Военная жизнь мало благоприятствует развитию талантов. Посмотрите на воинственную жужелицу. Что она умеет делать? В строительном искусстве ничего, или почти ничего. А по наружности она великолепна в своем необычайно богатом наряде. Кроме того, у жужелицы прекрасная осанка, тонкая талия, и, вообще, она украшение наших коллекций, но только по наружности. Это—исступленный убийца, и больше ничего, не будем ничего больше и требовать от нее. Древняя мудрость изображала Геркулеса, бога силы, с головой идиота. Это подходит и к жужелицам.

Видеть их за разбойничьим занятием не трудно. Я держу их в большом садке со слоем свежего песка на дне. Несколько черепков, разбросанных по песку, служат им убежищем. Посередине положен кусок дерна. Население составляют три вида: золотистая  и окаймленная жужелица , с фиолетовой каймой на черных, как эбен, надкрыльях. Я кормлю их слизняками, которых частью вынимаю из раковин.

Забившиеся сначала под черепки, жужелицы сбегаются к бедному слизняку, отчаянно вытягивающему и втягивающему свои рожки. Три, четыре, пять жуков разом стараются прежде всего съесть у слизняка валик епанчи, испещренной известковыми крупинками. Это самый любимый кусок. Своими крепкими, как клещи, челюстями, они хватают слизняка среди пены, выпускаемой им, тащат, рвут по кускам и расходятся в стороны, чтобы поесть

А лапки их, между тем, запачканные липким соком, облепляются песком, что затрудняет ходьбу, но они не обращают на это внимания. Отяжелевший, облепленный грязью, приходит жук оторвать себе еще кусок. Он потом почистит свои сапоги. Некоторые едят тут же, на месте, опустив всю переднюю часть тела в пену. Пирушка длится целые часы. Жуки прекращают ее только тогда, когда| вздутый живот поднимет надкрылья так, что откроется задок. Прокрусты (рис. 137), более любящие темные закоулки, едят в стороне. Они утаскивают слизняка под черепок и там мирно съедают его все вместе. Они больше любят слизня, которого легче обдирать, чем улитку, защищенную раковиной. Съесть улитку, которую я сам вынул из раковины,—в этом нет ничего достославного для воинственной жужелицы, но в следующем проявляется смелость: золотистой жужелице, которую я держал без пищи несколько дней, я даю мраморного хруща в полной силе. Это исполин по сравнению с жужелицей—все равно, что бык перед волком.

Хищный жук бродит вокруг мирного, выбирая благоприятный момент. Он то кидается вперед, то колеблется и отступает, то опять кидается. Вот великан опрокинут, и хищник тотчас же начинает грызть ему живот и разрывать его внутренности. В другой раз я подвергаю хищника еще более продолжительному голоданию и на этот раз даю в добычу носорога, непобедимого, казалось бы, великана, защищенного страшным вооружением. Но хищник знает, что слабое место носорога—тонкая кожа, находящаяся под надкрыльями. При помощи нападений, повторяющихся несколько раз, жужелице удается приподнять немного надкрылья носорога и подлезть туда головой. С того момента, как челюсти жужелицы вонзились в нежную кожу, носорог погиб. Скоро от него останется только жалкая сухая оболочка.

Кто пожелал бы видеть еще более жестокую битву, пусть обратится] к красотелу (Calosoma sycophanta L.), самому красивому из наших хищных животных, самому величественному по одеянию и по росту (рис. 231). Этот князь между жужелицами—палач гусениц, которому не страшны самые сильные из них.

Его схватку с огромной гусеницей павлиньего глаза можно посмотреть один раз, но это так ужасно, что внушает отвращение. Судорожно извивающаяся гусеница, с вспоротым брюхом, старается внезапными ударами столкнуть разбойника, но не может освободиться от него; трепещущие зеленые внутренности жертвы, разбросанные по земле.

гопание ногами убийцы, опьяненного кровью и сосущего прямо из ужасной раны,—вот общие черты битвы. Если бы энтомология давала нам только такие сцены, то я, без малейшего сожаления, отказался бы от нее.

Предложите на другой же день наевшемуся красотелу зеленого кузнечика или бледнолобого—тот и другой серьезные противники, с сильным вооружением—и опять начнется борьба, такая же горячая, как накануне, и окончится убийством новых жертв, а потом она возобновится над мраморным хрущом и над носорогом с теми же жестокими приемами, употребительными у жужелиц. И это будет продолжаться до тех пор, пока ему будут доставлять жертв, так как он ненасытный кровопийца.

