Сатурнии

Сатурнии

Это был памятный вечер. Я назову его вечером сатурний. Поутру 6 мая одна самка плодовой сатурний, или большого павлиньего глаза (Saturnia pyri Schif.), вышла из кокона в моем присутствии, на столе моей рабочей комнаты. Я сейчас же запираю ее под колпак из металлической сетки, не имея пока никаких особенных относительно ее намерений. Я просто запираю ее по привычке наблюдателя, всегда внимательного к тому, что может произойти. И хорошо я сделал. К девяти часам вечера, когда уже весь дом собирался ко сну, в комнате, соседней с моей, поднимается страшная возня. Полураздетый маленький Поль бегает туда и сюда и зовет меня. «Иди сюда скорее!—кричит он.— Иди, посмотри на этих огромных, как птицы, бабочек! Комната полна ими». Я прибегаю. Восторг ребенка и его восклицания были простительны. Это было беспримерное еще в моем жилище нашествие исполинских бабочек, во множестве летавших под потолком.

При виде этого я вспоминаю о запертой утром бабочке. «Оденься, малюк,—говорю я сыну.—Пойдем со мной. Мы сейчас увидим интересную вещь». Мы спускаемся в мой кабинет, занимающий правое крыло дома. В кухне я встречаю няню, также ошеломленную происходящими событиями. Она выгоняет передником огромных бабочек, которых сначала приняла за летучих мышей. По-видимому, сатурний наводнили весь дом. А что же делается там, подле узницы, виновницы этого нашествия! К счастью, одно из окон кабинета осталось открытым. Дорога свободна.

Со свечой в руке мы проникаем в комнату. То, что мы тогда увидали, невозможно забыть. С мягким хлопаньем крыльев огромные бабочки летают вокруг колпака, останавливаются, улетают, опять подлетают, поднимаются к потолку, потом спускаются вниз. Они кидаются на свечу, тушат ее ударами крыльев, садятся на наши плечи, цепляются за одежду, касаются наших лиц. Это пещера волшебника, где вихрем носятся нетопыри. Их здесь около двадцати. Прибавим сюда тех, что заблудились к кухне, в детской и в других комнатах,—и тогда общее число дойдет до сорока. Они явились, уведомленные, не знаю как, со всех сторон, чтобы выразить свой пыл той бабочке, которая вылупилась в тиши моего кабинета. Но не будем сегодня больше беспокоить посетителей. Пламя свечи ставит их в неприятное положение, так как они опрометчиво бросаются на него и немного припаливаются. Завтра мы снова примемся за наблюдения, обдумав ряд опытов наперед.

Теперь же приготовим для этого почву, поговорим сначала о том, что будет повторяться ежедневно в течение следующих восьми дней моих наблюдений. Каждый день бабочки прилетают одна за другой между восемью и десятью часами вечера. Погода бурная, небо покрыто тучами, а мрак так глубок, что на открытом месте в саду, вдали от тени дерев, едва различишь руку, если поставить ее перед глазами.

К темноте присоединяются для прилетевших затруднения при проникновении в дом. Этот последний скрыт большими платанами; наружным входом в него служит дорога, густо окаймленная сиренью и розами; дом защищен от северного ветра соснами и кипарисами. Недалеко от входа расположены группы широких и густых кустарников. Через эту-то путаницу густых ветвей должны в ночной тьме пробираться сатурнии для того, чтобы достигнуть цели своего путешествия.

