Если бы сила была главным систематическим признаком в зоологии, то сколии занимали бы первое место в ряду перепончатокрылых насекомых. Самые большие и страшные из наших жалящих насекомых, каковы: ксилокопа), шмель, шершень, имеют жалкий вид рядом с некоторыми сколиями. Из этой группы гигантов в моей местности живут: сколия желтолобая (Scolia flavifrons Fbr., или hortorum V. d. Lind.), имеющая в длину больше вершка, а при раскрытых крыльях, от одного конца крыла до другого, имеет более 2,5 вершков, и сколия краснохвостая (Sc. haemorrhoidalis Fbr.,), которая соперничает по величине с первой и отличается от нее, в особенности, щеткой из рыжих волосков, торчащей на конце брюшка.

Черная окраска с желтыми бляхами, прочные крылья цвета луковой кожицы с пурпуровым отливом; узловатые, грубые ножки, усеянные жесткими волосками; массивное телосложение, могучая голова с твердым черепом; неловкая походка, короткий, молчаливый полет,— вот общие признаки самки, хорошо вооруженной для ее трудной работы.

Сколия краснохвостая, левее—самка, правее— самец.

Самец, как праздный ухаживатель, одет более изящно и одарен более грациозными движениями, не теряя характера силы, который составляет главную черту его подруги.

Собиратель насекомых не без страха увидит себя в первый раз среди садовых сколий. Как поймать внушительное насекомое и уберечься от его жала? Если действие жала пропорционально росту перепончатокрылого, то ужаление его должно быть очень страшно. Шершень своим ужалением причиняет нам жестокую боль. Что же это будет, если ужалит такой колосс? Перспектива опухоли величиной с кулак и такой болезненной, как будто бы ее прижгли каленым железом, прорезает ваш мозг в тот момент, когда вы хотите поймать сколию.

Да, я признаюсь, что как мне ни хотелось обогатить свои коллекции этим великолепным экземпляром, но я отступал перед первыми сколиями. Такой чрезмерной осторожности не чужды были болезненные воспоминания, оставленные во мне обыкновенной осой и шершнем. Я говорю: чрезмерная осторожность, потому что в настоящее время, наученный долгой практикой, я совсем излечился от прежних страхов и, если я вижу сколию, отдыхающую на чертополохе, то, как бы ни была она велика и страшна на вид, я хватаю ее пальцами без всяких предосторожностей. Охотно сообщу при этом новичку, что смелость моя только кажущаяся. Сколии очень миролюбивы. Их жало скорее рабочее орудие, чем военный кинжал; они употребляют его для того, чтобы парализовать добычу, назначенную для их личинок, и только в крайности пользуются им для собственной защиты. Сверх того, недостаток гибкости в их теле почти всегда позволяет избежать их жала; а если и бываешь ужален, то сейчас же заметишь, что боль от укола незначительна. Этот недостаток жгучей мучительности в яде есть почти постоянное явление у перепончатокрылых охотников, оружие которых есть хирургический инструмент, назначенный для самых тонких физиологических операций.

Из остальных сколий моей местности я упомяну о сколии волосатой (Sc. hirta Schrk., или bifasciata V. Lind.), которую ежегодно я вижу в сентябре роющейся в компостной куче, в одном из углов моего сада, и сколию пятнистую (Sc. sexmaculata Fbr., или interrupta Latr.), жительницу песчаных мест, у подножия соседних холмов. Гораздо меньшей величины, чем две первые, но гораздо чаще встречающуюся, они доставили мне главный материал для этой главы о сколиях.

