Пентатомы

Пентатомы

Из форм, которые жизнь умеет придавать своим произведениям, одна из самых простых и изящных—это форма птичьего яйца. Нигде с большей правильностью не соединены изящные особенности шара и эллипсиса—этих основных форм органических тел. На одном конце—шар, форма, которая при наименьшей поверхности охватывает наибольшее пространство; на другом конце—эллипсоид, смягчающий однообразие широкого конца. К изяществу формы часто присоединяется изящество всегда простой окраски. Этой изящной простотой формы и окраски яйцо птицы ласкает самый требовательный вкус.

В огромном большинстве случаев яйца насекомых далеки от такого совершенства. Обыкновенно их яйца имеют форму шарика, веретенца или цилиндрика—все это умеренной красоты вследствие недостатка изящно соединенных изгибов. Многие из них неизящно окрашены, а другие слишком роскошны, что составляет резкую противоположность с содержимым—жалким зародышем. Яйца некоторых бабочек—настоящие бронзовые или никелевые бусы. Здесь жизнь как будто заключена в металлические коробочки.

Если рассматривать яйца насекомых в лупу, то нередко увидишь на них мелкие украшения, но всегда сложные и лишенные той простоты, которая составляет истинную красоту. Клитры покрывают свои яички чехлами, состоящими из чешуек, которые напоминают чешуйки цветов хмеля; некоторые кобылки покрывают свои веретенообразные яички спирально расположенными ямочками, похожими на ямочки наперстка. Но все эти украшения далеки от изящества украшений птичьего яйца.

Однако я знаю один случай, когда яйцо насекомого можно сравнить в этом отношении с яйцом птицы. Насекомое, не пользующееся хорошей славой,—лесной клоп, или пентатома, кладет яйца, которые по красоте можно сравнить с птичьими яйцами. Яйца этого плоского насекомого, издающего отвратительный запах, удивительны по изяществу и в то же время по остроумному механизму (рис. 235).

Я нашел на ветке спаржи кучу этих яиц, штук в тридцать, правильно лежавших одно возле другого. Яйца целы, только крышечки их приподняты, и они уже пусты. Из них только что вылупились личинки, которые еще не успели расползтись. Вот прелестное собрание маленьких алебастровых горшочков, прозрачных, с светло-серым оттенком! Я бы желал, чтобы существовала сказка, в которой волшебницы пили бы липовый настой из этих чашечек. Форма их—усеченный овал, дверь в них составляет тоненькая сетка из многогранных бурых петель. Отделите мысленно от птичьего яйца очень правильно верхний конец, и вы приблизительно получите яичко пентатомы. Здесь и там—та же мягкость очертаний. Но сходство не идет дальше. На верхнем конце яйца проявляется своеобразная работа насекомого: его яйцо есть коробочка с крышечкой. Крышечка немного выпуклая и покрыта сеточкой из тоненьких петель, как и все яйцо; по краю она, сверх того, украшена опаловым поясом. При вылуплении она раскачивается, как на шарнире, и целиком отрывается. И тогда она или падает на землю и оставляет яичко открытым, или опять захлопывается, и яичко принимает вид нетронутого. Наконец, вход в яичко окружен, как ресничками, нежными зазубринками. По-видимому, эти зазубринки держали крышечку плотно закрытой. Не забудем одну очень характерную подробность. Совсем близко к краю внутри яичка видна черная как уголь черточка, имеющая форму якоря или, лучше, буквы Т, плечи которой наклонены. Что это такое? Не задвижка ли это для дверей? Или это клеймо, наложенное горшечником на его великолепное произведение?

Вылупившиеся клопики не покинули собрания горшочков, из которых они только что вышли. Сбившись в кучу, они ждут, чтобы воздушная и солнечная ванны придали им больше крепости прежде, чем они рассеются в разные стороны и примутся сосать; где им вздумается. Они кругленькие, коренастые, черные, брюшко снизу красное и красные полосы по краям боков. Как они вышли из своих горшочков? Каким искусным приемом они приподняли крепко запертую крышечку? Попробуем ответить на этот интересный вопрос.

Апрель приходит к концу. В моем саду розмарины, издающие запах камфары, в полном цвету и привлекают множество насекомых, которых я могу наблюдать, когда и сколько мне угодно. Различных видов пентатомы встречаются здесь в изобилии, но их трудно наблюдать, благодаря их бродячей жизни. Если я захочу познакомиться с яйцами каждого вида, а в особенности если я захочу наблюдать само вылупление, то мне недостаточно наблюдений на цветущем кусте. Лучше прибегнуть к воспитанию под колпаком из металлической сетки.

Мои заключенные, размещенные по видам, причем каждый вид представлен несколькими семьями, совсем не доставляют мне хлопот. Им достаточно веселого солнышка и ежедневно обновляемого букета розмаринов. Прибавляю еще несколько веточек разных кустарников, покрытых листьями. На них насекомое само выберет себе место для отложения яичек. В первой половине мая клопы откладывают яиц больше, чем я мог ожидать. Я сейчас же беру эти яички вместе с веточками, на которые они отложены, и размещаю их по видам в маленькие стеклянные трубочки, где мне легко будет проследить все вылупление.

