После знатного рода навозников-копров в тесных пределах моих исследований остается только мелкота—простонародье из онтофагов, которых можно насчитать видов двенадцать в моей местности. Чему же научат нас эти малютки?

Еще более трудолюбивые, чем их крупные товарищи, они первыми прибегают для исследования кучки навоза, оставленной мулом. Они сбегаются толпой и долго работают под навозом, дающим им тень. Опрокиньте кучу. Вас поразит ее суетливое население, присутствие которого снаружи было совсем незаметно. Самые большие из жуков едва превосходят величину горошины, а есть и карлики, гораздо меньшего роста, но все они необыкновенно деятельно размельчают нечистоты, в скорейшем уничтожении которых заинтересовано общественное здоровье. Сбежавшись маленькими отрядами при первом известии о событии, маленькие онтофаги при помощи таких же слабых, как и они, афодиев скоро очищают почву от навоза. Это не значит, что они обладают способностью поедать столько. Много ли пищи надо этим карликам? Самую малость. Но это немногое должно быть отыскано и выделено из массы пережеванных стеблей сена. Потому-то они так усердно измельчают навоз и обращают его в крошки, которые солнце сушит, а ветер разносит по воздуху. Окончив свое дело, отряд ассенизаторов отправляется на поиски другой кучки. За исключением времени сильных холодов, этому насекомому не известен отдых.

Но не думайте, что насекомое, занимающееся такой грязной работой, имеет неизящную форму и некрасивую окраску. Правда, окраска его всегда скромна, в ней господствуют черный и коричневый цвета, то матовые, то блестящие, но сколько на этом общем фоне изящных и простых украшений!

У одного светло-каштановые надкрылья с полукругом из черных точек (Onthophagus lemur Fb.); у другого (О. nuchicornis L.) такие же светло-каштановые надкрылья усеяны черными точками, как бы сделанными китайской тушью и расположенными так, что напоминают еврейские письмена; третий (О. schreberi L.) блестяще-черный, как стеклярус, украшен четырьмя красными, как киноварь, пятнами; четвертый (О. furcatus Fb.) имеет на концах коротких надкрыльев пятно, похожее на отблеск тлеющего угля; многие (О. vacca L., О. coenobita Hrbst. и др.) имеют переднеспинку и головку блестящего цвета, похожего на цвет флорентийской бронзы.

Красота одежды онтофагов пополняется, так сказать, скульптурными украшениями. Почти все они покрыты маленькими параллельными бороздками, узловатыми четками, тонкими рядами выпуклостей, усеянных сосочками. Все они маленькие, проворные и очень красивы.

И потом, какие оригинальные украшения у них на лбу! Несмотря на мирные нравы, это насекомое украшено воинственными доспехами. У многих видов на голове возвышаются угрожающие рога. Назовем пару таких рогатых, история которых будет иметь для нас особый интерес. Прежде всего, это рогатый онтофаг (О. taurus Schrb.), совершенно черный, имеющий два длинных рога, изящно загнутых и откинутых в стороны . Ни один настоящий швейцарский бык не обладает такими изящно изогнутыми рогами. Второй онтофаг, трезубчатый (О. furcatus Fb.), гораздо меньшей величины, снабженный вооружением, которое состоит из вил с тремя короткими, отвесными зубцами.

Эти два вида составят главный предмет настоящей короткой истории онтофагов. Они познакомят нас в главных чертах с образом жизни всей этой породы.

Прежде всего поговорим о гнезде. Против моего ожидания онтофаги не особенно искусны в деле приготовления гнезд. Эти насекомые не приготовляют шариков на солнышке и не делают овоидов в подземных мастерских.

Они ограничиваются строго необходимым гнездом, которое можно сделать в очень короткое время. Выкапывается отвесный колодец, дюйма в два глубиной, цилиндрической формы и различных диаметров, в зависимости от величины жука. У трезубчатогр он имеет размер карандаша, у рогатого онтофага — вдвое больший размер. На самом дне колодца сложена и сбита в кучу провизия личинки. Полное отсутствие свободного пространства с боков кучи показывает, как совершается заготовка провизии. Материал просто сталкивается на дно колодца, где он принимает форму содержимого наперстка. В конце июля я вынимаю несколько гнезд трезубчатого онтофага. Эти гнезда поражают своей грубостью, когда подумаешь, какое крошечное существо строило их. Торчащие из навоза стебли сена еще увеличивают грубость гнезда. В длину гнездо имеет около 1/4 вершка (14 мм), а в ширину— вдвое меньше. Верхняя сторона немного вогнута, так как здесь мать надавливала. Нижний конец округленный, такой, как дно колодца, в котором гнездо лежало. Острием иголки я расслаиваю грубое гнездо на мелкие частицы. Провизия занимает две нижние трети наперстка, а ячейка с яйцом находится наверху, под тонкой вогнутой крышечкой. Гнездо рогатого онтофага ничем, кроме размеров, не отличается от этого гнезда. Тайны постройки их очень трудно подсмотреть.

