Род перепончатокрылых, имя которых составляет название этой главы, не заставлял до сих пор, насколько я знаю, много говорить о себе. Его украсили ученым именем, взятым из греческого языка, что значит быстрота, скорость, проворство. Название это неудачно: желая указать нам на характерную черту насекомого, оно вводит нас в заблуждение. Тахиты страстные охотники и искусные землекопы, но ни сфекс, ни аммофила, ни бембекс не уступят им ни в этом, ни в быстроте полета и беганья. Во время устройства гнезд все это мелкое племя отличается одинаково головокружительной деятельностью.

Если бы мне пришлось определять характерную черту этого насекомого, я бы сказал: страстный любитель кобылок или вообще прямокрылых. У англичанина есть ростбиф, у русского—искра, у неаполитанца—макароны, а у тахита—кобылки. Его национальное блюдо есть блюдо сфекса, с которым я смело и сближаю его на основании одинаковости их меню.

В нашей местности водится, сколько мне известно, пять видов тахита , и все они, подобно сфексам, выкармливают своих личинок прямокрылыми. Тахит Панцера (Tachytes Panzeri V. d. Lind.), отличающийся красным пояском у основания брюшка, встречается довольно редко. Я время от времени застаю его за работой на утоптанных тропинках или на затверделых откосах дороги, где он роет уединенные норки глубиной не больше дюйма. Добыча его—взрослые кобылки средней величины, как у белокаемчатого сфекса.

Тахит (Tachytes anathema Ross.)

Дичь притаскивается к гнезду за усики и кладется возле него, головой к отверстию. Норка, приготовленная заранее, временно закрывалась каменной плиткой и мелкими камушками; подобные же предосторожности принимает и белокаемчатый сфекс: один режим и те же обычаи.

Тахит открывает вход и проникает в жилье один, потом высовывает из норы голову, хватает добычу за усики и втаскивает ее, пятясь назад. Я проделывал над ним такие же опыты, как и над сфексом: в то время, когда тахит под землей, я оттаскиваю дичь. Тахит показывается и, не видя ничего у своей двери, выходит и идет за своей кобылкой, которую кладет опять в таком же положении, как и в первый раз. Затем снова уходит в норку один. Я опять возобновляю опыт, много раз и все тот же результат; а между тем ему легко было бы унести добычу прямо к себе вместо того, чтобы оставлять ее на пороге. Но, верный обычаям своей расы, он делает то же, что делали его предки, хотя в настоящем случае это вредит ему; как и желтокрылый сфекс, которого я так мучил подобными же опытами, это—тупой рутинер, ничего не забывающий и ничему не научающийся.

Оставим его мирно работать. Кобылка исчезла под землей и яичко снесено на грудь парализованной добычи. Это—всё: дичи кладется по одной штуке в каждую ячейку, не больше. Наконец, вход закрывается, сначала камушками, а потом пылью, которая совершенно скрывает всякий признак подземного жилища. Теперь все кончено, и таких не придет сюда больше; его займут другие норки, рассеянные там и сям, по капризу его бродяжнического настроения. Одна ячейка, найденная мною 22 августа на дорожке моего пустыря, была снабжена на моих глазах провизией, а через 8 дней содержала уже готовый кокон. Мне известно немного примеров столь скорого развития. Этот кокон по форме и строению напоминает кокон бембекса. Он тверд и шелковая основа его исчезает под толстым слоем склеенного песка. Эта сложная работа мне кажется характерной для всего рода тахитов, по крайней мере, я встречал ее у трех видов, коконы которых мне известны.

Взрослые мелкие кобылки из рода Tettix.

Тахит лапчатый (Т. tarsina Lep.)*, меньше ростом, черного цвета, с кантами из серебристого пушка по краям брюшных сегментов. Часто встречается за работой в августе и в сентябре. Норки устраиваются на уступах из мягкой глинистой почвы, близко одна от другой, многочисленными колониями, и потому, найдя одно поселение, можно собрать много коконов. Мне случалось собирать полную горсть их в короткое время. Коконы ничем не отличаются от коконов предыдущего вида, они только меньше. Провизия состоит из молодых кобылок, от 6 до 12 миллиметров в длину, т.е. из личинок кобылки, которые имеют еще недоразвитые крылья, напоминающие полы слишком узкой жакетки. Взрослая, окрыленная кобылка, как слишком твердая, изгнана из их меню. Этой мелкой дичи заготовляют по 2—4 штуки в каждой ячейке.