Я открываю свои заметки и снова вижу себя 6 августа 1857 года в Иссартском лесу, том знаменитом лесу, в соседстве Авиньона, о котором я говорил в главе о бембексах. Моя голова снова заполнена энтомологическими проектами в начале вакаций, которые позволят мне в течение двух месяцев пользоваться обществом насекомых. Вот благословенное время, когда я из учителя делаюсь учеником, страстным учеником животного. Как поденщик, идущий копать ямы, я отправился с солидной лопатой на плече и с сумкой на спине, в которой были ящички, флаконы, стеклянные трубки, лупы и прочие принадлежности. Большой дождевой зонтик предохраняет меня от солнечного удара. Ведь это самое жаркое время каникул. Истомленные жарой, цикады безмолвствуют. Слепни, с бронзовыми глазами, прячутся от беспощадного солнца под шелковый потолок моего зонтика, а другие крупные двукрылые, темные пангонии, как шальные кидаются мне в лицо.

Я устраиваюсь на песчаной поляне, известной мне с прошлого года, как любимое место сколий. Там и сям разбросаны кусты дубовой поросли, среди которой еще сохраняется на поверхности почвы покров из сухих листьев и тонкий слой чернозема. Как только жар начал спадать, появляется, не знаю откуда, несколько волосатых сколий. Число их увеличивается и скоро я вижу, как вокруг меня летает их около дюжины. В них легко узнать самцов, по меньшему росту и более легкому полету. Почти касаясь почвы, они мягко летают туда и сюда, во всех направлениях. Время от времени какой-нибудь присаживается на землю, ощупывает песок концами усиков и как будто осведомляется о том, что происходит в глубине, под почвой, и потом снова принимается летать туда и сюда.

Чего они ждут? Чего они ищут, сотни раз перелетая туда и сюда? Пищи? Нет, потому что здесь же, рядом, возвышается несколько кустов перекати-поля, цветы которых обыкновенно доставляют им пищу в это время года, но ни один не садится на них, ни один, по-видимому, не обращает даже внимания на сладкий сок, выделяемый этими цветами. Они исследуют с таким усердием почву потому, что они ждут выхода самок; я слишком хорошо их знаю, чтобы ошибиться на этот счет. Это общее правило у перепончатокрылых, что самцы, вылетающие обыкновенно раньше, поджидают у входов в норки выхода самок, за которыми при первом же появлении их начинают деятельно ухаживать. Такова причина бесконечного балета моих сколий.

Проходят часы, пангонии и слепни, нашедшие тень и прохладу под крышей моего зонтика, покидают его, сколии утомляются и мало-помалу исчезают. Все кончено. Сегодня я больше ничего не увижу. Много раз я повторяю утомительную прогулку в Иссартский лес и каждый раз вижу самцов, с одинаковым усердием летающих над самой землей. Моя настойчивость заслуживала успеха, и она его имела, хотя не вполне. Самка выходит из-под земли на моих глазах и улетает, несколько самцов следуют за ней. Я начинаю рыть в месте ее выхода и, по мере того как углубление увеличивается, просеваю сквозь пальцы вырытую землю и песок. Могу сказать, что я в поте лица своего пересмотрел таким образом около кубического метра вырытой земли, пока, наконец, нашел кое-что. Это был только что вскрытый кокон, к боку которого прилипла пустая шкурка какой-то личинки — остатки дичи, которой питалась другая личинка, сделавшая этот кокон. Можно было предположить, что кокон принадлежал сколии, только что покинувшей на моих глазах свое подземное жилище. Что касается прилипшей к нему кожицы, то она слишком попорчена сыростью почвы и корешками трав для того, чтобы возможно было определить ее происхождение. Однако лучше остального сохранившаяся голова с челюстями и общие черты строения заставляют меня подозревать, что это личинка какого-нибудь жука из семейства пластинчатоусых. Становится поздно. Довольно на сегодня. Я измучен усталостью, но богато вознагражден найденным коконом и загадочной шкуркой мизерной личинки.