Только один вид, близкий к онтофагам, онит желтоногий (Oniticellus flavipes Fb.) приблизительно удовлетворил мое любопытство в этом отношении . В последних числах июня я поймал это насекомое под кучей навоза, оставленного на гумне мулом, возившим снопы. Здесь оказалось множество онтофагов и только один желтоногий онит. Его быстрое бегство в открытый колодец привлекает мое внимание. Я начинаю рыть до глубины около двух дюймов и вытаскиваю мастера и его очень поврежденное произведение, напоминающее род мешочка.

Тогда я помещаю онита в стакан на слой утоптанной земли. Для постройки гнезда я кладу ему овечьего навоза—липкого материала, любимого скарабеями и копрами. Пойманная во время кладки яиц и подстрекаемая потребностью опорожнить свои яичники, мать охотно исполняет мои желания. В три дня снесено четыре яйца. Такая быстрота, которая была бы еще большей, если бы мое любопытство не потревожило матери, объясняется простотой ее постройки.

С нижней стороны положенного мной куска навоза, в средней его части, самой мягкой, мать отделяет в один прием нужный для нее кусочек. Выделяет она его кругло. Колодец находится тут же, под куском, вырытый заранее. Насекомое спускается в него со своей ношей.

Подождав полчаса, чтобы дать время работе отвердеть, я опрокидываю стакан, в надежде застать мать за работой. Отделенный кусочек навоза сделался мешочком вследствие придавливания его к внутренним стенкам колодца. Мать сидит на дне мешочка, неподвижная, испуганная моим вмешательством и ворвавшимся светом. Видеть, как она работает лапками и головкой, расплюскивая и прилепляя навоз к стенкам норки, кажется мне почти невозможным. Я отказываюсь от этого и опять кладу гнездо на место.

Немного позднее я делаю второй осмотр, когда мать покинула гнездо. Теперь оно уже окончено. Это наперсток около 1/2 вершк. (15 мм) вышины и 1/4 верш. (10 мм) ширины. Верхний плоский конец его имеет вид крышечки, положенной на отверстие и хорошо припаянной. В нижней половине, с закругленным концом, мешочек полон. Это кладовая личинки. Выше ее находится колыбель вылупления, на дне которой торчит отвесно яйцо, прикрепленное одним из концов .

Для онтофагов и онитов, работающих в жаркое время, опасность от высыхания припасов велика. Мешочек с ними очень не велик. В форме его не рассчитано противодействие испарению, и так как он находится неглубоко под землей, то подвергается возможности сильно высохнуть. А если пища затвердеет, то личинка погибнет от голода.

Я кладу в стеклянные трубки, которые заменяют мне естественные норки, несколько мешочков онтофагов и онитов, проделав в них сначала отверстия сбоку для того, чтобы видеть, что делается внутри. Трубки я затыкаю ватой и ставлю в тени, в моем кабинете. В этих непроницаемых и заткнутых футлярах испарение очень слабо. И тем не менее оно достаточно для того, чтобы в несколько дней высушить пищу так, что ею нельзя питаться.

Я вижу, как проголодавшиеся личинки сидят неподвижно, как они худеют, морщатся, скорчиваются и недели через две принимают вид мертвых. Я заменяю сухую вату мокрой. Воздух в трубках делается влажным, навозные мешочки постепенно напитываются влагой, взбухают, размягчаются, и умиравшие личинки оживают. И так хорошо оживают, что все их превращения совершаются без перерыва при условии, чтобы смачивать вату время от времени.

Гнездо онита желтоногого (Oniticellus flavipes Fb.), вскрытое для показа яйца в колыбели

В моем опыте мокрая вата заменяет тучу с дождем и вызывает личинок к жизни. В естественных условиях в течение августа дожди бывают очень редко. Что же тогда предохраняет припасы от рокового высыхания? И мне кажется, что что-то щадит этих малых, недостаточно защищенных от сухости строительным искусством их матери. Я видел, как личинки онтофагов и онитов приобретали снова способность есть, полноту и силу под влиянием смоченной ваты после трехнедельного голодания, обратившего их в морщинистые комочки. Такая выносливость очень полезна: она помогает им ждать в состоянии, близком к смерти нескольких капель дождя, которые положат конец голоду. Эта выносливость помогает личинке, но ее одной недостаточно: благоденствие племени не может созидаться на лишениях.