Тахит, убийца богомолов (Т. mantycida?) **, имеет красный пояс, как его коллега, тахит Панцера. Я не думаю, чтобы он был очень распространен. Я нигде не встречал его, кроме лесов Сериньяна, где он жил на одной из тех песчаных горок, какие ветер наметает у густых зарослей розмарина. Его богатая фактами история будет изложена со всей обстоятельностью, какую она заслуживает, а теперь скажу только, что провизия его состоит из личинок разных богомоловых, большей частью из личинок самого богомола. В одной ячейке бывает от 3 до 16 личинок.

Что я скажу о черном тахите (Т. nigra V.d. Lind.), чего бы я не рассказал о нем уже в истории желтокрылого сфекса? Хотя тахит этот чаще всех встречается в моей местности, но он все продолжает быть для меня загадкой. Я не знаю ни его жилища, ни личинки, ни кокона, ни его семейной деятельности.

Молодые кобылки—личинки (Caloptenus)

* Проф. Передз, которому я послал для определения этого тахита, полагает, что это может быть новый вид. Если это действительно не Т. tarsina, описанный Лепелетье (или равнозначащий unicolor Panz), то каждый все-таки может узнать его по излагаемым здесь особенностям его нравов.

** По мнению проф. Передза, и это новый вид. Если это так, то характеризуется он, кроме охоты на богомоловых, еще следующими признаками: черный, два первых брюшных сегмента, голени и лапки ржаво-красные; глаза у самца (самец) лимонно-желтые. Длина: самка—12 мм, самец—7 мм.

Все, что могу утверждать на основании того, что неизменно видел его волочащим сверчка, это то, что он должен кормить своих личинок тем же молодым сверчком, каким кормит своих личинок желто-красный сфекс. Честный ли он охотник или грабитель чужого добра? Я этого не знаю. Зимует черный тахит во взрослом состоянии, подобно щетинистой аммофиле. В теплых защищенных местах, на маленьких обнаженных обрывах, которые так любят перепончатокрылые, я уверен, что найду его во всякий момент зимы, если только начну исследовать земляной покров, изрытый коридорами. Они сидят там, забившись поодиночке, в теплом воздухе, на дне какой-нибудь галереи. Если снаружи тепло, а небо чисто, то он выходит в январе и феврале принять солнечную ванну и узнать, приближается ли весна. Когда делается холоднее, он возвращается в свою зимнюю квартиру.

Тахит анафемский (Т. anathema V.d. Lind.) гигант своей расы, почти такой же большой, как лангедокский сфекс, и, как он, украшен красной лентой у основания брюшка; встречается реже всех своих родичей. Я встречал его не больше 4—5 раз, одиночными экземплярами, и всегда при таких обстоятельствах, которые ясно говорят, какова его дичь. Он охотится под землей. В сентябре я вижу его проникающим в почву, размягченную недавним небольшим дождем; по движению взрываемой им земли можно следить, как он, подобно кроту, идет вперед и выходит из-под земли почти в метре расстояния от точки входа. Этот длинный подземный переход сделан им в несколько минут.

Есть ли это с его стороны проявление необыкновенной силы рытья? Нисколько: хотя этот тахит и очень сильный землекоп, но все-таки неспособный сделать такую работу в столь короткое время. Если он так быстро двигался под землей, то это потому, что шел по пути, проложенному другим. На поверхности почвы, на протяжении самое большее пары шагов, проходит извилистая как бы веревочка или валик приподнятой земли шириной около пальца. От него отделяются вправо и влево короткие, неправильно расположенные разветвления. Не надо быть особенно опытным энтомологом для того, чтобы сразу узнать в этой насыпи след медведки. Это она, в поисках за подходящими ей корешками, проделала извилистый туннель с разведочными галереями, отходящими от главного хода в ту и в другую сторону. Итак, проход свободен или, самое большее, затруднен какими-нибудь обвалами, с которыми тахит разделается легко.

Но что он станет там делать? Цель его, конечно, разыскать дичь для своих личинок. Сам собой представляется такой вывод: тахит дает своим личинкам эту самую медведку. Очень вероятно, что выбирается молодой экземпляр, потому что взрослое насекомое было бы слишком велико . Нежное, молодое мясо тахиты очень ценят, как это доказывают три вида их, выбирающие лишь молодых насекомых для корма своим личинкам.