Жужелицы золотистые, из которых одна поедает майского жука; здесь же их две личинки. (По Blanchard)

Рис. 138. Жужелицы золотистые, из которых одна поедает майского жука; здесь же их две личинки. (По Blanchard)

Такие хищники вырабатывают в себе острые выделения, жгучие жидкости. Прокруст обдает схватившего его кислой, как уксус, струей; красотел заванивает пальцы затхлым аптечным запахом; некоторые, как бомбардиры, умеют делать взрывы и выстрелом обжигают усы нападающему (рис. 139).

Но столь искусные в борьбе и убийстве, что умеют они делать, кроме убийства? Ничего. Никакое строительное искусство им неизвестно, даже личинкам, которые занимаются тем же ремеслом, что и взрослое насекомое, и бродят под камнями, замышляя злодеяния. А между тем, ввиду решения одного вопроса, я буду в настоящее время толковать по преимуществу об одном из этих малоспособных вояк. Вот в чем дело.

Вы застали то или другое насекомое на ветке, сидящим неподвижно на солнышке, и подняли руку, готовясь схватить его. Только что вы сделали это движение, как насекомое нарочно падает. Это насекомое или покрыто надкрыльями, из-под которых медленно освобождаются крылья, и тогда оно улетает, или оно совсем лишено крыльев. Неспособное к скорому бегству, оно умышленно падает, после чего вы ищете его в траве, часто бесполезно. Если вы его найдете, то увидите, что оно лежит на спине, подобрав ножки и не двигаясь.

Говорят, что оно притворяется мертвым, хитрит, чтобы выпутаться и беды. Человек ему, конечно, неизвестен, так как в его маленьком мирке мы не идем в счет. Что ему за дело до научных или детских охот? Но оно знает опасность вообще; оно остерегается своего естественного врага, насекомоядной птицы, которая проглатывает его сразу. Чтобы сбить с толку нападающего, оно лежит на земле и притворяется мертвым. В этом состоянии птица или другой преследователь не тронут его.

Но нет, птицу не провести таким грубым приемом. Во времена детства, когда для меня находка птичьего гнезда была событием огромной важности, я никогда не помню, чтобы мои воробьи или другие птицы отказывались когда-либо от кобылки, потому что она не двигалась, или от мухи, потому что она казалась мертвой. Всякое насекомое, которое не билось, принималось птицей охотно, лишь бы оно было свежо и хорошего вкуса. Итак, если насекомое действительно рассчитывает обмануть птицу, то оно ошибается. При своем остром зрении, птица сейчас заметит обман. Да если бы это и действительно были покойники, она не замедлила бы удостовериться в том ударом клюва. Когда я начинаю далее размышлять о том. к каким серьезным последствиям повела бы хитрость насекомого, то у меня являются еще более настойчивые сомнения. И невежественный народ, и ученые считают, что насекомое притворяется. Но верно ли это?

Бомбардир, преследуемый жужелицей. По Kunckel)

Рис. 139. Бомбардир, преследуемый жужелицей. По Kunckel)

Логических доказательств здесь недостаточно, здесь необходимы опыты. Но к какому насекомому обратиться для этого прежде всего? Мне вспоминается один случай, имевший место лет сорок тому назад. По окончании университетских экзаменов в Тулузе, я остановился в приморском местечке—Сетт, где мне представлялся прекрасный случай еще раз видеть морскую растительность, которой я восхищался на берегах Аяччио. Однажды, в свежее раннее утро, я собирал растения на морском берегу.

На сухом песке тянулись там и сям ряды следов, напоминающих в маленьком виде следы птичек по снегу. Что они означали? Я начинаю следить по ним и в конце каждого ряда следов вынимаю из земли, из небольшой глубины, великолепного жука из семейства жужелицевых, едва известного мне по имени. Это скарит большой (Scarites gigas Fb., рис. 140). Я заставляю его ползать по песку, и он точно воспроизводит следы, привлекшие мое внимание. Это именно он ночью, в поисках за дичью, проложил эти следы. Перед рассветом он вернулся в свое убежище, и теперь ни один из них не показывается снаружи. Другая черта нравов привлекает мое внимание. Посуетившись минутку, вынутый жук ложится на спину и необыкновенно долго лежит неподвижно. Эта черта так врезалась мне в память, что сорок лет спустя, желая делать опыты над умением притворяться мертвым, я сейчас же вспоминаю о большом скарите. Один приятель прислал мне дюжину этих насекомых с того самого морского берега в Сетте, где я их видел в памятное утро. Они дошли до меня в прекрасном виде, вместе с чернотелками двухточечными (Pimelia bipunctata Fab.), также живущими на морском берегу. Из последних очень небольшое число дошло неповрежденными, чего и нужно было ожидать от сообщества хищных скаритов, которые во время переезда попировали вдоволь мирными чернотелками.