Здесь есть нечто лучшее, и это лучшее доставляется инстинктом матери. Тогда как делатель груши и овоида роет норку в открытом месте, не оставляя над ней другой защиты, кроме кучки вырытой земли, маленькие скатыватели мешочков роют свои колодцы прямо под кучей навоза и предпочитают большие кучи, оставленные лошадью или мулом. Почва под навозом, пропитанная соком его, довольно долго сохраняет свежесть и влажность.

Да сверх того, благодаря быстроте развития, опасность засухи недолго длится. Меньше чем через неделю из яичка выходит личинка, а через двенадцать дней личинка достигает полного развития, если ничто этому не мешает. Всего около двадцати дней длится опасный период у онтофагов и онита. Если после того стенки мешочка высохнут, то это не важно: куколке будет еще лучше в прочном сундучке, который позднее без труда разрушится при первых сентябрьских дождях, когда взрослое насекомое будет освобождаться.

По наружности и нравам личинка эта такая же, как у других навозников. Та же способность предохранять свою ячейку от доступа иссушающего воздуха, то же рвение и быстрота при залепливании малейшего отверстия выделением кишечника, такой же горб на середине спины! (рис. 29). Личинка онита еще более замечательна своей горбатостью. Хотите иметь верное изображение ее? Нарисуйте короткую, морщинистую колбасу. Сбоку, от середины ее, нарисуйте придаток. Вот животное, состоящее из трех, приблизительно равных, частей. Нижняя часть—это брюхо; верхняя в которой сначала ищешь голову, так как она кажется продолжением нижней части, есть чрезмерно огромный горб. Он занимает место, где должны бы быть голова и туловище. Где же находятся эти последние? Отодвинутые в сторону чудовищным горбом, они составляют боковой придаток, похожий на простую бородавку. Странное создание сгибается под прямым углом под тяжестью своего горба.

Если бы эта красавица развивалась на виду у всех, то, наверное, не вызвала бы восхищения ни в каком обществе; но она живет отшельницей, и никто ее не видит. Ей нужен ее горб для того, чтобы предохранять пищу от высыхания при помощи этого мешка с цементом.

Полезность его проявляется еще и другим путем. Навозный запас так невелик, что личинка съедает его почти целиком. Остается лишь тонкий недоеденный слой, в котором куколка не нашла бы безопасности. Надо укрепить эти развалины, положить новую ограду. Для этой цели личинка онита совсем опустошает свой горб и устилает ячейку таким слоем, каким у навозников вообще принято устилать ее.

Личинка онтофагов делает свою работу более искусно. Из своей мастики, которую она выделяет по каплям, она строит мозаику с маленькими бугорками, напоминающими бугорки кедровой шишки. Когда кокон готов, совершенно высох и очищен от обрывков первоначального мешка, то у онтофага рогатого он по величине равняется ореху и походит формой на изящную ольховую шишечку. Сходство так велико, что в первый раз ввело меня даже в заблуждение, из которого вывело меня только содержимое кокона.

Куколка онтофагов готовит нам другую неожиданность. Мои наблюдения относятся только к двум видам: рогатому и трезубчатому онтофагам; во всяком случае, разница между этими двумя видами достаточно велика, как по форме, так и по величине кокона, а потому я имею право обобщить и отнести ко всему роду следующее странное явление.

На переднеспинке, на середине переднего края, куколка вооружена очень резко обрисованным рогом, выступающим почти на два миллиметра. Этот рог прозрачен, бесцветен и мягок, как все зарождающиеся органы в этот период, особенно лапка, рожки на лбу и ротовые части. Будущий рог возвещается этой прозрачной выпуклостью с такой же очевидностью, как будущие челюсти—первоначальным сосочком, надкрылья— своим чехлом. Всякий энтомолог-коллекционер поймет мое удивление. Рог на переднеспинке! Но ни у одного онтофага нет такого вооружения! Затем куколка сбрасывает кожицу, с которой вместе высыхает и отпадает необыкновенный рог. Мои два онтофага, которых это необычайное вооружение делало неузнаваемыми, теперь имеют гладкую переднеспинку.

