Одинер стенной

Одинер стенной

В близком родстве с эвменами состоят одинеры, одиночные осы Реомюра. Тот же костюм, те же сложенные продольными складками крылья, те же охотничьи инстинкты и, главное, то же снабжение гнезда еще подвижной, а потому опасной дичью. Если мои рассуждения, изложенные в предыдущей главе, основательны; если я верно предвижу, то яичко у одинера должно быть также привешено к потолку, как и у эвмена. Ах, признаюсь, мне надо иметь сильную в себя веру для того, чтобы питать дерзкую надежду найти что-нибудь большее там, где авторитеты ничего не видели. Я читаю и перечитываю мемуары Реомюра об этой одиночной осе. Наш Геродот насекомых богат документами, но у него нет ничего, решительно ничего о привешенном яйце. Я справляюсь у Л. Дюфура, который трактует о том же предмете со свойственным ему жаром: он видел яйцо, описывает его, но что касается подвешивающей нити, то о ней и у него решительно ничего нет. Я справляюсь у Лепелетье, Одуэна, Бланшара: полное молчание. Возможно ли, чтобы столь важная подробность ускользнула от стольких наблюдателей? Не жертва ли я воображения? Сильный, однако, аргументами, которые я считаю неопровержимыми, я начинаю искать, убежденный в успехе. Действительно, я имел этот успех: я нашел, что искал, и даже больше. Расскажем все подробно.

В моем соседстве есть гнезда различных одинеров и из них я хочу выбрать для своих наблюдений того, который уже прославлен Реомюром и Л. Дюфуром.

На вертикальном откосе, в почве из красной глины, я открываю признаки поселения одинера. Это характерные изогнутые ажурные трубки, которые свешиваются у входов в жилища. Откос обращен к жаркому югу. Наверху возвышается маленькая разрушенная стена, а сзади —густой сосновый лес. Все вместе представляет жаркое убежище, какого требуют перепончатокрылые для устройства жилищ (рис. 83). У нас теперь вторая половина мая, т.е. именно время работ этих насекомых. Архитектура их зданий, место, время, все согласуется с тем, что рассказывают Реомюр и Дюфур. Действительно ли я нашел один из видов одинера? Увидим. Пока я вижу только постройки и не вижу ни одного насекомого и устраиваюсь поблизости для того, чтобы наблюдать.

Одинер стенной (Odvnerus murarius L.)

Ах, как долго тянется время, когда сидишь неподвижно на жгучем солнце у подножия обрыва, который посылает вам отраженные горячие лучи! Мой неразлучный товарищ,

Буль, спрятался подальше, в тень. Он вырыл себе ложе в песке, сохраняющем еще некоторые следы последнего дождя, и настоящим сибаритом растянулся на брюхе. Высунув язык и пошевеливая хвостом, он не спускает с меня глаз, как бы спрашивая: «Чего ты жаришься на солнце, простофиля; иди сюда, в тень, посмотри, как мне хорошо». Я мог бы ответить ему: «Милый мой пес, человека мучает желание знать, а твои желания ограничиваются желанием покушать, да время от времени завязать роман. Разница—в этом; а потому и теперь я томлюсь на солнце, чтобы узнать кое-что новое, тебе же этого не надо и ты наслаждаешься тенью».

Да, время тянется долго в ожидании насекомого, которое все не является. Наконец, появляется одинер, летящий так же бесшумно, как и эвмен. Он скрывается в изогнутом входном цилиндре, неся под брюшком какого-то червячка. Я опрокидываю на вход маленькую скляночку: когда насекомое выйдет, то поймается туда. Так все и случилось, и одинер был сейчас же перемещен для умерщвления во флакон со стриженной бумагой, пропитанной сернистым углеродом. Теперь, мой пес, мы можем вернуться домой: день не потерян. Завтра же опять придем сюда. При осмотре насекомого дома оказывается, что это не тот вид, которого я ожидал. Это не был колюченогий одинер (Odyneras spinipes L.), о котором говорит Реомюр, а иной вид—одинер почковидный (Od. reniformis Latr.), хотя строящий такие же постройки.

Познакомившись с работником, мне остается познакомиться с его работой. Вход в гнездо проделан в вертикальной стене откоса. Это круглая дыра, к краям которой приделана изогнутая трубка, отверстием обращенная вниз. Трубка строится из оскребков, получаемых при рытье галереи, и состоит из комочков глинистой земли, которые неплотно прилегают друг к другу, так что между ними остаются пустые промежутки. Эта ажурная работа—кружево из глины. Длина трубки—около дюйма, а внутренний диаметр в пять миллиметров. За этим портиком следует галерея такого же диаметра, спускающаяся наискось в почву до глубины полутора дециметра. Там главный ход разветвляется на короткие коридоры, из которых каждый ведет в отдельную ячейку, не сообщающуюся с соседними ячейками. У каждой личинки своя комната, в которую можно носить провизию отдельным ходом. Я насчитал до 10 комнат, а может быть, их и больше. Эти комнаты не отличаются ничем особенным ни по работе, ни по обширности.

Есть между ними горизонтальные, есть более или менее наклонные—для этого нет определенного правила. Когда ячейка содержит все, что нужно: яичко и провизию, тогда одинер закрывает ее земляной крышечкой; потом выкапывает другую ячейку, по соседству, вбок от главной галереи. Наконец, общий выход заваливается землей, причем входная трубка разламывается и доставляет материал для внутренних работ и всякий признак жилья исчезает.

Верхний слой почвы этого обрыва состоит из красной глины, настолько выжженной солнцем, что сверху она почти обратилась в кирпич; я с трудом отковырял себе маленький кусочек. Под этим слоем земля гораздо мягче. Как может этот слабенький землекоп проложить себе галерею в таком твердом слое? Я не могу сомневаться в том, что одинер употребляет для этого тот метод, который описан Реомюром и которого мне не удалось наблюдать. Привожу слова Реомюра.

