Жгучий яд насекомых

Жгучий яд насекомых

Гусеница походного соснового шелкопряда имеет три наряда: юного возраста—редкий мохнатый пушок, белый с черным; среднего возраста, самый богатый, когда членики тела украшаются сверху золотыми хохолками и голыми бляшками цвета смородины; наряд зрелого возраста, когда на всех члениках появляются отверстия, которые, открывая и закрывая поочередно свои толстые губы, как бы жуют и перетирают рыжие реснички, окружающие их, и превращают их в пыль, разбрасываемую выпячиванием горбика из отверстия.

В последнем наряде гусеницу очень неприятно трогать руками и даже просто наблюдать вблизи. Я случайно познакомился с этим ее свойством в большей степени, чем того желал. После того как я однажды просидел все утро, ничего не опасаясь, нагнувшись с лупой над гусеницами и наблюдая деятельность их спинных отверстий, у меня в течение целых суток веки и лоб мучительно чесались. Зуд и жжение были упорнее, чем от ужаления крапивой.

Эти зуд и жжение произвела пыль перетертых рыжих ресничек, что подтвердилось следующим опытом. Кончиком кисточки я собрал немного этой пыли из отверстия на спине гусеницы и, растерев ее еще, положил на руку. Последствия сказались скоро. Кожа покраснела и покрылась чечевицеобразными вздутиями, как от ужаления крапивой. На другой день вздутия и зуд исчезли. Но надо прибавить, что опыт не всегда удается. Волосяная пыль не всегда жжет. Это свойство ее зависит от каких-то обстоятельств, которых я не знаю. Более серьезный зуд я испытал после разрывания гнезд, покинутых гусеницами. Здесь остаются поломанные волоски, старые рыжие реснички, мириадами рассеянные по всему гнезду. Они представляют собой жгучие частички, от которых горят пальцы, если их тронешь, и они долго сохраняют это свойство. Однажды мне надо было разобрать несколько горстей коконов, из которых многие были заражены болезнью. Я разрывал их пальцами и вскрывал, чтобы спасти незараженных куколок. Эта сортировка коконов стоила мне таких же болей в пальцах, в особенности под краем ногтя; шесть месяцев спустя подобные неудавшиеся коконы вызывали еще зуд и красноту.

Под микроскопом видно, что рыжие волоски, вызывающие зуд, представляют собой твердые иголки, тонко заостренные и покрытые зазубринами на передней половине. Они нисколько не похожи по строению на волоски крапивы, наполненные внутри жгучей жидкостью, которая вливается в ранку, когда волосок сломается. Реснички шелкопряда иным способом вызывают зуд, они заражены ядом снаружи, на поверхности, как копья кафров и зулусов. Вызывают ли они зуд только тем, что проникают в кожу и задерживаются в ней своими зазубринками? Ничего подобного нельзя допустить. Эти волоски не способны вызывать жжение только тем, что они вкалываются в кожу.

Многие совершенно безобидные гусеницы также покрыты волосками, которые под микроскопом оказываются зазубренными, но совершенно безобидными по сущности. Укажем два примера таких гусениц. В начале весны по тропинкам проворно ползает гусеница медведицы каш, внушающая страх своими густыми и длинными волосками, которые все оказываются также зазубренными. Все обыкновенно боятся дотронуться до этой ужасной на вид гусеницы, а между тем мой маленький семилетний сын, ободренный моим примером, без малейшего страха горстями собирает их и наполняет ими свои ящики. Он выкармливает их листьями вяза и ежедневно берет в руки, потому что знает, что из них выйдут прелестные бабочки. И у ребенка не является ни малейшего зуда в руках от этого постоянного прикосновения к мохнатой гусенице; о моей грубой коже не стоит уж и говорить.

На берегах соседнего ручья в изобилии водится колючий кустарник дереза (Hippophae). В апреле его молоденькими листочками питается довольно изящная мохнатая гусеница. На спине у нее пять больших волосистых пучков, расположенных тесно в ряд, как пучки на щетке. Эти пучки ярко-черного цвета в середке и белого по краям. Спереди у нее торчат два расходящихся в стороны хохолка, а третий—на задней части спины; все эти три последних хохолка нежного черного цвета. Ее сероватая бабочка носит название кисточницы (Orgyia). Она сидит неподвижно на коре деревьев, выставив вперед одну возле другой свои длинные передние ножки, которые с первого взгляда можно принять за чрезмерно длинные усики. Гусеница этой бабочки покрыта, как мы говорили выше, также зазубренными волосками, почти такими же угрожающими, как волоски гусениц походного шелкопряда, но ее можно трогать совершенно безнаказанно, так как прикосновение к ее волоскам не вызывает ни малейшего зуда и жжения.