Молодые люди, желающие заниматься естественной историей, желаете ли вы узнать, горит ли в вас священный огонек? Предположите, что вы возвращаетесь из подобной экспедиции. На плече у вас тяжелая лопата, поясница ваша страшно устала от рытья, во время которого вы сидели на корточках; августовская жара нажгла вам голову, веки воспалены ярким светом, жажда терзает вас, а перед вами перспектива пройти по пыли еще несколько верст, отделяющих вас от места отдыха. И между тем что-то поет внутри вас; забывая настоящие бедствия, вы чувствуете себя совершенно счастливым. Почему? Потому что вы обладаете обрывком гнилой кожицы какой-то личинки. Если это так, мои молодые друзья, то продолжайте начатое: вы сделаете кое-что; хотя я должен вас предупредить, что это далеко не есть средство сделать карьеру.

Кусок кожицы был рассмотрен со всем вниманием, которого он заслуживал. Первые мои подозрения подтвердились: какой-то пластинчатоусый жук, в состоянии личинки, составляет пищу личинки перепончатокрылого, кокон которого я только что выкопал. Но какой это жук? И потом, принадлежит ли этот кокон сколии? Для решения этих вопросов надо опять отправиться в Иссартский лес.

Я и отправился туда и повторял эти экскурсии так часто, что мое терпение утомилось прежде, чем вопрос о сколиях получил удовлетворительное решение. Действительно, это трудность не малая в тех условиях, в которых я нахожусь. В каком именно месте бесконечного песчаного пространства надо рыть для того, чтобы найти убежище сколии? Приходится рыть наудачу, и почти всегда я не нахожу того, чего ищу. Самцы, летающие над самой землей, указывают мне со свойственной им точностью инстинкта те места, в которых должны находиться самки; но их указания очень неопределенны, так как размах их полета очень велик. Если бы я захотел взрыть почву, которую один самец исследует полетом в разных направлениях, то я должен был бы взрыть, может быть, более чем на аршин в глубину, по крайней мере, 20 кв. сажень земли. Это слишком превышает мои силы и мои досуги. Кроме того, наступает осень, самцы исчезают, и вот я лишен их указаний. Мне остается один ресурс для того, чтобы приблизительно знать, где рыть: это — подстерегать самок во время их выхода из земли или во время входа туда.

Таким способом, истратив большое количество терпения и времени, я, хоть изредка, находил приюты сколий в земле. Сколии не делают норок, подобных норкам других перепончатокрылых охотников; у них нет определенных жилищ со свободной галереей, которая выходит наружу и которая дает доступ в ячейки, жилища личинок. У них нет ни входных, ни выходных дверей, ни коридора. Если надо проникнуть в землю, то для них хорошо всякое место, которое до тех пор не было взрыто, лишь бы только оно не было слишком твердо для их сильных орудий рытья; точка выхода для них не менее безразлична. Сколия не роет уже разрыхленной почвы, она сама разрывает ее лапками и лбом, ничего не вытаскивая и не отбрасывая наружу, и разрытые материалы остаются сзади нее, на месте, сейчас же заваливая проход. Когда ей надо появиться наружу, о появлении ее возвещает свежая земля, которая подымается кучечкой, как будто это крошечная кротовина. Насекомое выходит, а кротовина сама собой рассыпается и заваливает выходное отверстие.

Я легко нахожу ее ходы в земле по длинным, извилистым, цилиндрическим каналам, наполненным подвижными, рассыпающимися зернами земли среди сбитой, плотной почвы. Эти цилиндрические каналы многочисленны, углубляются в землю иногда на полметра, тянутся во всех направлениях и довольно часто пересекаются. Ни один не представляет свободной галереи. Очевидно, что это не постоянные пути сообщения с наружным миром, а следы охотничьих путей, по которым насекомое прошло один раз и больше туда не возвращалось. Чего же здесь искала сколия? Без сомнения, она искала корм для своей семьи, личинку, шкурку которой я нашел, неузнаваемую от гнили.

Вопрос начинает немного разъясняться: сколии — землекопы, они живут под землей, где роются, ища личинок пластинчатоусых жуков так же, как роет крот, отыскивая личинок майского жука, который тоже есть член семейства пластинчатоусых.

