Наиболее ясно сфекс обнаруживает свои познания и ум в момент умерщвления сверчка. Для наблюдения этого я прибегаю к тому же приему, какой удавался мне при наблюдении церцерис и который состоит в том, чтобы похищать у охотника добычу и заменять ее сейчас же другой, но живой. Этот подлог тем легче, что, как мы видели, сфекс сам покидает свою жертву у норки для того, чтобы на минутку спуститься в нее предварительно.

Найти живых полевых сверчков также очень легко: стоит приподнять первый попавшийся камень, чтобы найти их там, скрывающихся от солнца. Это молодежь этого года, имеющая только зачаточные крылья; она лишена еще искусства взрослого насекомого и не умеет рыть сама себе норок, где могла бы скрываться от поисков сфекса. Через несколько минут у меня уже столько сверчков, сколько пожелаю. Вот и все мои приготовления. Я поднимаюсь на свою обсерваторию, усаживаюсь на площадку в центре колонии сфексов и жду.

Является охотник, тащит своего сверчка до входа в жилье и один спускается туда. Сверчок быстро похищен и заменен, но уже в некотором расстоянии от норки, одним из моих. Охотник возвращается, смотрит и бежит схватить слишком далеко лежащую добычу. Я весь—зрение, весь—внимание. Ни за что на свете я не уступил бы своего места на драматическом спектакле, на котором сейчас буду присутствовать. Испуганный сверчок убегает, припрыгивая; сфекс настигает его и кидается на него. Тогда среди пыли поднимается отчаянный бой, в котором то один, то другой берет верх. Успех, который одно время колебался, венчает наконец усилия нападающего. Несмотря на свои сильные брыканья и удары челюстями, сверчок повален на землю и лежит, растянувшись на спине.

Тогда охотник быстро прилегает брюшком к брюшку противника, но в противоположном направлении, схватывает челюстями одну из нитей, которыми заканчивается брюшко сверчка, и сдерживает передними ножками конвульсивные усилия его толстых задних бедер. В то же время средними ножками стискивает вздрагивающие бока побежденного, а задними, упираясь в его голову, широко раздвигает шейное сочленение сверчка. После того сфекс вертикально изгибает свое брюшко так, чтобы подставить челюстям сверчка только выпуклую гладкую его поверхность, которую невозможно схватить и тут, не без волнения я вижу, как он в первый раз погружает свой ядовитый стилет в шею жертвы, потом, во второй раз,—в сочленение двух передних сегментов груди и, затем, еще в место прикрепления брюшка. В более короткое время, чем нужно для рассказа об этом, операция совершена и сфекс, оправив беспорядок своего туалета, приготовляется тащить к норке жертву, члены которой еще трепещут в агонии.

Остановимся на минуту на том, что удивительного представляет собой охотничья тактика, бледный очерк которой я только что дал. Церцерисы нападают на пассивного противника, не способного к бегству, почти лишенного орудий борьбы и у которого все шансы на спасение находятся в солидной броне, слабое место которой умеет все-таки найти убийца. Но здесь—какая разница! Добыча вооружена сильными челюстями, которые в состоянии выпустить внутренности нападающему, если только схватят его; она снабжена двумя сильными задними ножками, настоящими булавами, усаженными двойным рядом заостренных игл, которые могут служить сверчку то для того, чтобы отпрыгнуть далеко от врага, то для того, чтобы опрокинуть врага своими резкими брыканьями. А потому, посмотрите, сколько предосторожностей принимает сфекс, прежде чем пустить в ход свое жало. Жертва, будучи опрокинута на спину, не может употребить свои ноги для прыжка и бегства, что она не преминула бы сделать, если бы подверглась операции в нормальном положении, как это бывает с большими долгоносиками бугорчатой церцерис; колючие задние ноги сверчка, сдерживаемые передними ножками сфекса, не могут также действовать как орудия защиты, а челюсти, удерживаемые на расстоянии задними ножками осы, угрожающе полуоткрываются, но не могут ничего схватить. Но этого еще недостаточно сфексу для того, чтобы поставить жертву в невозможность ему вредить; ему нужно держать ее так крепко стиснутой, чтобы она не могла сделать ни малейшего движения, которое бы отклонило жало от тех точек, куда должна быть впущена капля яду; и вот, вероятно с целью задержать движения брюшка, жертва схвачена за одну из заканчивающих брюшко нитей. Нет, если бы богатое воображение пустилось ради удовольствия сочинять план нападения, оно не могло бы придумать ничего лучшего!

Я сказал, что жало вкалывается в тело жертвы несколько раз: сначала под шею, потом в заднюю часть переднегруди и потом, наконец, у основания брюшка. В этих-то трех ударах кинжала и обнаруживается все великолепие, непогрешимость и врожденное знание инстинкта. Припомним главные выводы, к которым привело нас изучение жизни церцерис. Мы знаем, что жертвы этих охотников, несмотря на свою полную неподвижность, вовсе не настоящие трупы. У них только паралич движений, общий или частичный, прекращение животной жизни, но жизнь растительная, жизнь органов питания, еще долго сохраняется и предохраняет от разложения жертву, которую личинка должна съесть гораздо позже. Для того чтобы произвести эту парализацию, перепончатокрылые охотники употребляют именно тот прием, какой могли бы употребить физиологи, руководясь новейшими выводами науки, т. е. повреждение с помощью ядоносного жала нервных центров, управляющих нервами движения. Известно, кроме того, что различные центры, или ганглии, нервной цепочки животных членистых, в известных пределах, независимы друг от друга в своем действии; так что повреждение одного из них влечет за собой, по крайней мере непосредственно, паралич только соответствующей части тела; и это бывает тем правильнее, чем дальше отстоят нервные узлы один от другого. Если, наоборот, они слиты вместе, то повреждение этого общего центра влечет за собой паралич всех сегментов, по которым распределяются его разветвления. Так бывает у златок и у долгоносиков, которых церцерисы парализуют одним уколом жала, направленным в общий нервный центр груди. Но вскроем сверчка и посмотрим, что управляет у него движениями трех пар его ножек? Там находится то, что сфекс знал очень хорошо раньше анатомов: в груди сверчка лежат три нервных центра, далеко отстоящие друг от друга (рис. 25). Отсюда и происходит та высочайшая логика, по которой сфекс убивает свою жертву тремя последовательными уколами жала.