В таком случае становится очевидным, что жжение происходит не от зазубрин: иначе все мохнатые гусеницы, у которых есть зазубренные волоски, вызывали бы жжение. Очень возможно, что роль зазубрин состоит в том, чтобы прикрепить к нашей коже раздражающую частичку и задержать ее там воткнутой; но жжение, вызванное только уколом такого тоненького жала, не могло бы быть ни таким болезненным, ни таким продолжительным. Волоски, покрывающие тело гусеницы походного шелкопряда, должны иметь не внутри, как волоски крапивы, а снаружи какое-то раздражающее вещество; они должны быть смазаны каким-то ядом, действующим при простом прикосновении. Для проверки этого предположения делаю следующий опыт.

Я набираю с крыши старого гнезда некоторое количество сухих кожиц, оставленных здесь гусеницами во время второй линьки. С другой стороны, собираю также кожицы, сброшенные в коконах перед окукливанием, и кладу то и другое отдельно в серный эфир на сутки. Настойка остается бесцветной; я тщательно процеживаю ее и оставляю испаряться, а шкурки промываю несколько раз в эфире над тем же фильтром.

Теперь надо сделать два опыта: со шкурками и с веществом, полученным от вымочки их. Первый опыт как нельзя более убедителен. Вымытые в эфире и высушенные шкурки, такие же мохнатые, как и в обыкновенном состоянии, не производят ни малейшего жжения, хотя я натираю ими пальцы без всякой осторожности и в самых чувствительных местах. Второй опыт так же убедителен: когда настойка испарилась так, что ее осталось несколько капель, я смачиваю в ней кусочек промокательной бумаги, сложенный вчетверо. Этот пластырь нового рода я накладываю на руку, а сверху покрываю куском клеенки, чтобы высыхание не было слишком быстрым. Сначала, в течение 10 часов, я ничего не чувствую, но потом начинается зуд, который все усиливается, и начинается такое жжение, что я не могу спать большую часть ночи. Когда, через двадцать четыре часа, я снял компресс, то на коже оказался красный четырехугольник, слегка вспухший, с резко очерченными краями и покрытый прыщиками. Из каждого выходит жидкость, по цвету похожая на гуммиарабик; выделение это продолжается больше двух дней. Потом воспаление проходит, жгучая до сих пор боль успокаивается, кожа сохнет и шелушится. Все кончено, остается только красное пятно, и остается довольно долго. Через три дня после опыта еще заметен бледно-лиловый след.

Этот опыт доказывает, что жжение производится не уколом волосков, покрывающих шелкопряда, а прикосновением к коже вещества, выделяемого этими волосками. Назначение зазубренных ресничек, которые воздух разносит во все стороны, состоит в том, что они переносят на наши руки и лицо раздражающее вещество, которым они напитаны, а зазубринки задерживают их долго на одном месте и позволяют яду действовать.

Жжение, вызванное прикосновением к гусенице, далеко не так серьезно, как то, которое вызвано эфирной вытяжкой. Это понятно, потому что я сделал очень сильную настойку, из пятидесяти кожиц.

Если кожу, обожженную ядом шелкопряда, потереть листьями портулака, то жжение скоро совсем прекращается, листья петрушки, томатов и латука также дают хорошее действие. Я рекомендую их лесничим и вообще всем тем, кто будет страдать от жжения, производимого волосками гусениц. И вообще, я думаю, что всякие нежные, сочные листья будут хорошо действовать.