Итак, к концу августа женское население по большей части находится под землей, занятое кладкой яиц и заготовлением провизии. Все, по-видимому, говорит мне, что я напрасно стал бы подстерегать появления самок наружу; надо решиться копать наудачу. Результат совершенно не соответствует моим усердным раскопкам. Найдено несколько коконов, почти все взломанные, как тот, который я нашел раньше, и также с прилипшей сбоку изорванной кожицей личинки какого-то пластинчатоусого жука. Два из этих коконов были целы и внутри их были взрослые, мертвые, волосатые сколии — драгоценный результат, обращавший мои предположения в уверенность.

Были вырыты еще и другие коконы, немного иные по виду и содержавшие взрослых, мертвых, сколий пятнистых. Остатки пищи и в этом случае состояли из кожицы личинки какого-то пластинчатоусого жука, но отличающейся от той, на которую охотится первая сколия. И это было все. Неуспех зависел от того, что приходилось рыть наудачу.

Если бы я мог, по крайней мере, определить жуков, личинки которых служат пищей двум сколиям, то задача была бы наполовину решена. Попробуем. Я собираю все вырытое — всех найденных личинок, жуков, их куколок и взрослых жуков. Моя добыча состоит из двух жуков: аноксия волосистая (Anoxia villosa F.) и эвхлора (Euchlora Iulii Pk.), которых я находил во взрослом состоянии, чаще всего мертвыми, иногда живыми. Я нахожу в небольшом количестве их куколок,— счастливый случай, потому что, сброшенные личинками при окукливании, кожицы сохраняются при куколках и послужат мне для сравнения с найденными личинками. Таким путем я определяю, что одни из найденных мною личинок жуков принадлежат аноксиям, другие — эвхлорам.

При помощи этих документов я с полной достоверностью заключаю, что кожица, прилипшая к кокону сколии пятнистой, принадлежит аноксии. Что касается эвхлоры, то ей здесь нечего делать; личинка, за которой охотится сколия волосатая, не принадлежит ни ей, ни аноксии. Какой же личинке принадлежит эта, неизвестная мне, кожица? Этот жук должен водится в этой местности, потому что волосатая сколия, питающаяся им, поселилась здесь. Гораздо позднее я узнал, чем погрешали мои раскопки. Для того, чтобы сплетения корней не мешали рытью, я производил его на обнаженных местах, вдали от кустов дубовой поросли, а мне следовало искать именно под дубками. Там, возле старых пней, в перегное, образовавшемся из опавших листьев и гнилой древесины, я встретил бы, наверное, личинку, которую так желал найти, как это выяснится из того, что мне остается сказать.

Этим ограничивается результат моих первых раскопок. Отдаленность леса, усталость от экскурсий, которые жара делала особенно утомительными, невозможность узнать, где именно надо рыть — все это испугало бы меня, без сомнения, прежде, чем вопрос был бы решен. Для подобных занятий необходимы досуг и усидчивость, которые возможны только у себя дома; надо иметь дом в деревне. Тогда каждое местечко в окрестностях будет вам знакомо и вы будете действовать наверняка.

Протекло двадцать три года, и вот я стал сериньянским обитателем, который трудится попеременно то над своими бумагами, то над грядкой репы. 14 августа 1880 года Фавье перетаскивал на другое место компостную кучу, образовавшуюся из травы и листьев, сложенных в одном из закоулков, под стеной моего сада. Среди работы Фавье зовет меня: «Сударь, находка; богатая находка! Идите посмотреть». Я прибегаю. Действительно, находка великолепна и способна наполнить меня радостью, пробудив во мне старые воспоминания об Иссартском лесе. Множество самок сколий, потревоженных во время работы, выходят там и сям из кучи перегноя.

Жук носорог; левее—самка, правее—самец.