«В конце мая эти осы принимаются за работу, за которой их можно видеть в течение всего июня. Хотя настоящая цель их работы состоит в том, чтобы вырыть в земле канал глубиной в несколько дюймов и диаметра, немного превосходящего диаметр их тела, но можно подумать, что они заняты другой работой, ибо для того, чтобы сделать этот канал, они строят снаружи полую трубку, основанием которой служит окружность входа в канал. Эта трубка идет сначала в том же направлении, как и внутренний канал, а потом загибается вниз. Надстраивается она и удлиняется по мере того, как углубляется канал; строится из вырытого в нем песка и имеет узорчатый вид, потому что в ней есть дырочки, т.е. пустые промежутки между комочками земли. Эта входная трубка, построенная очень искусно, представляет собой только подмостки, благодаря которым движения матери делаются более быстрыми и более верными.

Песок, который надо было рыть осам, по твердости не уступал обыкновенному камню; по крайней мере, ногтями почти невозможно было что-нибудь соскрести с верхнего слоя, наиболее высушенного солнцем. Дальнейшее наблюдение показало, что оса прежде, чем скрести этот твердый песок, размягчает его, для чего выпускает изо рта одну-две капли жидкости, которые тотчас же впитываются песком. Тогда песок превращается в мягкое тесто, которое челюсти осы легко соскребают, а первая пара ножек собирает в маленький комочек. Этот первый комочек оса кладет в основание описанной нами трубки. Она несет его на край только что начатой дыры, челюстями и ножками округляет его и потом сжимает, делая его выше. Сделав это, оса опять принимается за выкапывание песка, из которого делает новый комочек и т.д. Скоро она вынимает столько песка, что вход в канал становится заметным и положено основание трубке. Но работа идет быстро только до тех пор, пока оса в состоянии смачивать песок, и потому она постоянно заботится о том, чтобы обновлять запас своей жидкости. Улетает ли она для того, чтобы запастись водой в каком-нибудь ручье, или для того, чтобы извлечь клейкий сок какого-нибудь растения или плода, только она немедленно возвращается и принимается за работу с новым жаром. Я наблюдал одного одинера, который в течение часа вырыл канал на глубину равную длине его тела и пристроил к нему снаружи трубку такой же длины. Через несколько часов трубка уже была в два дюйма длиной, и оса продолжала еще углублять канал.

Норки бывают различной глубины. Я находил такие, которые имели больше 4 дюймов глубины, и другие, которые имели не больше 2—3 дюймов. И трубки у входа бывают различной длины. Не вся земля, вынутая из канала, употребляется на постройку трубки. Когда оса находит, что придала ей достаточную длину, тогда можно видеть, как она, появляясь у входа в трубку, высовывает голову через ее край и выбрасывает свой комочек на землю.

Цель, с которой одинер роет норку, очевидна: она назначается для того, чтобы положить туда яичко и провизию. Но не так ясно вначале, для чего мать строит наружную, входную, трубку. Продолжая следить за работами насекомого, мы увидим, что трубка служит для него тем же, чем служит куча камней для каменщика, строящего стену. Не весь вырытый осой канал послужит помещением для будущей личинки; для этого будет достаточно его части. А вместе с тем необходимо довести канал до известной глубины для того, чтобы личинка не подвергалась слишком сильному жару, когда солнечные лучи пригреют верхний слой почвы. Личинка должна жить на дне норки. Мать знает, сколько свободного пространства нужно оставить ей, и столько оставляет, остальное же все пространство засыпает песком, а чтобы иметь для этого материал под рукой, делает трубку. Когда яичко и провизия положены в норку, тогда можно видеть, как мать приходит и грызет край трубки, сначала смочив его, потом несет комочек земли внутрь гнезда, опять возвращается за следующим комочком и т. д. до тех пор, пока канал ее будет заложен доверху».

Реомюр продолжает, описывая ее провизию: зеленых червячков, как он их называет. Я не видел этой самой провизии, потому что мои одинеры другого вида, а потому я продолжаю свой рассказ. Я пересчитал дичь только в трех ячейках. В одной из них, где личинка еще не начала есть, я насчитал 24 штуки; в каждой из двух остальных, также не тронутых, по 22 штуки. Реомюр у своего одинера насчитывал от 8 до 12, а Л. Дюфур— 10- 12. Мой одинер требует двойного количества, что объясняется меньшей величиной дичи.

Ни одно перепончатокрылое не заготовляет такого большого количества дичи, кроме бембекса, который приносит дичь изо дня в день, по мере надобности. Две дюжины личинок для прокормления одной! Какие тонкие предосторожности надо принять для безопасности яичка среди этой толпы!

Прежде всего—из чего состоит провизия одинеров? Она состоит из личинок толщиной в вязальную иглу и различной длины. Самые длинные равняются сантиметру. Головка маленькая, очень черная, блестящая; все кольца тела безногие, но все без исключения снабжены двигательными органами: парой маленьких мясистых сосочков. Эти личинки, хотя по общим признакам принадлежат к одному виду, различны по окраске. Они бывают бледно-зеленые, палевые, с двумя продольными широкими полосами нежно-розового цвета—у одних, более или менее темно-зеленого цвета—у других. Между этими двумя полосками находится бледно-желтая каемочка. Все тело усеяно маленькими черненькими бугорками, каждый с ресничкой наверху. Отсутствие ножек показывает, что это не гусеницы бабочек.