Гусеницы, вызывающие жжение, немногочисленны по видам в тесном пространстве моих исследований. Я знаю еще только одну такую, но не знаю ее точного названия. Она принадлежит к роду златогузок (Liparis); бабочка ее великолепного снежно-белого цвета с ярко-рыжими последними кольцами брюшка и очень похожа на бабочку златогузки обыкновенной (L. auriflua Fb.), от которой отличается меньшей величиной и в особенности тем, что ее гусеница питается другим растением. Бабочка летает в июле и кладет яички на листья земляничника (arbousier) кучкой, в виде ланцетовидной .подушечки, от 1/2 до 2/3 вершка длиной. Яички металлически-блестящие, цвета никеля, покрыты очень нежным и густым пушком. Гусеницы вылупляются в сентябре и прежде всего объедают зелень на верхней стороне листа, не трогая нижней.

Кормление совершается крайне бережливо и сообща. Стадо понемногу переходит от основания к верхушке листа, причем все головы направлены в одну сторону, расположены почти по прямой линии. Ни одна гусеница не грызет в другом месте до тех пор, пока не будет объеден до конца начатый лист. По мере того как стадо подвигается вперед, оно бросает несколько нитей на обнаженную часть листа, где остаются только жилки и кожица противоположной стороны; так прядется тоненькая ткань, служащая защитой от слишком жгучего солнца и опорой при порывах ветра (рис. 233). Объеденный лист коробится и свертывается челноком, который покрывает сплошная ткань, протянутая от одного конца до другого. Когда пастбище истощено, его покидают и переходят на другое, находящееся в ближайшем соседстве.

В ноябре гусеницы устраиваются на зимовку на конце какой-нибудь ветки. Объеденные один за другим листья, заканчивающие ветку, стягиваются паутиной и сближаются с соседними. Все вместе образуют как бы обгорелый пучок, оплетенный великолепной белой шелковой тканью. Это—зимнее жилище, в котором гусеницы проводят в полном затворничестве от трех до четырех самых суровых месяцев. В течение их они ни разу не выходят и ничего не едят.

В марте оцепенение прекращается, затворницы выходят и разделяются на отряды, которые расползаются в порядке по соседней зелени. Это время серьезных опустошений. Теперь гусеницы не ограничиваются объеданием верхней стороны листа. Их огромному аппетиту нужен весь лист до хвостика. Мало-помалу объедается весь куст. В июне, достигнув полного роста, гусеницы покидают выкормивший их куст, спускаются на землю и ткут себе между сухими листьями бедные коконы, в которых пушок насекомого заменяет отчасти шелк. Месяц спустя появляется бабочка.

Взрослая гусеница имеет около трех четвертей вершка в длину. Ее наряд богат и причудлив: черная кожа с двойной цепью оранжевых пятен на спине; длинные серые волоски, расположенные пучками; короткие снежно-белые кисточки на боках; двойной бугор каштанового бархата на первых двух кольцах брюшка, а также на предпоследнем. Но самая замечательная особенность—это два маленьких, всегда открытых отверстия, две крошечные чашечки, как будто вырезанные в капельке красного сургуча, расположенные на спине шестого и седьмого члеников брюшка. Я не знаю, для чего служат эти отверстия. Может быть, их надо считать орудиями исследования, подобными спинным отверстиям походного шелкопряда.

Эту гусеницу очень боятся в деревне. Дровосеки и собиратели хвороста, все единодушно проклинают ее за зуд, который она им причиняет. Я и мой сын много раз брали в руки этих самых гусениц, но не испытали такого сильного зуда, что не совпадает с жалобами дровосеков. Вероятно, какие-нибудь обстоятельства, способствующие усилению действия яда, отсутствовали при моих опытах.

Для проверки того, может ли яд гусеницы земляничника действовать так же сильно, как яд походного шелкопряда, я повторяю свой опыт с настаиванием серного эфира на кожицах этих гусениц. Через полсуток компресс причиняет жжение и зуд, которые не дают спать всю ночь. На другой день кожа оказывается красной, вспухшей, покрытой маленькими вздутиями, из которых сочится капельками жидкость. Пять дней продолжается зуд, жжение и выделение жидкости. Потом кожа в обожженном месте высыхает и шелушится чешуйками. Потом все проходит, но краснота остается еще в течение месяца. Следовательно, гусеница, живущая на земляничнике, способна при некоторых условиях производить то жгучее действие, которое я получаю при моих опытах, и потому вполне заслуживает свою ужасную славу.