В изобилии также попадаются их коконы; каждый из них лежит на шкурке дичи, которой питалась личинка. Все они вскрыты, но, очевидно, недавно; они принадлежат настоящему поколению: сколии, которых я только что нашел, вылетели из этих коконов. Действительно, позднее я узнал, что вылет их происходит в течение июля.

В той же компостной куче кишит масса личинок, куколок и взрослых жуков семейства пластинчатоусых. Там есть самый крупный из наших жуков, обыкновенный носорог (Oryctes nasicornis. L.,). Я нахожу таких, которые только что вышли из коконов, и их блестящие, каштанового цвета, надкрылья в первый раз видят солнце; другие заключены в земляные коконы величиной почти с индюшиное яйцо. Чаще попадается сильная личинка этого носорога, с тяжелым брюхом, изогнутым дугой. Затем я открываю присутствие другого носорога-силена, гораздо меньшей величины, и пентодона — жука, похищающего мой салат (Pentodon punctatus Vill.).

Но главное население состоит из бронзовок, заключенных большей частью в их яйцевидные коконы, с земляными стенками, инкру-

стированными комочками перегноя. Здесь имеются три вида бронзовок: бронзовка золотистая, (Cetonia aurata), и еще С. mono и С. floricola . Больше всего первой. Личинки их, которых так легко узнать по странной способности их ходить на спине, лапками вверх, попадаются целыми сотнями; все возрасты их имеют здесь представителей — начиная с едва вылупившейся из яйца и кончая вполне выросшими и готовящимися строить коконы.

На этот раз вопрос решен. Я сравниваю личиночные шкурки, прилипшие к коконам сколий, с личинками бронзовок или лучше с кожей, сброшенной этими личинками в их коконах при окукливании, и нахожу полную тождественность. Сколия волосатая для каждого из своих яичек заготовляет личинку бронзовки. Вот решение загадки, которую не разрешили мне мои трудные исследования в Иссартском лесу. В настоящее время, на пороге моего дома, решение этой трудной задачи делается легким как игра. Мне легко, без всяких помех, изучать вопрос во все часы дня. О, милая деревня, какая это хорошая мысль пришла мне в голову, поселиться здесь отшельником для того, чтобы жить в обществе моих милых насекомых и написать несколько глав их чудной истории.

По словам итальянского наблюдателя Пассерини, сколия желтолобая кормит свое потомство личинками носорога. Сколия волосатая, как я только что установил, кормится в юности личинками трех видов бронзовок, живущими в растительном перегное; личинки этих бронзовок так мало различаются между собой, что для распознавания их мне надо было производить самое подробное исследование, да и то еще я не всегда был уверен в успехе. Надо думать, что сколия не разбирает этих различий и пользуется всеми тремя видами бронзовок безразлично. Наконец, сколия пятнистая питалась в окрестностях Авиньона личинкой аноксии волосистой. В окрестностях Сериньяна, в подобной же песчаной почве, лишенной каких бы то ни было растений, кроме скудных злаков, я находил, что пищей ее была личинка аноксии ранней (Anoxia matutinalis Lap.), заменяющей здесь предыдущую. Итак, дичь трех знакомых нам сколий составляют личинки: носорога, бронзовки и аноксии. Все эти жуки принадлежат к семейству пластинчатоусых (Scarabaeidae). Потом мы спросим себя о причине такого поразительного совпадения.

В данный момент речь идет о том, чтобы перетащить на тачке кучу растительного перегноя. Это дело Фавье, тогда как я собираю в склянки встревоженное население для того, чтобы поместить его в новую кучу со всей осторожностью, какой требуют мои проекты. Время кладки яиц очевидно еще не наступило для сколий, потому что я не нахожу ни одного яйца их, ни одной молодой личинки. По-видимому, благоприятным для того месяцем будет сентябрь. Разумеется, при нашей переноске не может быть недостатка в изувеченных; может быть, некоторые разбежавшиеся сколии с трудом найдут новое помещение; я так разрыл кучу, что все там привел в беспорядок. Для того, чтобы дать время населению успокоиться, увеличиться в числе и заменить беглецов и искалеченных, мне кажется, надо оставить в покое кучу на этот год и снова приняться за изыскания только в следующем году. Поспешностью можно только испортить дело. Подождем еще год. Так и было решено. Все ограничивается с наступлением листопада, увеличением компостной кучи, в которую я велел мести все листья, усыпавшие мой сад, для того, чтобы сделать более обильным поле моих будущих исследований.