Наблюдения Одуэна показали, что зеленые червячки Реомюра суть личинки фитонома (Phytonomus variabilis), одного долгоносика, живущего на полях люцерны. Принадлежат ли мои зеленые и розовые червячки тоже какому-нибудь маленькому долгоносику? Очень возможно. Реомюр называет живыми червячков, служивших пищей личинке его одинера; он пробовал даже воспитывать некоторых из них, надеясь, что они превратятся в мух или в жуков. Л. Дюфур также называет своих живыми. От обоих наблюдателей не ускользнуло то, что червячки движутся и обнаруживают признаки полной жизни. То, что видели они, я также вижу. Мои личинки, будучи потревожены, копошатся, свертываются в кольца, развертываются; от прикосновения острия иглы сильно бьются. Некоторым даже удается передвигаться. Занимаясь воспитанием личинки одинера, я вскрывал ячейку продольно, обращая ее таким образом в два полуканала; потом в этот желобок, который я держал в горизонтальном положении, я клал небольшое число червячков. Обыкновенно, на другой день я находил, что какой-нибудь выпал—доказательство, что они перемещаются даже тогда, когда ничто их не беспокоит.

Я убежден, что эти личинки были поражены жалом одинера, который носит свою шпагу не для парада только. Рана, однако, так легка, что Реомюр и Дюфур не подозревали о ее существовании. Для них эти личинки живые, для меня они—почти живые. При этих условиях понятно, каким опасностям подвергается яичко одинера среди кучи почти живых, движущихся личинок. Как я предвидел, яичко и здесь подвешено к потолку жилья . Оно прикреплено очень тоненькой и коротенькой ниткой к верхней стенке ячейки и висит в свободном пространстве.

Я желал с удобством и на досуге, у себя дома, проследить развитие этого яичка. Жилище одинера можно было удобно перенести к себе. Докопавшись до ячейки, я очертил и обточил жилье острием ножа и вынул кусок земли в виде цилиндра, в котором заключена была ячейка, обращенная мною затем в полуканалы, чтобы от меня не укрылось ничто из происходящего в ней. Дичь вынута со всевозможной осторожностью, по одной, и перемещена в стеклянную трубку. Я избегну, таким образом, случайностей, которые могут произойти при переноске этой копошащейся массы. Одно яйцо раскачивается в пустой ячейке. Обложив земляной цилиндр ватой, я вкладываю его в большую трубку, и, сложив всю добычу в жестяную коробку, несу ее в руке в таком положении, чтобы яйцо сохраняло вертикальное положение и не толкалось бы о стенки.

Никогда не приходилось мне совершать путешествия, которое требовало бы подобных тонкостей. Одно неловкое движение может разорвать нить, такую тонкую, что ее можно видеть только в лупу; если же гать очень раскачается, то яичко может разбиться о стенки. А потому я шеп как автомат, методически размеренными шагами. Как было бы ужасно, если бы встретился кто-нибудь из знакомых: пришлось бы остановиться, подать руку, поболтать немного и малейшая рассеянность с моей стороны разрушила бы все мои планы. А еще хуже, если Буль, который не выносит косого взгляда, встретится носом к носу с каким-нибудь соперником и кинется на него. Для избежания скандала придется разгонять их, и тогда эта ссора разрушит все мое сооружение. Подумать только, что иногда самые интересные занятия человека, не совсем лишенного разума, могут находиться в зависимости от ссоры двух собак.

Но слава Богу! Дорога пустынна, переход сделан без затруднений; ниточка не порвалась, яичко не разбилось, все в порядке. Маленький комочек земли с ячейкой, которая положена горизонтально, помещен в надежное место. Поблизости от яичка я кладу трех или четырех взятых из гнезда червячков; так как теперь ячейка обращена в полуканал, то, положив туда всю провизию разом, я мог бы произвести беспорядок. На другой день я нахожу яичко растреснувшимся и молодая личинка желтого цвета висит на нитке, головой вниз. Она ест первого червячка, и кожа на нем делается уже дряблой.

Разрез ячейки почковидного одинера, с провизией и подвешенным яичком

Рис. 85. Разрез ячейки почковидного одинера, с провизией и подвешенным яичком

Нитка, на которой висит личинка, состоит из той коротенькой ниточки, на которой висело яйцо, и из кожицы яйца, обратившейся во что-то похожее на кусок измятой ленты. Чтобы личинка могла держаться в конце этой полой ленты, задний конец ее сначала как бы сдавлен, а на конце вздут, как пуговица. Если я ее побеспокою или если червячки зашевелятся, она съеживается и удаляется, но не входя в футляр, как это делает личинка эвмена. Как только все успокаивается, личинка вытягивается и возвращается к своей жертве.

В 24 часа первая личинка съедена. Мне показалось, что тогда личинка одинера подверглась линьке. По крайней мере, она, оставалась некоторое время недеятельной, съежившейся; потом она оторвалась от нитки и пришла в соприкосновение с кучей личинок, не будучи в состоянии отдалиться от них. Спасательная нить существовала не долго: она защищала яичко и только что вылупившуюся личинку; но личинка еще и теперь очень слаба и опасность не уменьшилась, а потому мы увидим теперь другие способы защиты.

По очень странному исключению, другого примера которому я не знаю, яичко одинера бывает снесено раньше, чем сложена провизия. Я видел ячейки, в которых еще совсем не было провизии, а яичко уже висело с потолка. Привешенное в пустой ячейке, оно прикрепляется не наудачу, не в какой попало точке, но в точке, противоположной входу и находящейся недалеко от задней стенки. Реомюр также заметил, что личинка родится на дне ячейки, но не подозревал всего значения этого обстоятельства. Почему же я останавливаюсь на этой мелкой подробности, которую в двух словах сообщает знаменитый историк одинер? Мелкая подробность? О нет, это очень важное условие. И вот почему. Яичко снесено в глубине для того, чтобы ячейка оставалась свободной и ничто не мешало бы приносить провизию после снесения яйца. Теперь вся провизия складывается впереди яйца и, когда ячейка наполнена до краев, запирается. Между личинками, которые приносились в течение нескольких дней, какие раньше принесены? Те, которые ближе к яйцу. А какие самые свежие? Те, которые ближе к выходу. Кроме того, очевидно и подтверждается опытом, что принесенные личинки со дня на день слабеют: от голода и от укола. Личинка одинера, рождаясь в глубине, находит возле себя, в нежном возрасте, менее опасную дичь, ранее пойманную и уже ослабевшую. По мере того как личинка растет, она находит более свежих и более сильных, но тогда она ест их безопасно, потому что сама стала сильнее.