В таких условиях сова не решилась бы покинуть своего дупла. Сатурния же, с ее сложными глазами, лучше одаренная, нежели ночная птица, обладающая просто обыкновенными большими глазами, не колеблясь летит и всюду проникает, не зацепившись. Она при этом так хорошо разбирается, что прилетает в состоянии полной свежести; ее большие крылья совершенно не тронуты и не имеют ни малейшей царапины. То, что для нас темнота, для нее достаточный свет. Но если даже мы припишем ей способность схватывать такие лучи, которые не отражаются обыкновенной сетчаткой, то все-таки не это необыкновенное зрение уведомило бабочку через расстояние и заставило прилететь. Отдаленность и предметы, находящиеся на пути, вполне препятствуют этому. Да кроме того, за исключением случаев обманчивой рефракции, которых здесь не может быть, к вещи, которую видят, всегда идут прямо, настолько определенны указания света. А сатурния иногда ошибается, не относительно общего направления, которое она должна взять, а относительно точного места, где совершаются привлекающие ее события. Я только что сказал, что детская комната, находящаяся против моего кабинета, который в данное время является главной целью посетителей, была также занята бабочками. Разумеется, эти бабочки были плохо осведомлены. В кухне тоже нашествие сомневающихся; но здесь лампа, непреодолимое очарование для ночных насекомых, могла сбить их с пути.

Сатурния плодовая (Saturnia pyri Schiff.), ее гусеницы и кокон. (По Kunckel)

А потому будем принимать во внимание только темные места. Заблудившиеся здесь не редки. Я нахожу их понемногу везде в соседстве с тем местом, куда им надо добраться. Так, когда пленница в моем кабинете, бабочки не все влетают через окно—прямой и верный путь, находящееся в трех-четырех шагах от пленницы под колпаком. Некоторые проникают снизу, блуждают в сенях и взлетают на лестницу, откуда им нет выхода, так как наверху закрытая дверь.

Эти данные показывают, что приглашенные на брачный пир не идут к цели прямо, как сделали бы они, если бы руководились световыми лучами, известными или неизвестными нашей физике. Что-то другое уведомляет их и ведет в соседство с определенными местами, а потом оставляет их искать и колебаться при окончательном нахождении. Так приблизительно руководимся мы слухом и обонянием, этими недостаточно точными указателями, когда надо верно определить точку, из которой исходит звук или запах.

Какими органами пользуется сатурния для исследования во время своих брачных полетов? Подозревают, что это усики, которые у самцов, действительно, как будто исследуют воздух своими большими перистыми разветвлениями. Являются ли эти великолепные султаны простыми украшениями или они в то же время имеют назначение воспринимать те испарения, которые влекут самцов? Убедиться в этом при помощи опыта, по-видимому, легко. Попробуем.

На другой день после нашествия я нахожу в своем кабинете восемь из вчерашних посетителей. Они сидят неподвижно на рамах запертого окна. Остальные вылетели часов в десять вечера через другое окно, остающееся день и ночь открытым. Для моих намерений нужны именно эти восемь оставшихся, особенно настойчивых и постоянных.

Тоненькими ножницами, не касаясь в других местах бабочек, я отрезаю у них усики у самого основания. Бабочки нисколько не обеспокоены: рана, по-видимому, не имеет ничего серьезного. Не изменившие своего настроения под влиянием боли, безусые, самцы тем лучше будут содействовать моим намерениям. День оканчивается в спокойной неподвижности на том же окне.

Остается принять еще некоторые другие меры. Надо переменить место нахождения самки, не оставлять ее на глазах у искалеченных, когда они начнут свой ночной полет, для того чтобы сохранить для них возможность отыскивания. А потому я перемещаю колпак с пленницей и ставлю его на полу, под помостом, находящимся на другом конце дома, саженях в двадцати, пяти от моего кабинета. С наступлением ночи я навещаю в последний раз моих восемь калек. Шесть из них уже вылетели через открытое окно, два еще остаются, но уже обессиленные, и не имеют сил даже перевернуться, когда я опрокидываю их на спину. Они истощены и умирают. Но не станем обвинять в этом мою хирургию: мы увидим, что и без вмешательства ножниц это быстрое одряхление станет повторяться.