Итак, изложенные опыты доказывают, что у жгучих гусениц волоски имеют второстепенное значение, что не они сами вызывают жжение и зуд, а только, попадая на нашу кожу, раздражают ее ядом, которым они смазаны. Но этот яд происходит не из волосков, а из какого-то другого источника. Он должен находиться в крови, как мочевина у высших животных. Это важное предположение, но не имеющее цены до тех пор, пока опыт не подтвердит его.

Я укалываю пять-шесть гусениц походного шелкопряда иголкой и получаю несколько капелек их крови, которой напитываю четырехугольный кусочек пропускной бумаги и привязываю его резиной к руке. Поздно ночью я просыпаюсь от боли. Мое предположение было справедливо. Действительно, кровь содержит вещество, вызывающее зуд, опухоль, жжение, выделение жидкости и изменение вида кожи. И примочка из крови гусениц действует гораздо сильнее, чем непосредственное прикосновение к гусеницам.

Обрадованный следствием этого опыта, я продолжаю свои исследования, рассуждая так: яд в крови не может быть жизненным веществом, участвующим в отравлениях организма. Это, скорее, как мочевина, есть отброс, выделяющийся по мере того, как вырабатывается. В таком случае я должен найти его в экскрементах гусеницы, представляющих собой и остатки пищеварения, и мочевые остатки. В течение двух дней я настаиваю на серном эфире сухие экскременты гусениц, собранные в старом гнезде. Жидкость принимает грязно-зеленый цвет, так как она окрашена хлорофиллом пищи. Потом поступаю, как было уже рассказано выше, т.е. выпариваю и накладываю на руку примочку из этой жидкости. Это было сделано после полудня, 4 июня 1897 г., а на другой день, продержав компресс двадцать часов, я снимаю его. Яд подействовал так сильно, как никогда; пришлось залечивать язву борным вазелином и корпией, но опухоль, а в особенности краснота, остаются очень долго. Даже через месяц я еще чувствую зуд и жжение, а краснота остается заметной в течение трех месяцев.

Наконец, опыты выяснили вопрос: яд шелкопряда есть перегар организма, отбросы, которые гусеница выделяет с экскрементами. Но вещество экскрементов имеет двойное происхождение: большая часть их представляет собой остатки пищеварения; другая, меньшая, часть состоит из мочевых остатков. В какой из этих составных частей находится яд?

Прежде чем продолжать, позволим себе отступление, которое облегчит дальнейшие исследования. Спросим себя, какие выгоды извлекает гусеница из своего раздражающего вещества. Я слышу ответ: это для нее средство защиты. Своими ядовитыми волосками она устрашает врага. Но я плохо понимаю значение этого объяснения. Я вспоминаю о врагах жгучих гусениц: о личинке красотела, которая живет в гнездах дубового походного шелкопряда и поедает их обитателей, не стесняясь их жгучими волосками; о кукушке, также поедающей, как говорят, тех же гусениц и так набивающей ими свой зоб, что он бывает утыкан их волосками. Я не знаю, платит ли подобную дань гусеница походного соснового шелкопряда, но я знаю, по крайней мере, одного сожителя ее— дерместа, поселяющегося в ее гнезде и питающегося остатками мертвых гусениц. Нет, я не могу допустить, чтоб яд, выделяющийся из тела жгучих гусениц, служил им для защиты.

Почему эти гусеницы более других нуждаются в защите? Какие причины сделали бы из них особые существа, одаренные исключительными ядовитыми свойствами, служащими для защиты? Значение их в мире насекомых ничем не отличается от значения всех остальных гусениц, как голых, так и волосистых. Казалось бы, что скорее голые гусеницы должны были обладать предохранительным ядом, вместо того чтобы оставаться легкой и безобидной добычей.

Не есть ли присутствие яда в крови, скорее, свойство, общее всем гусеницам, как гладким, так и волосистым? Между этими последними одни (очень небольшое число), будучи поставлены в особые условия, которые надо будет определить, способны обнаружить ядовитость своих органических отбросов; огромное большинство, живя вне этих условий, не могут проявить этих свойств. Во всех гусеницах должен находиться тот же яд, следствие одинаковой жизненной работы. То он проявляется, вызывая зуд при прикосновении, то (и это бывает гораздо чаще) он остается скрытым, незамеченным, если не вмешаются наши опыты. Каковы могут быть эти опыты, эти искусственные условия? Очень простые. Я обращаюсь к шелковичному червю. Если только есть на свете безвредная гусеница, то это именно шелковичный червь. Женщины и дети берут их целыми горстями на наших червоводнях, и их нежная кожа нисколько не страдает от их прикосновения.