Этот постепенный переход, от более омертвевших личинок к более живым, предполагает, что заготовленные личинки не меняют своего первоначального положения, но в действительности они его меняют. Мои предшественники в истории одинера заметили, что червячки, заготовленные для личинки, свертываются в кольцо. Реомюр говорит: «Ячейка была занята зелеными кольцами, числом от 8 до 19. Каждое кольцо состояло из червеобразной личинки, согнутой и плотно приложенной спиной к стене норки. Эти червячки, будучи тесно приложены один к другому, даже сдавлены, не имеют свободы движений».

Я, в свою очередь, констатирую подобные же факты относительно моих 12 червяков. Они также свернуты кольцами и приложены один к другому, хотя без особенного порядка, спиной они тоже касаются стены. Этот живой браслет обнаруживает стремление выпрямиться, причем только упирается в стены. Значит, вследствие своего согнутого положения каждый червяк держится почти на одном месте, упираясь спиной в стены, и это бывает даже тогда, когда ячейка почти вертикальна. Да и форма ячейки была рассчитана на подобный именно способ складывания провизии. Часть ячейки, ближайшая ко входу и которую можно назвать чуланом для провизии, так как здесь именно сложены червячки, имеет цилиндрическую форму и так узка, что червячки сдерживаются стенками ее и не могут двигаться. На другом конце, ближе ко дну— ячейка овально расширяется для того, чтобы доставить простор хозяйской личинке. Разница двух диаметров очень значительна: у входа— 4 миллиметра, а в глубине—около 10. Благодаря этому неравенству в ширине жилье как бы содержит две комнаты: спереди—кладовую, а в глубине—столовую.

Заметим еще, что червячки не везде наложены одинаково плотно. Я наблюдал следующее: поблизости яйца или только что вылупившейся личинки они сложены неплотно, там находится три-четыре червяка, лежащие немного поодаль от всей кучи и оставляющие простор, необходимый для безопасности личинки. Это первые куски; если при этих самых рискованных первых кусках является опасность, то спасательный шнурок дает опору для бегства. Дальше дичь сложена плотно.

Когда личинка немного окрепла, кинется ли она без всякой осторожности на кучу парализованной дичи? О нет. Провизия съедается по порядку, начиная с внутренних слоев и переходя к наружным. Личинка вытаскивает в свою столовую, немного в сторону, ту порцию, которая перед ней, и съедает ее, не подвергаясь опасности быть потревоженной другими, и, переходя таким образом от слоя к слою, поедает обе дюжины в полной безопасности. Итак, большое число жертв, заготовляемых в одной ячейке, и неполная парализация их грозят опасностью яичку и личинке. Как отвратить опасность? Вот задача, которая имеет несколько решений. Эвмен дал нам одно решение ее, одинер—другое, не менее остроумное и гораздо более сложное.

Близкое сходство как в общей организации, так и в мелких подробностях тесно соединяет всех одинеров в один довольно богатый видами .род. Кроме того, еще одна общая черта соединяет их в одну группу: все они охотники и все снабжают свои семьи маленькими, живыми, но парализованными личинками или гусеничками. Однако при всем этом сходстве у одинеров же мы встречаем чрезвычайное разнообразие в формах и степени совершенства строительного искусства, которое везде выполняется при помощи одного и того же орудия: парой изогнутых челюстей, зазубренных на конце.

Один из них устраивается в старых, покинутых гнездах амедеева эвмена, которые, отличаясь редкой прочностью, теряют по выселении хозяина только горлышко и представляют вообще слишком удобные убежища, для того чтобы оставаться пустыми. Иногда в таком гнезде поселяется паук, устилающий стенки его паутиной; в нем же скрываются пчелы-осмии в дождливую погоду или на ночь. Одинер также занимает его и разделяет глиняными перегородками на 3—4 комнаты, служащие колыбельками стольким же его личинкам. Другой вид одинера пользуется покинутыми гнездами пелопея. Третий, вынув сердцевину из сухого стебля ежевики, приготовляет для своей семьи длинную трубку, которую подразделяет на этажи-ячейки; четвертый протачивает ходы в мертвой древесине какого-нибудь дерева. Одинер почковидный (Od. reniformis), постройка которого была уже нами подробно описана, роет свой канал в твердой почве и временно надстраивает над ним ажурную, наружную трубку.

Альпийский одинер (Od. alpestris Sauss.)—собиратель смолы. Лишенный таланта, но не инструментов для рытья, какими обладает его коллега-землекоп, он не роет себе жилье, а предпочитает устраиваться в готовом помещении, которое доставляют ему пустые раковины улиток—геликсов и булимов, каковы дубравная улитка (Helix nemoralis) и полосатая (Helin striata), а также лучистый булим (Bulimus radiatus, рис. 86, 87 и 88),—единственные жилища, которые я у него знаю и которые могут быть для него удобными под кучами камней, где он работает в июле и августе вместе с пчелой антидией воинственной. Так как улитка освобождает его от трудной работы рытья, то он специализируется в мозаике и создает произведения, изяществом превосходящие узоры временной трубки землекопа. Материалом ему служит, с одной стороны, смола, собранная, вероятно, на каком-нибудь хвойном дереве, с другой стороны—маленькие камушки.

Раковина дубровной улитки

Мы будем говорить подробнее. Эти последние совсем скрывают в мастике, на наружной стороне крышечек их гнезд, более крупные и неправильные камушки различной величины, приложенные один к другому неровно, наудачу. На внутренней стороне крышечки все они грубо выдаются неправильными выступами. Заметим еще, что у антидий камушки употребляются лишь для крышечки гнезда; перегородки же между ячейками делаются из чистой смолы, без малейшей минеральной частицы.