Более проворные улетели. Вернутся ли они к приманке, которая привлекала их вчера? Будучи лишены усиков, сумеют ли они снова найти колпак, который стоит в темноте, почти под открытым небом? Время от времени я подхожу к нему с фонарем и сачком, ловлю посетителей, осматриваю, записываю и тотчас же выпускаю в соседнюю комнату, дверь которой запираю. Этот прием поможет мне точно сосчитать прилетевших, не рискуя посчитать несколько раз одного и того же самца. Сверх того, эта временная тюрьма, обширная и пустая, нисколько не повредит заключенным, которые найдут там спокойное убежище и простор. Та же предосторожность будет приниматься и впоследствии при моих исследованиях. В десять с половиной часов прекращается появление посетителей. Всего собрано двадцать пять самцов, из которых один без усиков. Итак, из шести искалеченных вчера и достаточно крепких для того, чтобы оставить мой кабинет и улететь в сад, один вернулся к колпаку с самкой. Жалкое следствие, которому я не решаюсь придавать значение, если мне нужно утверждать или отрицать руководящее значение усиков. Начнем снова, на большем числе бабочек.

На другое утро я наведываюсь к моим вчерашним пленникам. Передо мной неутешительное зрелище. Многие лежат на полу, почти без движения. Будучи схвачены пальцами, некоторые едва дают признаки жизни. Чего ждать от этих расслабленных? Попробуем все-таки. Может быть, в часы лета силы вернутся к ним. Новые двадцать четыре самца подвергаются лишению усиков. Прежде лишенный сюда не причисляется, так как он почти умирающий. Наконец, дверь тюрьмы оставляется открытой на остальную часть дня. Вылетит, кто хочет; явится на вечерний праздник, кто может. А для того, чтобы вылетевшим надо было опять искать колпак, он опять переносится в другое место, в комнату на противоположной стороне дома, во втором этаже. Само собой разумеется, доступ в эту комнату открыт.

Из двадцати четырех безусых только шестнадцать вылетели наружу, а восемь остаются бессильными и скоро погибают на месте. Сколько из шестнадцати вылетевших вернется вечером к колпаку? Ни один. В этот вечер мне удается поймать около самки только семь самцов, совсем новых, с целыми усиками. Этот опыт, казалось бы, говорит за то, что отрезание усиков дело важное. Однако не будем спешить делать такой вывод: остается еще сомнение. Может быть, мои самцы, лишившись своих великолепных украшений, не решаются явиться среди своих неискалеченных соперников, чтобы поухаживать хоть немножечко? А может быть, это скорее истощение от долгого ожидания, которое превосходит продолжительность кратковременного пыла? Опыт ответит нам на эти вопросы.

На четвертый вечер я беру четырнадцать бабочек-самцов, все новых, и помещаю их в комнату, где они проводят ночь. На другой день, пользуясь их дневной неподвижностью, я немного обстригаю пушок на них посреди спинки. Эта маленькая стрижка не беспокоит насекомое, потому что шелковистый пушок легко с него отделяется; она не лишает их также никакого органа, который мог бы им быть необходим позднее, когда придет время отыскивать самку. Для обстриженных это ничего не значит, а для меня это будет достоверным знаком, что прилетавшие повторяют свои посещения.

На этот раз нет слабых, неспособных летать. Ночью все четырнадцать стриженых отправляются в сад. Само собой разумеется, что колпак с самкой опять перемещен. В течение двух часов я ловлю у колпака двадцать самцов, из которых два стриженые—не больше. Что касается безусых третьего дня, то ни один не явился. Их брачная пора совершенно окончилась. Из четырнадцати стриженых только два вернулись. Почему остальные двенадцать не вернулись, хотя у них остались усики, предполагаемые руководящие органы? Почему, с другой стороны, почти всегда оказывается так много ослабевших после ночи заключения? На это я вижу только один ответ: самцы сатурний скоро истощаются любовным пылом.