Но это отсутствие жгучего яда только видимое. Я настаиваю на эфире экскременты шелковичного червя, делаю из настоя примочку, как уже было описано раньше, и получаются великолепные последствия. Такая же жгучая язва на руке, какая получалась при опыте с походным шелкопрядом, убеждает меня в том, что мои предположения были справедливы. Да, жгучий яд вовсе не есть вещество, свойственное только некоторым гусеницам и служащее им для защиты. Я нахожу его, и с теми же свойствами, даже у гусеницы, которая на первый взгляд не обладает ничем подобным.

Впрочем, яд шелковичного червя известен у нас в деревне. Крестьянки, работающие на шелковичных заводах, жалуются на зуд в покрасневших и опухших веках. Самые впечатлительные получают даже что-то вроде лишаев на средней части руки, так как работают с засученными рукавами. Это происходит не от прикосновения к самим червям, а от прикосновения к подстилке, на которой, вперемешку с остатками листьев, находится множество экскрементов, напитанных веществом, которое в моем опыте так сильно подействовало на мою кожу. Только там и есть яд шелковичных червей. Следовательно, для того, чтобы избежать неприятных последствий от ухода за шелковичными червями, надо каждый раз, когда принимаешь подстилку, чтобы принести свежих листьев, хорошенько вытрясти ее, не надо трогать руками глаза и лицо, а также не надо засучивать рукава.

После шелковичных червей я принялся производить те же опыты над первыми попавшимися гусеницами, без разбора, каковы: многоцветница пестрая, мелитея аталия, капустница, бражник молочайный, сатурния плодовая, мертвая голова, вилохвост, медведица и гусеница земляничника. Все без исключения опыты привели к поражению кожи зудом в большей или меньшей степени. Различия в силе действия я приписываю различию в количестве яда, чего я не мог определить.

Итак, все гусеницы имеют извержения жгучего свойства. Но все-таки надо делать различие: при той же ядовитости одни гусеницы безвредны для прикосновения, а других, менее многочисленных, надо остерегаться. Откуда происходит эта разница? Я замечаю, что гусеницы жгущиеся живут обществами и прядут себе шелковые жилища, в которых остаются подолгу. Сверх того, они лохматы. К числу таких гусениц принадлежат гусеницы походных шелкопрядов, соснового и дубового, и гусеницы разных липарид (Liparis).

Гнездо походного шелкопряда представляет собой складочное место отбросов. Общество держится в нем весь день и большую часть ночи. Это продолжительное пребывание гусениц в гнезде имеет следствием значительное скопление в нем извержений: мне случалось из гнезда величиной с голову наскрести их немного меньше бутылки. Среди этих-то нечистот гусеницы копошатся и ползают туда и сюда. Последствия такой неопрятности очевидны. Хотя гусеница не пачкает своего пушка об эти сухие экскременты, но от постоянного прикосновения к ним волоски, покрывающие ее тело, смазываются ядом и отравляют свои зазубринки. Гусеница становится жгучей, потому что ее образ жизни вынуждает ее соприкасаться с ее нечистотами.

Действительно, посмотрите на медведицу. Почему она безвредна, несмотря на свой мохнатый мех? Потому, что она ведет одиночный и бродячий образ жизни и ее волоски не соприкасаются с ее нечистотами и не отравляются ядом. Если бы эта гусеница жила обществами, оставаясь подолгу в наполненном отбросами гнезде, то она стояла бы, при ее волосистости, во главе жгучих гусениц.

На первый взгляд кажется, что шелковичный червь также находится в условиях, при которых кожа его должна напитаться ядом от извержений. Ведь при каждой перемене подстилки целыми корзинами выносят нечистоты, на которых и копошится червь во время кормления. Почему же этого заражения ядом не происходит? Я вижу для того два основания. Во-первых, шелковичные черви голы, а для заражения нужен волосистый покров, и, во-вторых, черви эти не сидят на нечистотах, а отделены от них слоем листьев, которые переменяют ежедневно, даже по нескольку раз в день.