Альпийский одинер работает по иному плану; он сберегает смолу, пользуясь вместо нее камушками. В слой липкой еще смолы он втыкает с наружной стороны в совершенной близости один от другого круглые песчинки почти равной величины—с булавочную головку, выбранные артистом по одной среди различных обломков, которыми усеяна почва. Когда работа ему удается, что бывает очень часто, то она напоминает великолепно выполненный узор, вышитый зернышками кварца. Антидий же употребляют все, что попадется им в челюсти: угловатые частички извести, кусочки кремнезема, осколки раковин, твердые комочки земли; одинер, более деликатный, украшает обыкновенно только кусочками кварца. Определяется ли этот вкус к изящным зернам блеском, прозрачностью и полировкой зернышек? Отчего же нет?

Как бы то ни было, любитель-ювелир так доволен своими хорошенькими камушками, что вставляет их повсюду. Перегородки, разделяющие раковину на ячейки, суть повторение крышечки: они состоят из такой же тщательно сделанной мозаики из прозрачных зерен кремния на передней стороне каждой перегородки. Так получаются в раковине геликса три или четыре ячейки; в раковине булима—две или три. Они тесны, но правильной формы и хорошо защищены.

Защита не ограничивается, однако, перегородками и крышечкой: если встряхнуть раковину возле уха, то услышишь в ней стук камушков. Я проламываю отверстие сбоку раковины, между крышечкой и перегородкой передней ячейки, и оттуда сыплется масса мелких камушков, которые наполняли сени перед передней перегородкой. Материалы этой кучки не однородны: в ней преобладают маленькие, полированные камушки, но с ними смешаны и кусочки грубого известняка, обломки раковин и комочки земли.

Раковины полосатой улитки

Одинер, такой разборчивый в камнях для своей мозаики, употребляет для баррикады первые попавшиеся обломки. Так же защищают баррикадами свои раковины и обе антидий. Ради точности я прибавлю, что эта баррикада из кучи нескрепленных камней существует не во всяком гнезде одинера—другая черта сходства с антидиями.

К моему крайнему сожалению, я не могу вести дальше биографию альпийского одинера, так как он попадался мне довольно редко. Другой вид, одинер-жилец (Od. nidulator Sauss.,), как и предыдущий, тоже незнаком с искусством рытья и нуждается в готовом

жилище. Ему, как и пчелам-строительницам, каковы осмии, мегашилы, антидий, нужна цилиндрическая галерея, естественная или вырытая другими насекомымы; здесь проявляется его талант, состоящий в уменье строить перегородки и подразделять ими канал на комнаты: это талант штукатура.

Итак, вот общий обзор строительных талантов одинера. В одном этом .роде мы находим землекопа, художника по мозаике, добывателя смолы и штукатура, и все они исполняют столь различные работы одним и тем же инструментом: парой челюстей и лапок. Самое тщательное исследование этих орудий работы не может указать, какое органическое изменение их заставляет одних работников вступать в цех штукатуров, других—в цех землекопов. Очевидно, что не орудие создает работника: искусство управляет орудием, а не управляется им. Каждый вид имеет свое, предопределенное искусство.

Но оставим эти обобщения для подробной истории одинера-строителя. Немногие перепончатокрылые так хорошо известны мне, как это. Много раз я выкапывал из старых галерей строительницы-пчелы, антофоры, ряд ячеек одинера. Я уже знал тогда хорошо, что он является гостем чужого жилья; я знал его желтую личинку и тоненький кокон янтарного цвета. Все остальное было мне неизвестно, когда я получил от моей дочери Клары пакет со стеблями тростника, доставившего мне большую радость. Клара жила в окрестностях Оранжа, где у нее был деревенский курятник, построенный отчасти из горизонтально расположенных стеблей тростника.

Одинер-жилец.

В конце лета 1889 года, посещая своих кур, она заметила массы каких-то ос, которые вылетали из тростинок через их срезанные концы и опять возвращались туда, обремененные одни—комочком земли, другие—каким-то вонючим насекомым. В тот же вечер я и получил от нее связку этих тростинок и письмо с подробным описанием. В письме говорилось, что оса собирает в свои гнезда мелкую дичь, покрытую черными пятнышками и сильно пахнущую горьким миндалем. Я сообщил дочери, что эта дичь была личинка жука-листогрыза—лины тополевой (Lina populi), и прибавил, что это был прекрасный случай для наблюдений, которым надо было пользоваться; дал наставление, как наблюдать, и просил снабжать меня стеблями тростника, по мере того как они будут населяться, и ветками тополя с сидящими на них личинками лины. Таким образом установилась совместная работа между Оранжем и Сериньяном и наблюденные факты пополняли друг друга.

Перейдем скорее к пакету с тростинками, первый осмотр которого переполнил меня радостью. Здесь были и ячейки, набитые дичью, и яйца, готовые скоро вылупиться, лежащие рядом с дичью, и новорожденные личинки осы, принимающиеся за первую штуку дичи, и большие личинки, ткущие свои коконы,— все тут было, сколько пожелаешь. Займемся по порядку инвентарем этих богатых документов.

Прежние наблюдения показали мне, что это насекомое умеет отличать одно жилье от другого и выбирает для своего поселения лучшее. Первоначальное помещение одинера-жильца есть пустое гнездо какого-нибудь другого землекопа. Канал в дереве, защищенный от сырости и пригреваемый солнцем, признан более предпочтительным, и насекомое торопится занять его, если к тому представляется случай. Надо думать, что галерея в тростнике оказалась превосходным жилищем, наилучшим из всех, потому что никогда перед фасадом жилищ других землекопов я не встречал такой многочисленной колонии, как та, которая поселилась в курятнике Оранжа.