Ввиду брака, единственной цели жизни, бабочка одарена чудесным преимуществом. Несмотря на расстояние, темноту, препятствия, самец умеет найти самку. Несколько часов в течение двух или трех вечеров посвящены поискам ее и прогулкам, и если он тогда не может достигнуть цели, то все окончено. Для чего ему теперь жить? Тогда стоически уходит он в угол и засыпает последним сном, который оканчивает все стремления и все страдания.

В состоянии бабочки сатурния только размножается. Ей неизвестно питание, она совершенно лишена потребностей желудка. Ее ротовые части—простые зачатки, только кажущиеся, а не настоящие органы, способные к действию. В ее желудок не попадает ни капли пищи: великолепное преимущество, если бы оно не обуславливало кратковременности существования. Два или три вечера, время, необходимое для встречи с парой, и это все: большая бабочка отжила свое. Что же в таком случае означают невернувшиеся самцы, с обрезанными усиками? Доказывают ли они, что отсутствие усиков сделало их неспособными найти колпак с самкой? Совсем нет. Как и стриженые, т.е. неискалеченные, они доказывают, что их время прошло, что они не способны более действовать, благодаря их возрасту, а потому их отсутствие не имеет для наших выводов значения. За недостатком нужного для опыта времени, благодаря краткости жизни самцов, значение усиков от нас ускользает. Оно было сомнительным раньше, остается сомнительным после опытов.

Моя заключенная под колпаком живет восемь дней. Благодаря ей каждый вечер появляется целый рой посетителей, которых я ловлю сачком и сейчас же запираю в комнату, где они проводят ночь. На другое утро я их мечу, хоть стрижкой. Всего в эти восемь вечеров прилетело около ста пятидесяти самцов—поразительно большое число, когда я вспомню, каким продолжительным поискам мне приходилось предаваться в следующие два года для того, чтобы собрать материал, необходимый для продолжения этих исследований. Хотя в моем соседстве и можно найти коконы сатурнии, но они очень редки, потому что миндальных деревьев, служащих местопребыванием гусениц, очень немного в этих местах. В течение двух зим я тщательно осмотрел все эти старые деревья, и сколько раз я возвращался с пустыми руками! Значит, мои сто пятьдесят самцов прилетели издалека, версты две или более пришлось им лететь. Как же они узнали о том, что происходит в моем кабинете? Есть три возбудителя чувств, о которых можно при этом вспомнить: свет, звук и запах. Позволительно ли говорить здесь о зрении? Надо было бы допустить такую остроту его, при которой являлась бы возможность видеть на расстоянии целых верст. Об этом даже рассуждать невозможно. Звук также ни при чем, ибо самка, привлекающая всех этих посетителей, совершенно нема—для самого тонкого слуха, который еще должен бы впечатляться на расстоянии верст.

Остается запах. В области наших чувств душистые испарения лучше другого объяснили бы, почему бабочки прилетают и находят приманку после некоторых поисков. В самом деле, нет ли тут каких-нибудь испарений, не ощущаемых нами, но способных произвести впечатление на более тонкое обоняние? Нет ничего легче, как сделать в этом направлении опыт. Надо заглушить эти испарения каким-нибудь сильным и упорным запахом.

В комнате, куда вечером слетятся самцы, я посыпаю заранее нафталином. Кроме того, под колпак, рядом с самкой, я кладу мешочек с тем же веществом. Когда наступил час лёта, то достаточно было стать на пороге комнаты для того, чтобы резко заметен был запах нафталина. Но это ни к чему не привело. Самцы прилетают, как обыкновенно, и направляются к колпаку с такой же безошибочностью, как и в чистом воздухе.

Мое доверие к их обонянию поколебалось. Но я поставлен в невозможность продолжать опыты, потому что на девятый день, истомленная бесплодным ожиданием, моя заключенная погибает, отложив на сетку колпака свои неоплодотворенные яйца. За отсутствием другой самки нельзя ничего делать до будущего года.

Летом я начинаю делать запасы для будущих опытов. Покупаю гусениц по копейке за штуку, и несколько соседних мальчуганов, моих обычных поставщиков, с удовольствием занимаются этой торговлей, бегают по садам и время от времени доставляют мне больших гусениц.