Медведки, их личинки на поверхности почвы и яйца и гнезде

Как только охотник вышел из-под земли, я принимаюсь рыть по следу, но медведки там больше нет. Тахит пришел слишком поздно, я—также.

Ну, разве я не был прав, характеризуя тахитов их страстью к прямокрылым! Какое постоянство вкуса у всей расы! И какое умение разнообразить дичь, не выходя из пределов одного порядка прямокрылых! Что общего, по наружному виду, у кобылки, сверчка, богомола и медведки? Решительно ничего. Никто из нас, если он незнаком с тонкостями классификации этих насекомых, не решится отнести их к одному порядку. А тахит не ошибается на этот счет.

Эта инстинктивная таксономия становится еще более удивительной, если обратить внимание на разнообразие жертв, собранных в одной норке. Тахит, убийца богомолов, например, ловит безразлично всех представителей сем. богомоловых, встречающихся с ним по соседству. Я нахожу у него все три вида, какие здесь водятся: религиозного богомола (Mantis religiosa L.), выцветшего (Ameles decolor Charp.) и эмпузу обедневшую (Empusa pauperata Latr.). Все эти три вида встречаются в его ячейках в состоянии личинок, с зачаточными крыльями. Чаще других попадается первый, реже—второй, а реже всех—эмпуза. Размеры их колеблются между 10 и 20 миллиметрами .

Религиозный богомол  веселого зеленого цвета, с удлиненной передней частью туловища и легкой походкой. Выцветший богомол пепельно-серого цвета; передняя часть туловища у него короткая, а походка тяжелая. Значит, охотником руководит не окраска и не походка. Для него, несмотря на различие наружного их вида, оба насекомых —богомолы. И он прав.

Но что сказать об эмпузе? В мире насекомых наших стран нет существа более странного. Это какое-то привидение, дьявольский призрак. Ее плоский живот, изрезанный по краям фестонами, поднимается дугой; ее коническая голова кончается вверху широкими, расходящимися рогами, похожими на кинжалы; ее тонкая, заостренная физиономия, которая умеет смотреть в сторону, годилась бы по хитрости ее выражения какому-нибудь мефистофелю; ее длинные ножки снабжены в местах сочленений пластинчатыми придатками, подобными поручням, которые носили на локтях древние рыцари. Высоко приподнявшись, как на ходулях, на своих четырех задних ножках, изогнув брюшко, приподняв прямо туловище, а передние ножки, свою охотничью ловушку, сложив на груди, она мягко покачивается на конце какой-нибудь ветки. Тот, кто видит ее в первый раз, вздрагивает от удивления. А тахит не знает этих страхов и, если заметит ее, то схватит и уколет жалом. Это будет обед для его семьи. Как он узнает в этом чудовище родственника богомола? Боюсь, что на этот вопрос никогда не будет дано удовлетворительного ответа.

Колония охотников за богомолами, предмет моего изучения, устроена на холме из тонкого песка, который я сам же набросал 2 года назад, откапывая личинок бембекса. Входы в жилища тахитов открываются на маленький вертикальный обрыв. В начале июля работы в полном разгаре. Они, должно быть, начались уже недели две, потому что я нахожу уже больших личинок тахита и только что сделанные коконы.

Эмпузы (Empusa pauperata Latr.)

Здесь имеется до сотни самок, то роющих песок, то возвращающихся с добычей; норки их расположены очень близко одна к другой и занимают не больше квадратного метра. Нежась и греясь на солнце, самцы сидят у подножия обрыва и ждут самок, для того чтобы позабавиться с ними, когда они будут лететь мимо. Страстные любовники, но имеющие жалкий вид. В длину они вдвое меньше самок, а по объему—в восемь раз. На некотором расстоянии кажется, что у них на голове какой-то тюрбан яркого цвета. Вблизи видишь, что

это глаза их, очень большие, лимонно-желтого цвета и занимающие почти всю голову.