Населенные тростинки лежат горизонтально, чего также требуют часто и живущие в них пчелы-строительницы; это необходимо для того, чтобы защитить от дождя вход помещения, замкнутый легко промокаемыми материалами, как грязь, вата, кружочки листьев. Внутренний диаметр тростинок в среднем достигает десяти миллиметров. Длина, занятая ячейками, очень различна. Иногда одинер завладевает только той частью междоузлия, которую оставил удар ножа. Если же этот кусок слишком короток, то насекомое просверливает перегородку в следующее междоузлие, которое и занимает; длина такого помещения бывает более 2 дециметров и число ячеек в нем доходит до пятнадцати .

Трехрогая осмия, о которой мы будем говорить в одной из следующих глав, также устраивает перегородки в стеблях тростника, но не знает искусства увеличивать помещение, уничтожая перегородку междоузлия, от которой у нее всегда и начинается ряд ячеек; она всегда оставляет нетронутой перегородку, закрывающую следующее междоузлие, и занимает только открытую часть тростинки. Как же мог научиться одинер делать то, чего не умеет делать осмия?

Во всем остальном постройки и материал построек у осмии и у одинера совершенно одинаковы, даже в мелких подробностях. У осмии если попадается тростник умеренного диаметра, то ячейка сначала снабжается провизией, а потом отгораживается перегородкой; а если диаметр тростника побольше, то осмия сначала отделяет место для ячейки перегородкой, в которой оставляет сбоку отверстие, лазейку, и через нее с большим удобством совершается выгрузка пищи и откладка яйца. Одинер делает то же самое. Я не видел его работающим, но по самой постройке очень хорошо видно, каким способом она велась. В центре перегородок, сделанных в тростинках средней толщины, нет ничего особенного; а в центре тех перегородок, которые помещаются в толстой тростинке, видна бывшая лазейка, заделанная позднее материалом, который резко отличается от остального выступом внутрь и иногда окраской.

Как видим, было бы очень трудно отличить гнездо одинера от гнезда осмии, если бы сведения ограничивались только ячейками. И однако, одна, очень любопытная черта позволяет внимательному глазу, даже не вскрывая тростинки, узнать хозяина. Осмия закрывает свое жилище толстой земляной пробкой, из той же земли, из какой сделаны перегородки. Одинер делает такую же пробку, но усовершенствованную: он покрывает ее снаружи толстым слоем смеси жирной глины с измельченными волокнами древесины. Это похоже на печать из красного сургуча, которую мы кладем на пробку наших бутылок. Весьма вероятно, что эти волокна, похожие на волокна кудели, не что иное, как выветрившиеся части той же тростинки, отделенные и раскрошенные челюстями одинера. Примесь их к красной глине делает пробку более устойчивой против влияний погоды. Наружная дверь, сделанная осмией, портится влагой в несколько месяцев, а дверь одинера остается неизменной.

Жук-листогрыз — лина тополевая, ее личинки и куколки.

Теперь поговорим о дичи. Одинер заготовляет для своего семейства только один сорт дичи: личинок лины тополевой, которые в конце весны вместе с жуками поедают листья тополя). На наш взгляд, дичь одинера не привлекательна ни формой тела, ни запахом. Это коротенькая и толстенькая личинка, с голой кожей, телесного цвета и со многими рядами черных блестящих точек. На брюшной части ее тела тринадцать рядов этих черных точек, а именно: четыре сверху, по три на боках и три снизу. Четыре верхних, спинных ряда имеют различное строение: два средних состоят из простых черных пятнышек; два крайних состоят из маленьких бородавочек в виде усеченных конусов, на верхушке которых есть отверстие. По одному такому конусу возвышается на правой и левой сторонах двух задних члеников туловища и каждого брюшного членика, исключая двух последних; туловищные конусы больше остальных. В общем, девять пар бугорков с отверстиями, из которых, если раздражить личинку, начинает изливаться и разливаться по телу опаловая жидкость с сильным запахом горького миндаля или, скорее, нитробензола, запах которого противен своей интенсивностью. Это—средство защиты. Если личинка хотела внушить отвращение человеку, поместив у себя на спине 9 пар отверстий, изливающих нитробензол, то я согласен, что это ей вполне удалось.

Но человек ничтожнейший из ее врагов. Одинер гораздо страшнее: он хватает душистую личинку за кожу шеи, не обращая внимания на фонтаны душистой эссенции, и укалывает ее несколько раз. Вот от этого бандита надо было бы суметь защититься, а бедная личинка не сумела. Ввиду исключительного вкуса одинера к этому роду дичи можно думать, что жидкость, изливаемая линой, имеет, по мнению одинера, очаровательный запах. То, что должно было служить для защиты, обратилось в смертоносную приманку.

Кроме 18 бугорков, служащих для выделения жидкости, лина имеет еще один защитительный аппарат, который в то же время есть и двигательный. По произволу личинка может высовывать и вздувать задний конец своей кишки в виде желтого пузыря, из которого сочится бесцветная или слегка желтоватая жидкость. Запах этой жидкости мне трудно различить, так как он маскируется запахом остальных бородавочек, но все-таки, мне кажется, что и эта жидкость имеет менее сильный запах нитробензола.

Заметим, что личинка употребляет, между прочим, этот хвостовой прыщ также и для передвижения. Ножки у нее слишком коротки, и из своей грыжи эта калека делает себе опору, с помощью которой передвигается. В момент превращения в куколку личинка прикрепляется тем же задним концом тела к листу тополя; кожа с нее сбрасывается назад и остается, прилегая к личинке, так что куколка показывается лишь наполовину, прикрытая этой кожей. Потом кожа куколки, в свою очередь, растрескивается и взрослое насекомое—жук выходит из нее, а два старых платья, отчасти вдетые одно в другое, остаются на листе, прикрепленные к нему задним концом. Куколка висит около 12 дней.