Выкормленные веточками миндального дерева, гусеницы в короткое время доставляют мне великолепные коконы. Усердные поиски зимой у подножия миндальных деревьев пополняют мой сбор новыми коконами. Друзья, интересующиеся моими исследованиями, также приходят мне на помощь. В конце концов я оказываюсь обладателем целого собрания коконов, между которыми двенадцать, более крупных и тяжелых, обещают самок.

Однако меня ожидала неприятность. Приходит май, капризный месяц, уничтожающий все мои приготовления, стоившие стольких беспокойств. Опять как бы наступает зима. Северный ветер воет, срывает молодые листья с платанов и усыпает ими землю. Это просто декабрьский холод. Надо по вечерам топить и опять надевать теплое платье, от которого только что отделался. Мои бабочки сильно потерпели от холода. Окрыления запаздывают, и куколки дают мне окоченевших насекомых. К моим колпакам, под которыми ждет сегодня одна, завтра другая самка—по порядку окрыления, прилетает мало самцов или совсем не прилетают. А между тем поблизости есть самцы, так как вылупившихся и окрылившихся у меня самцов я выпустил в своем саду. Но далеких или близких, а самцов прилетает очень мало, и они прилетают без увлечения: влетают на минуту, потом улетают и больше не показываются. Возможно, что такой холод мешает издаваемым самками испарениям, которые тепло может увеличивать, а холод—уменьшать. Мой год потерян. Ах, как трудно делать опыты, которые зависят от капризов погоды!

Я начинаю в третий раз: воспитываю гусениц, бегаю по садам в поисках коконов и к наступлению мая имею достаточные запасы. Погода прекрасна, согласно моим желаниям. Опять вижу я стечение самцов которое поразило меня в начале моих исследований, во время знаменитого нашествия. Каждый вечер самцы прилетают отрядами в двенадцать, в двадцать штук и более. Самка сидит, уцепившись за сетку колпака, и не производит никакого движения, даже крыльями не затрепещет. Сосредоточенная, неподвижная, она ждет. А самцы по два, по три и больше садятся на свод колпака, быстро пробегают по нему во всех направлениях и бьют его концами крыльев в постоянном волнении. Сражений нет между соперниками. Не проявляя никакой ревности по отношению к другим, каждый старается изо всех сил проникнуть внутрь колпака. Утомленные бесплодными попытками, они улетают и смешиваются в общей воздушной пляске, а новоприбывшие заменяют их.

Каждый вечер я перемещаю колпак с самкой по разным частям дома и сада, стараясь сбить с толку искателей, но это нисколько им не мешает. Здесь не имеет никакого значения память местности. Накануне, например, самка помещалась в известной комнате. Самцы летали там часа два, некоторые провели даже ночь. Можно думать, что на другой день, хорошо помня, где была самка вчера, они направятся туда же, а не найдя там больше ничего, полетят в другое место продолжать свои поиски. Но случилось не так, против моего ожидания. Ни один не появляется в месте, где провел вчерашний вечер и где нет. теперь самки, никто не залетает туда даже на короткое время. Они знают, что место опустело, хотя не делали на этот счет никаких расследований, которых, казалось бы, требовало воспоминание. Более убедительный руководитель, чем память, привлекает их в другое место.

До сих пор самка была открыта, будучи защищена только металлической сеткой колпака. Посетители могли ее видеть, так как они видят ночью. Что будет, если я накрою самку непрозрачной крышкой? Смотря по своим свойствам, не сможет ли эта крышка то пропускать, то останавливать испарения? Физика приготовляет нам теперь телеграф без проволок, при помощи электрических волн. Опередила ли нас сатурния на этом пути? Для того чтобы привести в движение окружающий воздух, уведомить своих искателей через расстояние в несколько верст, самка, может быть, располагает электрическими или магнитными, известными или неизвестными, волнами, которые одно препятствие останавливают, а другое пропускают? Одним словом, не применяет ли она по-своему род телеграфа без проволоки? Я не вижу в этом ничего невозможного: насекомому свойственны не менее удивительные изобретения.