Итак, выводы из всех предыдущих опытов следующие: все гусеницы выделяют яд, но для того, чтобы этот яд проявился при прикосновении и вызвал у нас жжение и зуд, надо, чтобы гусеницы жили обществом и подолгу оставались внутри загрязненного нечистотами гнезда. Теперь надо подойти к этому вопросу с другой стороны. Составляет ли это жгучее вещество отброс пищеварения? Или же это выделение мочевое?

Чтобы отделить эти вещества одно от другого и собрать их отдельно, обратимся к моменту вылупления бабочки. Всякая бабочка, выходя из куколки, выделяет большое количество мочевой кислоты и еще каких-то малоизвестных жидких веществ, но в них совсем не входят отбросы пищеварения.

Я собираю сотню гусениц многоцветницы пестрой (Vanessa polychloros L.) и выкармливаю их под сетчатым колпаком листьями вяза; они окукливаются в конце мая. Куколки их висят, подвесившись хвостиками к верхушке колпака. Через две недели вылупляются бабочки. Я положил под колпак большой лист белой бумаги, на который будут падать выделения. Действительно, каждая бабочка, еще прицепившись к кожице своей куколки, выпускает и роняет на бумагу большую красную каплю, которая, отстоявшись, дает осадок в виде порошка розового цвета, а жидкость остается тогда карминово-красной. Когда пятна совершенно высохли, я вырезаю некоторые из них, самые большие, и ставлю настояться на эфире щепотку таких кусочков. Пятна на бумаге остаются такими же красными, а жидкость принимает лимонно-желтый цвет. Я оставляю настойку испаряться и, когда ее остается несколько капель, делаю из нее примочку, как уже было описано.

Действие ее точно такое же, как действие примочки с ядом походного шелкопряда: тот же зуд, жар, жжение, опухоль, выделение жидкости и краснота, упорно остающаяся в течение трех-четырех месяцев, когда язва уже прошла.

Друзья советовали мне подвергать действию гусеничного яда не себя, а морскую свинку. Но я отверг их советы. Животное стоически переносит страдания и не может сказать: «Я чувствую зуд или жжение», оно может только проявить, что ему нехорошо. Рискуя вызвать насмешки, я сделаю одно признание. По мере того как я ближе знакомлюсь с природой, мне все более жаль и стыдно мучить, уничтожать живые существа, Божьи создания. Жизнь малейшего из них достойна уважения. Мы можем отнять ее, но не можем дать. Оставим в покое этих невинных, которым нисколько не нужны наши исследования! Какое значение имеет наша беспокойная любознательность для их святого, спокойного неведения! Если мы желаем знать, то и будем расплачиваться за это своей особой, насколько это возможно. Приобретение нового знания, конечно, стоит того, чтобы пожертвовать за это кусочком своей кожи.

После многоцветницы я делаю те же опыты с шелкопрядами: шелковичным (Bombyx mori L.) и сосновым (Lasiocampa pini L.) и с плодовой сатурнией. Я собираю мочевые выделения этих бабочек, когда они только что вылупились. Здесь эти выделения беловатые или окрашены в неопределенные краски, а ядовитые свойства проявляются очень отчетливо. Итак, яд походного шелкопряда встречается у всех гусениц и у всех бабочек при выходе их из куколки. И этот яд есть отбросы организма, это мочевые остатки.

Любознательность человека ненасытна. Полученный ответ тотчас вызывает новый вопрос. Почему только бабочки одарены этим ядом? Органическая деятельность, совершающаяся в них, не должна сильно отличаться по свойству веществ от деятельности, управляющей жизнью других насекомых. В таком случае эти другие насекомые также вырабатывают жгучие вещества. Надо проверить эти предположения.

Первый ответ доставила мне бронзовка (С. floricola), полдюжины коконов которой я собрал под полуистлевшими листьями. Я кладу мою находку в ящичек, дно которого застилаю листом белой бумаги, на который будут падать мочевые выделения жуков, когда они только что вылупятся. Ждать приходится недолго. Жуки вылупляются. Выбрасываемое вещество белое, как у громадного большинства насекомых.

Комментарии закрыты