Скарит большой (Scarites gigas Fbr.)

Рис. 140. Скарит большой (Scarites gigas Fbr.)

Чернотелка двухточечная (Pimelia bipunctata Fb.). (По Calwer)

Рис. 141. Чернотелка двухточечная (Pimelia bipunctata Fb.). (По Calwer)

Этот береговой хищник действительно суровый охотник! Блестящий и черный, как стеклярус, с тонкой талией, как бы разделяющей его тело на две части, он вооружен двумя челюстями необыкновенной силы. Ни у одного из наших насекомых нет таких сильных челюстей, за исключением оленерога, у которого, впрочем, они составляют только украшение, а не вооружение. Жестокий убийца чернотелки знает свою силу. Если я начинаю дразнить его, он тотчас становится в оборонительное положение, гордо приподнимая переднюю часть тела и открывая во всю ширину грозные челюсти. Он делает еще больше: он имеет смелость кидаться на палец, которым я его тронул. Вот кого не легко испугать.

Я помещаю моих чужеземцев отчасти под металлическую сетку, отчасти в стеклянные банки, и у всех насыпаю на дно слой песку. Каждый немедленно роет себе норку: насекомое сильно сгибает голову и концами челюстей, сжатых в виде острия, сильно взрывает землю, а передними ножками, расширенными и вооруженными зубцами, выталкивает ее назад. Так образуется холмик на пороге норки. Жилище быстро углубляется и легким наклоном доходит до дна банки. Остановленный дном, скарит продолжает работу уже в горизонтальном направлении. Вдоль стенки вся его норка имеет в длину до фута.

Такое расположение хода вблизи стеклянной стенки очень полезно мне для того, чтобы проследить внутреннюю жизнь насекомого. Если я захочу присутствовать при его подземных действиях, то мне достаточно приподнять непрозрачный колпак, надетый мною на банку, чтобы свет не мешал насекомому. Когда скарит находит, что его жилище достигло достаточной длины, то он возвращается ко входу и отделывает его тщательнее, чем остальную часть норки. Он делает здесь воронку с сыпучей покатостью. Внизу склона находятся сени горизонтального хода. Там обыкновенно хищник сидит неподвижно с полуоткрытыми челюстями и ждет.

Что-то шумит наверху. Это дичь, которую впустил туда, цикада. Дремлющий охотник просыпается и двигает щупальцами, которые дрожат от жадности. Осторожно, шаг за шагом, он всходит по наклонной плоскости. Смотрит, видит цикаду, кидается на нее, схватывает и, пятясь, уносит ее в норку головой вперед. Борьба коротка благодаря ловушке этого входа, расширяющегося воронкой наружу и сужающегося потом в сыпучую пропасть, где всякое сопротивление парализовано и недостаток места прекращает трепетание крыльев. Добыча внесена в залу в конце хода, где скарит некоторое время обрабатывает ее челюстями для того, чтобы сделать совершенно неподвижной. Потом он опять подымается ко входу в норку.

Недостаточно обладать роскошной дичью, надо иметь возможность съесть ее спокойно. А потому дверь запирается от нахалов, т.е. насекомое заваливает ее вырытой землей. Сделав это, оно опять спускается и начинает есть. Жук откроет свою дверь только тогда, когда переварить съеденную цикаду и опять проголодается.

Мне не приходилось наблюдать, как скарит охотится на свободе, но наблюдения в неволе достаточно объясняют нам это и показывают, что скарит—смельчак, которого не устрашают ни размеры, ни сила противника. Золотистая бронзовка и обыкновенный майский жук—для него умеренная дичь. Он решается нападать на цикаду и на крупного мраморного хруща. В естественных условиях он должен проявлять не меньше смелости.