все внутри в порядке? Надо осведомиться, нет ли там какого-нибудь наглого паразита, который мог забраться туда в его отсутствие, и выгнать его предварительно? Какой же это может быть паразит? Различные паразитные мушки, в особенности тахины, сидят обыкновенно у входа в норки перепончатокрылых охотников, подстерегая благоприятный момент для отложения своего яйца на чужую дичь; но ни одна из них не проникает в жилище, не пускается в темные коридоры, где хозяин, если бы ее нашел, заставил бы дорого поплатиться за свою смелость. Сфекс, как и другие, платит свою дань воровству тахин, но эти последние никогда не входят в норку для совершения своего преступления. Да разве у них недостаточно времени для того, чтобы отложить свое яичко на самого сверчка? Если они бдительны, то сумеют для этого воспользоваться тем временем, когда жертва покинута на пороге жилья. Итак, значит, сфексу грозит какая-то иная опасность, так настоятельно заставляющая его спуститься в норку, прежде чем втащить туда добычу.
Вот единственное наблюдение, могущее бросить несколько света на этот вопрос. Среди колонии сфексов в полной деятельности, колонии, из которой обыкновенно бывает исключено всякое другое перепончатокрылое, я застаю однажды черного тахита (Tachytes niger v. d. Lind. = Larra pompiliformis Rnz.), охотника за дичью иного рода, который переносит по одному не торопясь, с полнейшим хладнокровием, среди толпы, в которой он был пришельцем, кусочки сухих стебельков, песчинки и другие мелкие материалы для того, чтобы заткнуть норку, по форме и величине такую же, как соседние норки сфексов. Эта работа производилась слишком добросовестно для того, чтобы можно было сомневаться в присутствии в подземелье яичка работника. Один из сфексов, судя по беспокойной походке, собственник норки, каждый раз, как тахит спускался в нее, кидался вдогонку, но быстро возвращался оттуда, как бы испуганный, а следом за ним выходил тахит, бесстрастно продолжая свою работу. Я осмотрел эту норку, очевидно бывшую предметом спора между двумя перепончатокрылыми, и нашел там ячейку, снабженную четырьмя сверчками. Подозрение почти уступает место уверенности: эта провизия значительно превосходит потребности личинки тахита, который почти вдвое меньше сфекса. Тот, кого по спокойствию и по заботам, с которыми он заделывал норку, можно было сначала принять за хозяина, был только грабитель. Но как это сфекс, гораздо большего роста, более сильный, чем его противник, позволяет безнаказанно обирать себя, ограничиваясь бесплодными преследованиями и трусливо убегая всякий раз, когда пришелец, по-видимому не замечающий даже его присутствия, повернется, чтобы выйти из норки? Или и у насекомых, как у людей, первое условие успеха—это смелость, смелость и еще смелость? Действительно, узурпатор проявил ее достаточно. Я еще вижу его, с непоколебимым спокойствием двигающегося туда и сюда перед добродушным сфексом, который дрожит на месте от нетерпения, но не смеет напасть на грабителя. Прибавим, что при других обстоятельствах я много раз видел этого предполагаемого паразита, т.е. черного тахита, волочащим сверчка за усик. Была ли это законно приобретенная дичь?
Я бы желал так думать, но нерешительный вид насекомого, которое блуждало по окраинам дороги, как бы отыскивая подходящую норку, всегда поселял во мне сомнения. Мне никогда не случалось присутствовать при его земляных работах, если только он действительно предается трудам рытья. Еще более серьезная вещь: я видел, как он покидал свою дичь на дороге за недостатком норки, не зная, может быть, куда ее положить. Подобное мотовство, кажется мне, указывает на то, что вещь дурно приобретена, и я себя спрашиваю, не был ли украден покинутый сверчок у сфекса в тот момент, когда последний оставляет свою добычу на пороге жилья? Мои подозрения относятся также и к потертому тахиту (Tachytes obsolems Kohl), у которого брюшко опоясано белым, как у белокаемчатого сфекса (Sphex albisectus Lep.), и который кормит своих личинок кобылкой, похожей на ту, за которой охотится этот последний. Я никогда не видел первого роющим норку, но видел, как он тащит кобылку, от которой не отказался бы сфекс. Эта одинаковость провизии у различных родов заставляет усомниться в законности ее приобретения. Скажем, впрочем, для того, чтобы поправить отчасти репутацию рода тахитов, что другие их виды самостоятельно ловят добычу и роют норки, чего свидетелем мне самому приходилось быть и о чем мы еще будем говорить подробнее.
Итак, я могу предложить лишь подозрения для объяснения упорства, с которым сфекс спускается в глубину своих подземелий; прежде чем внести туда дичь. Имеет ли он какую-либо иную цель, кроме выселения паразита?—не знаю.
Как бы то ни было, но установлено, что эти маневры неизменны. Я изложу по этому поводу один опыт, который живо интересовал меня. В тот момент, как сфекс совершает свой визит в норку, я беру сверчка, оставленного у входа, и кладу его несколькими дюймами дальше. Появляется сфекс, издает свой обыкновенный крик, с удивлением глядит туда и сюда и, видя, что дичь слишком далеко, выходит из норки, чтобы схватить ее и опять положить в прежнем
положении. Сделав это, он опять спускается в норку, но один. Прежний маневр повторяется с моей стороны и то же разочарование со стороны сфекса. Но дичь опять принесена им ко входу в нору и насекомое опять сходит одно; все одно и то же до тех пор, пока мое терпение не истощилось. Раз за разом я повторил мой опыт сорок раз над одним и тем же сфексом; его упорство победило мое, а тактика его никогда не изменялась.
В течение некоторого времени это непоколебимое упорство, найденное мною у всех сфексов одной колонии, не переставало беспокоить мой ум. Я говорил себе: значит, насекомое повинуется фатальной склонности, которую ни в чем не могут изменить обстоятельства; его действия неизменно однообразны и ему чужда способность приобрести из собственных действий хотя бы малейшую опытность. Новые опыты изменили этот слишком абсолютный взгляд.
Спустя год я посетил то же место. Новое поколение унаследовало для норок место, выбранное предшествовавшим поколением, и также неизменно унаследовало его приемы: опыт с отодвиганием сверчка дает те же результаты. Заблуждение мое все увеличивалось, когда счастливый случай натолкнул меня на другую, отдаленную, колонию сфексов. Здесь я опять принимаюсь за те же опыты. После двух или трех раз, когда результат был прежний, сфекс садится на спину найденного сверчка, схватывает его челюстями за усики и немедленно втаскивает в норку. Кто остался в дураках? Экспериментатор, которого перехитрила умная оса. Соседи его, у других норок, где раньше, где позже, так же точно пронюхивают мои хитрости и без остановок вносят дичь в свое жилье, вместо того чтобы упрямо оставлять ее на пороге. Что это значит? Поселение, которое я изучаю теперь,—отпрыск другого корня, потому что у сфексов дети возвращаются в места, выбранные предками; оно более искусное, чем поселение прошлого года. Дух хитрости передается по наследству: есть племена более хитрые и более простые, в зависимости, по-видимому, от способностей отцов. У сфексов, как и у нас: «что город, то норов; что деревня, то обычай». На следующий день я повторяю этот же опыт в новой местности, но он не дает мне таких результатов: я опять попал на племя с тупыми способностями, как при первых опытах.
Комментарии закрыты