Часов с 10 утра, когда жар начинает делаться для наблюдателя невыносимым, начинается постоянное движение между норками и начинается охота тахитов. Место охоты так недалеко, что насекомое приносит домой свою дичь лётом, чаще всего в один перелет. Оно держит ее за переднюю часть тела—предосторожность очень разумная и благоприятная для быстрого входа в магазин, так как тогда ножки богомола висят назад вдоль тела и не цепляются за поперечные выступы норки. Длинная дичь висит под охотником, дряблая, инертная, парализованная. Тахит прилетает к самому жилищу, садится на пороге и сейчас же, противно обычаям панцерова тахита, входит в норку со своей добычей, которая волочится позади его. Нередко самец является в момент прихода самки, но его встречают грубым отказом: теперь время работ, а не веселья. Прогнанный опять усаживается на свой сторожевой пост на солнышке, а хозяйка спокойно вносит провизию.

Но не всегда это совершается без затруднений. Я расскажу об одном приключении, случившемся во время втаскивания провизии. Вблизи норок есть одно растение, которое приклеивает садящихся на него насекомых, это—смолёвка (Silene Partense). На каждом междоузлии этого растения, а также на разветвлениях главного стебля находятся липкие, резко ограниченные сверху и снизу кольца шириной в 1—2 см. Клей светло-коричневого цвета. Он гак липок, что самого легкого прикосновения достаточно, чтобы удержать прикоснувшийся предмет. Я нахожу здесь прилипших мушек, тлей, муравьев, летучие семена цикория. Слепень, величиной с мясную синюю муху, на моих глазах попадает в западню. Только что он уселся на это опасное растение, как уже и поймался за задние ножки. Он отчаянно бьется, махая крыльями, и колеблет вершину нежного растения. Вот он освободил задние лапки и попал в клей передними; надо начинать снова. Я сомневался в возможности его освобождения, но, наконец, через добрую четверть часа борьбы, ему удалось освободиться. Но если слепень и освобождается, то мушки, крылатые тли, муравьи и другая мелочь остаются и погибают. Что делает растение со своими пленниками, висящими то за крыло, то за ножку? На что ему эти трофеи—трупы, скоро высыхающие на солнце? Какая ему польза от них? Я не знаю.

Возвратимся к тахиту, который также попадается в эту ловушку. Он порывисто летит со своей добычей слишком близко к липкому растению, и брюшко богомола прилипло. Все держась на воздухе, по крайней мере, в течение 20 минут, он тянет добычу за собой; все тянет вперед, стараясь победить причину остановки и оторвать дичь. Но ему это не удается и он оставляет богомола висеть на растении. Вот был подходящий момент для насекомого, чтобы подумать о причине остановки и устранить затруднение, устранив его причину. Для тахита это была самая простая вещь: достаточно было схватить добычу за кожу живота, как раз над прилипшим местом, и тянуть к себе вместо того, чтобы упорно стремиться вперед, не покидая дичь. Как ни проста была задача, но насекомое оказалось не в силах выполнить ее, потому что оно не умело понять причину остановки или даже не подозревало ее существования. Тахит, упрямо дергающий прилипшего мантиса и не понимающий, каким способом надо освободить его из западни, показывает нам себя с не особенно лестной для него стороны. Какое жалкое понимание! После этого еще более чудесным покажется его талант анатома.

Уже по наружному виду богомола можно заключить о том, каково расположение его нервных центров, которые тахит должен паразить, чтобы его парализовать. Узкое и очень длинное первое кольцо туловища отделяет переднюю пару ножек от двух задних пар. Следовательно, в передней части тела находится первый, грудной нервный узел; а позади, на расстоянии около сантиметра, два других, сближенных узла. Вскрытие подтверждает это. Передний узел, управляющий движениями передних ножек, самый большой и самый важный, так как управляет оружием насекомого. Кроме этого узла и двух сближенных узлов, управляющих движениями задних ножек, есть еще брюшные узлы, о которых я умолчу, так как оператор не должен поражать их, ибо простые пульсации брюшка, зависящие от этих узлов, не имеют ничего опасного.

Теперь подумаем немного за насекомое, которое не умеет думать. Тахит слаб, а его жертва—богомол—сравнительно сильна. Три укола должны уничтожить все опасные движения его. В какое место должен быть сделан первый укол? Разумеется, в переднюю часть тела для того, чтобы уничтожить движения ужасных передних ножек с зазубренными, как пила, краями, этих сильных резцов, которые могут уничтожить оператора. Прежде всего надо победить эту жестокую машину, остальное не так важно. Другие две пары ножек не опасны для самого оператора, но он работает, имея в виду будущую личинку, для которой необходима полная неподвижность дичи. А потому надо поразить и те два сближенных нервных узла, которые управляют двумя парами задних ножек. Но так как эти два узла удалены от переднего, то надо пропустить все расстояние между ними нетронутым. Так говорит наука, так говорит разум, руководствуясь знанием анатомического строения. Сказав это, посмотрим, как производит операцию насекомое.