Мы познакомились с дичью, пасущейся на солнышке, на листьях тополя. Посмотрим, как ее кладут в гнездо. В одном куске тростника я насчитываю 17 ячеек, вполне снабженных провизией; в самых роскошных ячейках помещается до 10 личинок, в самых бедных—3. Я замечаю вообще, что в верхних ячейках провизии меньше, а в нижних—больше. Здесь играют роль, вероятно, две причины: во-первых, разница полов одинера: самцам, которые меньше ростом и раньше вылупляются, верхние ячейки с меньшим количеством пищи, а самкам нижние. Другая причина: различие в величине дичи, более или менее молодой, более или менее жирной.

Дичь находится в полной неподвижности. Даже в лупу невозможно подметить ни малейших движений. Но дичь одинера не мертва. Вот доказательства. Во-первых, осматривая стебли тростника, ячейку за ячейкой, я замечаю, что некоторые большие личинки, достигшие полного развития, прикрепились задом к стене ячейки. Значение этой подробности понятно. Будучи поймана во время приближения времени окукливания, личинка, несмотря на то, что была поражена жалом, все-таки сделала обычные приготовления к этому акту: она плотно прикрепилась к перегородке или к стенке тростника, как прикрепляется к листу тополя. Личинка имеет такой свежий вид и так правильно прикрепилась задним концом, что я надеялся увидеть со временем ее переход в куколку, но этого не случилось: я вынул таких личинок, поместил в спокойном месте и ни одна из них не совершила превращения. Чтобы проверить еще, существует ли остаток жизни в личинках, я вынул 12 личинок из гнезда одинера и поместил в стеклянные трубки, заткнутые ватой. Признаком скрытой жизни служит свежесть животного и розовато-белый нежный цвет; признаком смерти и гниения — темный цвет. И что же, 18 дней спустя одна начинает темнеть, другая умирает через 31 день; через 44 дня 6 еще свежи и гибки и, наконец, последняя оставалась в добром здоровье в течение 2-х месяцев: с 16 июня по 15 августа.

Одинер-жилец кладет свое яичко на первую пойманную личинку, а потом накладывает остальных личинок, так что поедается сначала более давняя дичь, а потом позднейшая. Все совершенно так, как у почковидного одинера.

Мне особенно хотелось узнать, подвешивает ли этот одинер свое яичко на нити, как это делают эвмены и почковидный одинер; но я боялся, что исследование присланных тростинок не решит этого вопроса, так как во время дорожной тряски яичко, если и было подвешено, могло сорваться с нити. Но нет, к моему живейшему удивлению, в большей части недавно сделанных ячеек я нахожу яйцо на месте, привешенным то к стенке тростника, то к верхнему краю перегородки. Нить едва заметна и длиной в 1 миллиметр. Яйцо цилиндрическое, около 3 миллиметров в длину. Расщепив стебли и поместив их в стеклянные трубки, я свободно наблюдаю за вылуплением, которое совершается три дня спустя после закрытия ячейки и, вероятно, через 4 дня после отложения яичка. Вылупившись, личинка висит и ест ближайшую дичь в течение 24 часов; затем, укрепившись, срывается с нити и падает на дичь, которой кормится еще 12 дней, после чего делает кокон, в котором желтая личинка одинера остается до следующего мая.

Всякое яйцо насекомого, имеющее цилиндрическую форму, имеет два конца: передний и задний, головной и хвостовой. Каким концом выходит яйцо из яйцевода?

Задним—отвечают нам эвмены и одинеры. Конец яйца, прикрепленный к стенке ячейки, вышел, очевидно, первый из яйцевода ввиду того, что матери необходимо прежде прилепить куда-нибудь подвешивающую нить, а потом оставить яичко в пустоте. Яйцевые трубки ее слишком узки для того, чтобы яичко в них могло перевернуться, и потому, следовательно, хвостовой конец яйца выходит первый. А потому и новорожденная личинка обращена задней частью тела кверху, а головой вниз.

У сфекса, аммофилы, у сколий и вообще у всех охотников, прикрепляющих яйцо к телу жертвы, оно выходит из яйцевода передним концом. Здесь это необходимое условие, потому что мать прикрепляет яйцо головной частью к той точке на теле жертвы, с которой должно начаться ее поедание.

Изучив интимную жизнь и семью одинера, я постарался познакомиться с тем, как он исполняет свои охотничьи обязанности. Как он овладевает дичью? Какую операцию совершает он для того, чтобы сохранить эту дичь в свежем виде, приведя ее в то же время в состояние мертвой неподвижности? Так как в данный момент я не знал по соседству ни одной колонии одинера, то поручил Кларе вести наблюдения в своем курятнике. Я же должен был, со своей стороны, сделать, если возможно, некоторые наблюдения над пленным насекомым. Для того чтобы не влиять друг на друга, мы решили держать свои наблюдения в секрете до тех пор, пока с обеих сторон будет приобретена полная уверенность.

Для больших удобств наблюдения Клара сделала так: выкопала с корнем молодой тополь, покрытый личинками лины, и перенесла его к курятнику, в стеблях тростника которого жили одинеры. Здесь, скрывшись за ветвями тополя, она принялась поджидать появления одинеров, которые не замедлили массами напасть на личинок лины, и Клара много раз видела, как они жалили свою жертву. Так как результаты ее наблюдений вполне совпадают с моими, то я познакомлю с ними, рассказывая о том, что видел сам.

Я изобильно снабжен личинками лины, присланными из Оранжа, и выкармливаю их под металлической сеткой. Значит, дичь у меня под руками, а охотника не хватает. Где его взять? Перед моей дверью есть поле, поросшее восточным укропом. На зонтиках его цветов собирают пищу пчелы, осы и различные мухи. Я отправляюсь туда с сачком в надежде поймать одинера. Слава Богу! Вот он. Я набираю их 6 штук и поспешно возвращаюсь домой. Судьба ко мне благосклонна: все мои шесть пленников принадлежат к виду одинера-жильца и все—самки. Затем я помещаю под стеклянный колпак одного одинера и одну личинку лины. Для возбуждения в охотнике рвения я ставлю колпак на солнце. Вот подробное изложение драмы.