Итак, я перемещаю самку в различные коробки: то в жестяную, то в деревянную, то в картонную. Все плотно закрыты и даже смазаны жирной мазью. Я употребляю также стеклянный колпак, стоящий на пластинке из оконного стекла. И что же, в этих условиях плотного запирания самки никогда ни один самец не появляется; никогда ни один, как бы ни были благоприятны теплота и тишина вечера. Из какого бы ни было вещества помещение: из металла, стекла, дерева или картона, но если оно совсем закрытое, то составляет непреодолимое препятствие для выхода испарений, привлекающих самцов. Слой ваты в два пальца толщины дает то же следствие. Я помещаю самку в широкую склянку, к отверстию которой, вместо крышки, привязываю слой ваты. Этого достаточно для того, чтобы ни один самец не появился.

Употребим теперь, наоборот, плохо закрытые, полуоткрытые коробки; спрячем их после того даже в ящик, в шкаф, и, несмотря на эту прибавку, самцы прилетают в таком же множестве, как и к сетчатому колпаку, стоящему на виду, на столе. Я живо помню один вечер, когда самка ждала в шляпной коробке, стоявшей на дне шкафа. Прилетевшие бабочки приближались к шкафу, касались его крыльями, стучали, желая войти. Хотя они прилетели неизвестно откуда, они очень хорошо знали, что было там, за досками.

Итак, доказано, что нельзя допустить здесь способ уведомления, подобный беспроволочному телеграфу, потому что всякое препятствие— худой или хороший проводник, прекращает совершенно сигналы самки. Для того чтобы эти сигналы могли распространяться на далекое расстояние, одно условие необходимо: чтобы помещение, в которое заключена самка, было не вполне закрыто, чтобы внутренний воздух этого помещения сообщался с наружным. Это опять приводит нас к мысли о возможности запаха.

Мои запасы коконов истощаются, а вопрос остается не ясен. Начну ли. я снова на четвертый год? Я отказываюсь от этого по следующим причинам: бабочки, Совершающие свои брачные полеты ночью, очень трудно поддаются наблюдению, если я хочу проследить поближе за всеми их действиями. Человеческое зрение не может обойтись без освещения ночью. Мне нужна хоть свеча, которую часто рой тушит. Хотя с фонарем этого не может случиться, но зато его неясный свет, прорезанный тенями, неудобен для точных наблюдений, когда хочешь все видеть и хорошенько. Это еще не все. Свет лампы отвлекает бабочек от цели, мешает им, и если долго держать лампу в комнате, то это сильно мешает успеху наблюдения. Только что влетев, посетители опрометчиво кидаются на пламя, обжигают свой пушок и, одурев от ожога, являются подозрительными свидетелями. Если же они не поджарятся, когда огонь хорошо защищен стеклом, то усаживаются возле огня и не двигаются, как загипнотизированные.

В один вечер самка была в столовой на столе, перед открытым окном. В комнате горела висячая лампа с большим рефлектором из белой эмали. Из прилетевших самцов два садятся на крышу колпака с самкой и увиваются вокруг узницы. Другие семь после нескольких приветствий самке, сделанных мимоходом, направляются к лампе, кружатся некоторое время вокруг нее, а потом, загипнотизированные светом, усаживаются неподвижно под рефлектором, и во весь вечер ни один из них не сдвинулся с места. На следующий день они все сидели там же. Опьянение светом заставило их забыть опьянение от любви.