Сколия желтолобая; ее личинка, сосущая личинку носорога; ниже ее кокон на высосанной личинке носорога и левее куколка в открытом коконе.

В августе следующего года я стал ежедневно наведываться к приготовленной таким образом куче. К двум часам пополудни, когда солнце выходит из-за соседних сосен и начинает пригревать кучу, множество самцов сколий являются сюда с соседних полей, где они кормились на цветах перекати-поле. Беспрерывно двигаясь туда и сюда, они мягко летают вокруг кучи. Если какая-нибудь самка появится из нее, самцы, которые это сейчас же замечают, поспешают к ней. Не особенно бурные поединки решают, кто из претендентов будет предпочтен, и парочка улетает за ограду. Это — повторение виденного мной в Иссартском лесу. Август еще не кончился, как самцы исчезли; не видно также и самок, которые заняты в перегное пристраиванием своего потомства.

2 сентября я решился приступить к раскапыванию кучи с сыном Эмилем, который работает лопатой, тогда как я рассматриваю вырытые комки. Победа! Результат так великолепен, как я не смел и мечтать! Вот, в изобилии, личинки бронзовок, совершенно вялые, неподвижные, растянувшиеся на спине, с яйцом сколии, прикрепленным к середине живота; вот молодые личинки сколии, погрузившиеся головой во внутренность своих жертв; вот более взрослые, делающие последние глотки на жертвах, от которых остались почти пустые шкурки; вот другие, начинающие ткать свой кокон из рыжеватого шелка, как бы окрашенный бычьей кровью; вот почти оконченные коконы. Все здесь в изобилии, начиная с яйца и кончая личинкой, деятельный период которой окончен. Я отмечаю этот день, 2 сентября, открывший мне последние слова загадки, мучившей меня в течение четверти столетия.

Я благоговейно размещаю свою добычу в невысокие стеклянные банки, в которые насыпаю слой перегнойной земли, просеянной через сито, и в этом мягком слое проделываю пальцем легкие углубления, ячейки, в каждую из которых помещаю по одному предмету моего изучения. Кусок оконного стекла прикрывает банку. Таким путем я избегаю слишком быстрого высыхания земли и имею перед глазами моих питомцев, не боясь побеспокоить их. Теперь, когда все в порядке, приступим к записыванию фактов.

Личинки бронзовок, найденные мною с яичком сколии на брюшке, лежали в перегное, без всякого следа какой-нибудь ячейки или пещерки вокруг, без всякого следа какого-нибудь гнезда Они просто погружены в землю, как и личинки, не пораженные сколией. Как мне это уже доказали раскопки в Иссартском лесу, сколия не приготовляет для своей семьи помещения; ей незнакомо искусство строить ячейки. Жилище ее потомства случайно, мать не вносит туда никаких архитектурных забот. Тогда как другие охотники приготовляют жилище, в которое переносят добычу, иногда издалека, сколия ограничивается тем, что роет слой перегноя до тех пор, пока найдет личинку бронзовки. Найдя, она жалит ее, чтобы привести в неподвижное состояние, и на том же месте откладывает яичко на брюшко парализованной личинки. И это все; мать пускается в поиски за новой добычей, не заботясь больше о только что снесенном яичке. В том самом месте, где схвачена и парализована личинка бронзовки, там она и высосана потом личинкой сколии, там же последняя делает и свой кокон. Таким образом, заботы о потомстве сведены к самым простым приемам.