В течение целой четверти часа пленник ползает по стенам колпака, спускается вниз, опять поднимается вверх, ищет выход и, по-видимому, не обращает никакого внимания на дичь. Я уже отчаивался в успехе, как вдруг он усаживается на личинку, переворачивает ее животом вверх, обхватывает ножками и жалит грудь по средней линии в три приема, причем под шеей жало остается дольше, чем в других местах. Жертва протестует, как умеет, выделяет душистую эссенцию, которой вся обливается, но это не производит на осу никакого впечатления. Одинер спокойно совершает операцию: жало погружается три раза для того; чтобы поразить двигательные нервы в трех узлах груди. Я повторяю опыт. Каждый раз повторяются три укола жалом и всегда укол в шею делается с наибольшей продолжительностью.

Операция совершается быстро. Потом одинер начинает тащить дичь, причем мнет ей челюстями шею, но не нанося при этом никакой раны. Это, вероятно, делается для того, чтобы сжать и привести в оцепенение головной узел; это же, как мы знаем, делают аммофила и сфекс со своими жертвами.

Разумеется, я завладеваю парализованными личинками. Жертва, будучи положена на спину, остается совершенно неподвижной, но я уже доказал, что она не мертва. Скрытая жизнь проявляется здесь еще одним способом: в первые дни этой беспробудной летаргии совершается выделение экскрементов до тех пор, пока желудок не опустошится.

Повторяя мои опыты, я делаюсь свидетелем факта, странность которого сначала сбивает меня с толку. На этот раз дичь схвачена за задний конец тела и ужалена несколько раз под живот, в последние сегменты. При нормальной операции у хирурга и пациента головы приходятся одна против другой, а теперь они находятся на противоположных концах. Одну минуту я думаю, что оса по ошибке приняла задний конец личинки за передний, но скоро я выведен из этого заблуждения.

Ужалив таким образом личинку, одинер обхватывает ее ножками и принимается медленно жевать и давить три последних кольца ее. Между тем личинка отчаянно двигает своими коротенькими ножками, деятельность которых нисколько не уменьшилась от уколов в заднюю часть тела; она бьется и протестует головой и челюстями. Одинер не обращает никакого внимания и продолжает жевать. Это продолжается 10—15 минут; потом бандит покидает жертву вместо того, чтобы тащить ее, как он это сделал бы, если бы она предназначалась для гнезда. Немного спустя одинер принимается облизываться, как после лакомого блюда: он много раз пропускает лапки через челюсти, как бы совершая послеобеденные омовения. Что же он ел?

Мои шесть пленников, на моих глазах, то парализуют личинок для своего семейства, жаля их в переднюю часть тела, то жалят их в заднюю часть, когда личинка должна служить добавочной пищей им самим. Мед, которым я их угощал, не заставляет их забыть жестокий пир. Тактика при этом всегда одна и та же в главных чертах и различны лишь подробности. Личинка всегда схвачена за задний конец тела и уколы делаются вдоль брюшка, от заднего конца к переднему. Иногда бывает ужалено только брюшко, иногда и туловище. Эти уколы, очевидно, не имеют целью вызвать неподвижность личинки, так как она очень хорошо движется, если туловище не тронуто. Неподвижность необходима только тогда, когда личинку кладут в гнездо, для пищи семье. Если же одинер жалит для самого себя, то для него не важно, бьется ли жертва или нет. Ему достаточно парализовать только ту часть, которой он сам хочет попользоваться. Да и эта парализация совершается не всегда одинаково. Иногда личинка с пожеванным задом неподвижна, а иногда движется так же хорошо, как и совершенно нетронутая, от которой она тогда отличается только отсутствием хвостового бугорка.

Я осматриваю этих бессильных. Хвостовой бугорок исчез, и я не могу его вызвать, сдавливая пальцами конец брюшка. На месте его в лупу можно различить разорванные ткани; конец брюшка изорван в куски. А вокруг также следы давления, но без открытых ран. Значит, одинер упивался с таким наслаждением содержимым этого бугорка. Когда он как бы жует два или три последних сегмента, то он некоторым образом доит личинку и выдавливает жидкость, заключающуюся в конце ее кишечника. Что же это за сок, который содержится в хвостовом бугорке личинки лины? Какой-нибудь специальный продукт? Какая-нибудь микстура из нитробензола? Я не могу этого решить. Я только слыхал, что насекомое употребляет ее для защиты, что оно выделяет ее для устрашения нападающего; но что сказать о таком средстве защиты, которое привлекает врага и обращается в источник ужасных страданий?

Не могу окончить жалостной истории личинки лины, не сказав, что делается с нею после ужасного искалечения. Я овладел ею после того, как одинер ужалил три последних брюшных сегмента ее и жадно высосал хвостовой бугорок. Эти три последних сегмента контужены и имеют плохой вид, но я не могу открыть здесь ни малейшего разрыва кожи. Брюшко парализовано, и конец его больше не служит личинке опорой во время ходьбы. Ножки же ее вполне подвижны и личинка пользуется ими: она ползает с такой силой, которая была бы нормальна, если бы ей не мешал волочащийся зад. Голова также движется и рот хватает, как обыкновенно. Действие жала дает о себе знать только в пораженных местах. Через пять часов после операции я опять осматриваю личинку. Задние ножки ее уже дрожат и при передвижении не служат более: их охватывает паралич. На другой день они неподвижны, как и средние, но голова и передние ножки еще функционируют. На третий день все неподвижно, кроме головы. Наконец, на четвертый день личинка умирает настоящей смертью, сморщивается, высыхает и чернеет. Умерла ли она от жала? Нет, потому что ужаленные парализованы, но не мертвы. Она умерла от жеванья одинером заднего конца ее тела.

Комментарии закрыты