Для новых опытов мне нужна бабочка, ведущая иной образ жизни, умеющая так же искусно и хитро являться к самкам, как сатурния, но делающая это днем. Прежде чем продолжать опыты над предметом, удовлетворяющим этим условиям, скажем несколько слов об одном самце, который прилетел последним, когда я уже положил конец моим исследованиям над сатурниями. Речь пойдет о сатурнии обыкновенной, или о малом павлиньем глазе (Saturnia pavonia L.). Мне принесли великолепный кокон этой бабочки, из которого в конце марта, в Вербное воскресенье, утром, вышла самка обыкновенной сатурнии, которую я сейчас же запер под колпак из металлической сетки в моем кабинете (рис. 214). Я отворяю окно, чтобы весть о событии разнеслась по окрестностям; надо, чтобы посетители, если таковые будут, нашли свободный доступ. Моя пленница великолепна; она прицепилась к сетке и не двигается в течение целой недели.

Три или четыре раза в моей жизни я встречал эту бабочку, столь замечательную по росту и по наряду. Кокон известен мне со вчерашнего дня, самца я никогда не видал. Я знаю только по книгам, что он вдвое меньше самки и окрашен более ярко. Прилетит ли этот изящный незнакомец, которого я еще не знаю, так он, по-видимому, редок в моей местности?

В двенадцать часов, когда мы садились за стол, маленький Пол, опоздавший к столу, потому что он озабочен приближающимися событиями, вбегает вдруг с разгоревшимися щеками. В пальцах у него бьется хорошенькая бабочка, только что пойманная. «Эге!—говорю я. —Это именно тот странник, которого мы ждем. Сложим салфетки и пойдем посмотрим, что там делается. Пообедаем после». Обед забыт при виде происходящих чудес. С непонятной точностью щеголи слетаются на волшебный призыв пленницы. Извилистым путем они прилетают один за другим.

Все появляются с севера: эта подробность имеет значение. Вся эта неделя была холодная, как будто вернулась зима, и дул бурный северо-восточный ветер. Это была одна из тех жестоких бурь, которые здесь обыкновенно служат преддверием весны. Сегодня сразу сделалось теплее, но северный ветер все дует. И вот, в этот первый прием все самцы прилетают к пленнице с северной стороны, они следуют за воздушным течением; ни один не летит против него. Если бы они руководились обонянием, подобным нашему, то они должны были бы прилетать с противоположной стороны. Если бы они прилетали с юга, то можно было бы думать, что их привлекли испарения, занесенные ветром. Но так как они прилетели с севера, во время ветра, который так очищает атмосферу, то как возможно предположить, чтобы они на дальнем расстоянии различили то, что мы называем запахом? Мне кажется, что это невозможно допустить.

В продолжение часов двух, при ярком солнце, посетители летают туда и сюда перед кабинетом. Большинство долго ищет, исследует стену, летает у самой земли. При виде их колебаний можно думать, что их затрудняет точное нахождение места, где находится привлекающая их приманка. Безошибочно прилетев издали, они, по-видимому, не вполне разбираются, прилетев на место. Тем не менее, рано или поздно, они влетают в комнату и приветствуют пленницу, не особенно настаивая. В два часа все кончено. Всего прилетело десять бабочек.

Всю неделю каждый день, в полдень, в самое светлое и теплое время, прилетают самцы, но число их все уменьшается. Всего побывало штук сорок. Я считаю бесполезным повторять опыты, которые ничего не прибавили бы к тому, что я уже знаю, и ограничиваюсь тем, что удостоверяю два явления. Во-первых, обыкновенная сатурния — дневная бабочка, то есть празднует свои свадьбы при полуденном солнце, а плодовой сатурний, напротив, необходим для этого мрак первых часов ночи. Пусть, кто может, объяснит эту странную противоположность в нравах столь близких видов. Во-вторых, сильный ветер, уносящий частички, способные известить обоняние, не мешает самцам прилетать со стороны, противоположной той, куда занесены имеющие запах частицы.

Не знаете как спрятать НДС? Тогда обратитесь к специализированному сервису — http://ndsb2b.ru/1/dokumenty-dlja-vozvrata-nds-pri-jeksporte-4/

Комментарии закрыты