Нет ничего трудного—увидеть, как тахит совершает операцию.

Для этого надо только отнять у него добычу и сейчас же подменить ее живым богомолом приблизительно такой же величины. Этот подмен неосуществим с большею частью тахитов, которые без остановок достигают порога своего жилища и сейчас же исчезают под землей вместе с дичью. Но случается, что некоторые, может быть, утомленные своим бременем, присаживаются на небольшом расстоянии от норки или даже роняют свою добычу. Я пользуюсь этими редкими случаями для того, чтобы присутствовать при драме. Лишенный добычи, тахит сейчас же видит по гордой манере подставленного мною мантиса, что это не та безобидная дичь, которую можно схватить и нести. Он начинает жужжать и летать позади мантиса, производя очень быстро качательные движения. А мантис между тем смело выпрямляется на своих четырех задних ножках; он приподнимает переднюю часть туловища, открывает, закрывает и снова открывает свои пилы и угрожающе выставляет их против врага. Вследствие преимущества в строении шеи, которого не разделяет с ним никакое другое насекомое, он поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, как это делаем мы, когда смотрим через плечо. И вот он поворачивается к падающему, готовый к отпору, с какой бы стороны ни произошло нападение. Я в первый раз присутствую при такой смелой защите. Что из этого будет?

Тахит продолжает свои качательные движения для того, чтобы избежать ужасной хватательной машины; потом сразу, когда считает, что мантис сбит с толку быстротой его маневров, садится на спину жертвы, схватывает ее челюстями за шею, обхватывает ножками переднегрудь и поспешно жалит в переднюю ее часть, туда, где прикрепляются передние ножки: смертоносные пилы бессильно опускаются. Тогда оператор скользит вниз, как вдоль мачты, останавливается на спинке среднегруди и парализует, на этот раз не торопясь, две пары задних ножек. Все кончено: парализованный лежит неподвижно, только лапки его делают последние конвульсивные движения. Тахит несколько мгновений чистит себе крылья и разглаживает усики, пропуская их через рот,—обыкновенный признак спокойствия, наступившего после волнений битвы. Потом схватывает дичь за шею, обхватывает ее ножками и уносит.

Что вы скажете на это? Не удивительно ли это совпадение теории ученого и практики животного? Что меня больше всего здесь поражает, так это внезапное перемещение тахита на большое расстояние после первого удара. Аммофила, убивая гусеницу, тоже переносит вдоль нее свои удары, но постепенно и равномерно, от кольца к кольцу, так что безошибочность ее образа действий может объясняться механически, однообразием в организации ее жертвы. В операции же тахита мы видим скачок после первого удара, вполне совпадающий с особенностями распределения нервных ганглиев у его жертвы. Тахит действует так, как будто бы точно знает, где именно помещаются нервные центры богомола. Бессознательный инстинкт соперничает со знанием, которое мы приобретаем такой дорогой ценой.

Посмотрим теперь, что будет, если тахиту подсунуть вместо богомола молодую кобылку. Будет ли он также, убивая ее, делать большой пропуск после первого удара? Воспитывая личинок тахита, я узнал, что они прекрасно приспособляются к этой пище. А потому я удивляюсь, что мать не заготовляет для своих личинок кобылок вместо той опасной дичи, которую она выбрала. Итак, я подставляю тахиту вместо отнятого у него богомола небольшую кобылку, которой я подрезаю задние ножки для того, чтобы она не могла ускакать. Искалеченное насекомое семенит оставшимися ногами по песку. Тахит с минутку летает вокруг него, бросает на калеку презрительный взгляд и, не удостоив его даже ударом челюстей, удаляется. Будет ли предложенная дичь маленькая или большая, серая или зеленая, коротенькая или длинная, похожая на богомола или совершенно непохожая, тахит не обращает на нее внимания. Очевидно, он сразу узнает, что здесь работа не для него, что это не дичь его семейства. И этот упорный отказ не мотивируется гастрономическими причинами: я уже сказал, что личинки тахита охотно едят молодых кобылок. А просто тахит не знает, как нападать на кобылку, и в особенности как ее парализовать. У каждого насекомого свое ремесло.