Временный рог, исчезающий бесследно при превращении в жука, наводит на некоторые размышления. Навозники, эти мирные насекомые, вообще любят воинственные и странные украшения. Вспомним испанского и лунного копров и минотавра. У онтофагов вооружение головы очень разнообразно. Рогатый онтофаг носит рога полумесяцем; другой (Ont. vacca L.) предпочитает рог в виде широкой, короткой шпаги, чехлом для острия которой служит выемка в переднегруди; трезубчатый онтофаг вооружен трезубцем; еще один (О. nuchicornis L) владеет кинжалом с загибом у основания. Наименее вооруженные имеют на лбу поперечный гребень из двух рожков.

Личинка онтофага (Onthophagus vacca L.):

Для чего служат эти вооружения? Надо ли в них видеть орудия рытья? Никоим образом. Единственными орудиями рытья у них служат передний край головы и ноги, в особенности передние.

Я никогда не заставал ни одного навозника, работающего при помощи своего вооружения, да и самое направление воинственных украшений назад, как рог единорога, препятствовало бы тому, чтобы ими рыть землю. Трезубец минотавра, хотя и имеющий подходящее направление, остается тем не менее без употребления. Я срезал ножницами это украшение у насекомого, и последнее нисколько не теряло своей способности землекопа. Да вот и еще более убедительное доказательство: мать, на долю которой выпадает труд устройства гнезда, лишена роговых украшений или имеет их в очень зачаточном состоянии. Так как она упрощает или совсем отбрасывает вооружение, то, следовательно, оно служило бы только помехой при работе. Надо ли в этих украшениях видеть средства защиты? Также нет. Онтофаги не знают ссор и битв, а если является опасность, то они прикидываются мертвыми и поджимают ножки под брюшко.

Итак, их вооружение есть просто украшение, проявление мужского кокетства. Если мы находим странными все эти мечи на носу, то они другого мнения.

Куколки онтофага и онита достигают зрелости в двадцать дней. В течение августа развивается взрослый жук, сначала в платье наполовину белом, наполовину красном, известном нам по прежним исследованиям, но скоро устанавливается полная окраска. Насекомое, однако, не спешит взламывать свой кокон. Это было бы слишком трудно. Оно ждет первых сентябрьских дождей, которые помогают ему, размягчая сундучок.

Наступает, наконец, время дождей, и из-под земли появляются веселые толпы онтофагов. Между явлениями, которые я наблюдаю в это время, одно особенно привлекает мое внимание. У меня в отдельных помещениях имеются одновременно вновь развившиеся жуки и старые, и эти последние так же бодры и деятельны, как их дети, в первый раз вышедшие на свет Божий. Значит, в моих садках имеются два поколения. Это одновременное существование родителей и детей свойственно всем навозникам, строящим гнезда весной, в том числе скарабеям, копрам и гимноплеврам. Осторожность, с которой я наблюдал вылупления и отделял молодых по мере их появления, подтверждает этот замечательный синхронизм.

В мире насекомых существует общее правило, что родители не видят своего потомства, так как погибают раньше его появления, обеспечив будущее семьи. Исключение составляют одни навозники, у которых два поколения, и не только в моих садках, но и на воле, работают осенью одновременно в одной и той же куче навоза до тех пор, пока длятся теплые осенние дни.

Наступают холода. Тогда все виды навозников роют себе норки, спускаются туда с запасами провизии, запираются и ждут. В одно холодное январское утро я начинаю разрывать норки в моих садках, выставленных на непогоду. Я работаю осторожно, чтобы не повредить пленникам. Они забились каждый в ячейку, рядом с остатками припасов! Когда я их кладу на солнце, то все, что они могут сделать, это подвигать немного усиками и ножками—так оцепенели они от холода.

С самого февраля, едва только зацветет неосторожное миндальное дерево, некоторые из спящих просыпаются, и тогда появляются два самых ранних онтофага (О. lemur F. и О. fronticornis).

Скоро наступают весенние свадьбы, на которые слетаются даже некоторые из старых жуков, не все, но те, которые наилучше сохранились, и они вступают во вторые браки. Это замечательное преимущество в царстве насекомых. Они, значит, дают две семьи, разделенные годовым промежутком. Некоторые могут иметь даже три семьи, как это доказывает широковыйный скарабей (S. laticollis L.), дающий мне в садках в течение трех лет каждую весну новый ряд групп. Может быть, у них бывают и патриархи, имевшие больше трех семей.