Сверчки, пораженные желтокрылым сфексом, не более мертвы, чем долгоносики, пораженные жалом церцерис. Если внимательно присмотреться к парализованному сверчку, то спустя неделю, две и даже больше после убийства увидишь, как брюшко его через долгие промежутки времени совершает пульсации. Довольно часто можно наблюдать еще некоторые содроганья в щупальцах и очень определенные движения усиков так же, как конечных нитей брюшка. Держа парализованных сверчков в стеклянных трубках, я сохранял их вполне свежими в течение полутора месяцев. Следовательно, личинки сфекса, живущие меньше двух недель до своего заделывания в коконы, обеспечены свежим мясом до конца своего пиршества.

Охота кончена. Три или четыре сверчка, составляющие запас одной ячейки, методически положены один на другого, спиной вниз, головой внутрь ячейки, ножками к выходу. На одного из них отложено яичко. Остается закрыть норку. Песок, вырытый при рытье норки и собранный в кучу у входа в нее, быстро сметен назад, в подземный коридор. Крупные песчинки выбраны по одной и вложены челюстями для скрепления сыпучей массы. Если таковых нет здесь, то насекомое идет за ними по соседству и так тщательно выбирает их, как выбирает каменщик лучшие камни для постройки. Идут в дело также и растительные остатки, маленькие кусочки сухих листьев. Через несколько мгновений всякий наружный след подземного жилья исчез, и если не позаботиться о том, чтобы наметить как-нибудь место норки, то самый внимательный глаз не в состоянии будет ее найти. Когда это сделано, выкапывается новая норка, снабжается провизией и замуровывается; и это повторяется столько раз, сколько того требует количество яиц. Покончив с кладкой яиц, насекомое снова начинает свое беззаботное бродяжничество до тех пор, пока первые холода не положат конец этой полной жизни.

Задача сфекса окончена, а я окончу свою рассмотрением его оружия (рис. 26). Орган, назначенный для выработки яда, состоит из двух одинаково разветвленных трубочек, которые оканчиваются отдельно в общем резервуаре, или расширении, в форме груши. От этого расширения идет прямой канал, который входит в основание жала и доставляет ему капельку яда. Размеры жала очень маленькие, каких нельзя было бы ожидать, судя по величине сфекса и в особенности по действию его укола на сверчка. Острие совершенно гладкое, лишенное зазубринок, обращенных назад, которые существуют на жале домашней пчелы. Причина очевидна. Пчела употребляет свое жало для мщения за обиду, даже с опасностью для своей жизни, так как зазубринки ее жала задерживают выход его из раны и тем причиняют смертельные повреждения во внутренностях брюшка пчелы. Что бы стал делать сфекс с таким оружием, которое было бы роковым для него с первого же укола? Для него жало не оружие роскоши, которое употребляют для удовлетворения чувства мести, удовольствия, как говорят, богов, но слишком дорогого, потому что мстительная пчела платится за него жизнью. У сфекса это рабочий инструмент, от которого зависит будущее его личинок. А потому оно должно быть удобно для употребления в борьбе со схваченной добычей; оно должно легко погружаться и выходить из раны, что возможно лишь при гладком, а не при зазубренном лезвии.

Я хотел на самом себе удостовериться, болезнен ли укол сфекса, укол, который с ужасающей быстротой повергает на землю его сильных жертв. Ну, что же, я должен признать с большим удивлением, что укол этот ничтожен и несравненно слабее уколов раздраженных пчел и обыкновенных ос. Он настолько мало болезнен, что я, не церемонясь, брал пальцами живых сфексов, когда они были мне нужны для опытов. Я могу сказать то же самое о различных церцерисах, филантах, палярах и даже об огромных сколиях, один вид которых внушает ужас,—вообще обо всех перепончатокрылых охотниках, которых я мог наблюдать. Я исключаю только помпила, охотника за пауками, но и его укол значительно слабее укола домашних пчел.

Последнее замечание. Известно, как свирепы перепончатокрылые, имеющие жало только для защиты, например, обыкновенные осы, кидаются на смельчака, который является в их жилище, и наказывают его дерзость. А те перепончатокрылые, жало которых служит им для приобретения дичи, напротив, очень миролюбивы, как будто бы они сознают всю важность сохранения для своей семьи каждой капельки яда. Эта капелька есть хранитель их расы, поддерживающий ее существование, а потому они тратят ее экономно, в торжественных случаях охоты, не проявляя мстительной смелости. Расположившись среди колоний наших различных перепончатокрылых охотников, я разрывал их гнезда, похищал личинок и провизию—и ни разу не случилось мне быть наказанным за это уколом жала. Надо схватить насекомое для того, чтобы оно решилось пустить в дело свое оружие; да и то ему не всегда удается проколоть кожу, если только ему не попадется более деликатная часть, чем пальцы, например ладонь.