Каждое насекомое устраивает также и свой кокон на особый лад. Тахиты, бембексы, стидзы, паляры и другие роющие насекомые делают сложные коконы, твердые, как орех, и состоящие из шелковой основы, в которую инкрустирован песок. Мы уже видели подробно все процессы этой работы у личинки бембекса; тахит же строит совершенно иначе, хотя оконченный кокон его ничем не отличается от кокона бембекса. Прежде всего личинка окружает себя, почти посредине тела, шелковым поясом, который поддерживают на месте и соединяют со стенками ячейки многочисленные, очень неправильно расположенные нити. На этих подмостках работница складывает вблизи себя кучку песка. Тогда начинается работа каменщика, причем песчинки—это камни, а выделение шелкоотделительных желез—это цемент. На наружной окраине пояска кладется первый венец постройки из зернышек, склеенных шелковистой жидкостью; точно так же строится другой венец на затвердевшей окраине первого. Так идет работа, кольцеобразными слоями, накладываемыми один на другой, до тех пор, пока кокон, достигнув половины своей длины, закругляется в виде колпачка и, наконец, закрывается. Своей манерой строить личинка тахита напоминает мне каменщика, строящего круглую трубу, узенькую башенку, центр которой она занимает. Поворачиваясь вокруг себя и располагая находящиеся под рукой материалы, он окружает себя мало-помалу как бы каменным чехлом. Так же окружает себя и личинка тахита. Для того чтобы построить вторую половину своего кокона, личинка переворачивается головой в противоположную сторону и строит также на другой стороне, начиная от первого, уже положенного, слоя. Через тридцать шесть часов, приблизительно, кокон бывает окончен.

Я с некоторым интересом смотрю на то, что бембекс и тахит, два работника из одного цеха, употребляют различные методы для достижения одинаковых результатов. Первый делает сначала чистую шелковую основу всего кокона, которую потом инкрустирует изнутри зернами песка; второй, более смелый архитектор, экономит шелк и, ограничившись устройством из него только шелкового пояска, как подвески для себя, приклеивает к нему песок, кольцо за кольцом. Строительные материалы одни и те же: песок и шелк; среда, в которой совершается работа, тоже одна и та же: ячейка в песке; и, однако, каждый строитель строит по-своему.

Не большее влияние на строительное искусство личинки оказывает и род пищи. Доказательством служит стидз (Stizus ruficornis Fbr.), другой строитель шелковых коконов, покрытых песком. Эта сильная оса (рис. 118) роет норки в нежной глине. Она, как и тахит, охотится на богомолов, почти взрослых, преимущественно на богомола религиозного, и помещает их от 3 до 5 в одну ячейку. По объему и прочности кокон может соперничать с коконом самого большого бембекса, но он отличается от него с первого же взгляда странной особенностью, другого примера которой я не знаю. Сбоку ровного по всей поверхности кокона выдается маленький валик, кучечка склеенного песка. Происхождение этого валика объяснится нам методом, которому следует личинка при постройке кокона. Прежде всего она делает конический мешочек из белого чистого шелка, как бембекс. Только у этого мешочка два отверстия, одно очень большое—спереди, другое маленькое—сбоку. Через переднее отверстие личинка втаскивает песок, по мере того как тратит его на покрывание внутренности. Так строится весь кокон и потом колпачок, запирающий его спереди. До сих пор это совершенно походит на работу бембекса. Но вот запертая работница должна поправлять внутренние стены, для чего ей надо еще немного песка. Она достает его снаружи, через отверстие, которое позаботилась оставить сбоку своего здания, как раз достаточное для того, чтобы просунуть свою тоненькую шею. По окончании работы это второстепенное отверстие, которым она пользовалась только в последние моменты, закрывается с помощью комочка склеенного песка, вкладываемого изнутри. Так образуется тот неправильный бугорок, который выступает сбоку кокона.

Из этой параллели, мне кажется, следует, что условия существования, которые считают в настоящее время источником происхождения инстинкта, т.е. среда, где проводит жизнь личинка, материалы, находящиеся в ее распоряжении, род пищи и другие условия,— не влияют на строительное искусство личинки. Не условия определяют инстинкт, а инстинкт управляет ими.