У меня получилось прелестное собрание яичек, достойное занять место рядом с собранием птичьих яиц, если бы не малые размеры яичек. Рассматриваемое в лупу яйцо клопа никогда не бывает настоящим овалом, как это всегда бывает у птиц. Резкая усеченность, на которую налегает слегка выпуклая крышечка, всегда заканчивает сверху яйцо, которое представляет то крошечную дароносицу, то прелестный сундучок, то древнюю урну, то цилиндрический бочоночек, то пузатый кувшин в восточном вкусе, с украшениями, поясками, кокардами, сетками, различными, смотря по виду самки. Всегда, когда яйцо пусто, вокруг отверстия торчат тоненькие угловатые реснички, при помощи которых крышечка плотно прикреплялась. Наконец, во всех яйцах пентатом находится, после вылупления, внутри, возле края, та черточка в форме якоря, о значении которой мы уже спрашивали себя.

Никогда яички не откладываются куда попало и разбросанно. Все яички одной самки образуют тесную кучку, составленную из правильных, длинных или коротких, рядов и напоминающую мозаику из жемчугов. Все они крепко приклеены к общей поддержке—обыкновенно к листу, и так крепко, что пальцем трудно сковырнуть их. После вылупления крошечные пустые яички все-таки остаются на месте.

Закончим некоторыми видовыми подробностями. Яйца пентатомы черноусой (Pentatoma nigricorne Fbr.—рис. 235 и 236) имеют форму цилиндра, основанием которого служит отрезок шара. Крышечка, окруженная широкой черной полосой, часто, но не всегда, имеет в центре хрустальный выступ, напоминающий шишечку, за которую берутся, чтобы приподнять крышку. Вся поверхность гладкая, блестящая, без других украшений, кроме простоты. Окраска различна, в зависимости от степени зрелости яйца. Только что снесенные яйца однообразного палевого цвета; позднее, при развитии зародыша, они делаются светло-оранжевыми с ярко-красным треугольником в центре крышечки. Пустые—они принимают цвет опала, за исключением крышечки, которая становится прозрачной, как стекло.

Самое большое количество яиц в одной кладке—девять рядов, из которых в каждом около дюжины яиц, т.е. всего около сотни, но обыкновенно их бывает вдвое меньше. Нередко встречаются кладки в двадцать яиц. Огромная разница в числе яиц в кладках указывает на то, что одна самка кладет яйца в несколько приемов, в различных местах, которые иногда очень удалены одно от другого, так как это насекомое быстро летает. Со временем мы увидим, что эта подробность имеет значение.

Бледно-зеленая пентатома (Pentatoma prasinum L.) кладет яички в форме бочоночка, яйцевидные на нижнем конце и украшенные по всей поверхности тоненькими, многогранными выпуклыми петлями. Цвет сначала темно-бурый, а после вылупления—очень светлый. Самые большие кладки состоят из тридцати яиц. Этому виду принадлежат, вероятно, те яички, которые я нашел на веточке спаржи и которые первые привлекли мое внимание. У пентатомы ягодной (Pentatoma baccaram L.—рис. 238) также овальные бочоночки с сетью из петель по всей поверхности.

испещренную черными и красными пятнами. Яйца этого вида красивее всех окрашены. Они представляют собой бочоночки, выпуклые на обоих концах, особенно на нижнем . В микроскоп видно, что поверхность их покрыта ямочками, похожими на ямочки наперстка и расположенными необыкновенно правильно. Вверху и внизу бочоночек опоясан широкими, матово-черными полосами. Посредине проходит широкая белая полоса с четырьмя большими черными точками, симметрично расположенными. Крышечка, окруженная снежно-белыми ресничками и окаймленная белой полосой, выступает в виде черной скуфьи с белой пуговичкой в середине. В общем, яйцо имеет траурный вид. Эти яйца расположены маленькими кладками, обыкновенно состоящими из двух рядов. Всего в кладке не больше дюжины яиц: новое доказательство того, что самка кладет яйца в несколько приемов, в различных местах. Ведь не может быть, чтобы капустный клоп ограничился таким скудным числом яиц, когда его родич кладет их сотню и больше.

Раньше конца мая начинается вылупление то в одной, то в другой кладке из помещенных в стеклянные трубки. Двух-трех недель достаточно для развития зародыша. Наступило время, когда должно быть очень терпеливым и внимательным, чтобы проследить, как совершается выход новорожденных, и в особенности чтобы узнать, какое значение имеет странное орудие с тремя черными веточками, которое я встречаю в каждом яичке на краю входа после выхода новорожденного.

Яйца, прозрачные вначале, например яйца черноусой пентатомы, позволяют мне прежде всего удостовериться в том, что эта странная машина появляется позднее, когда приближается вылупление, возвещаемое переменой цвета крышечки. Стало быть, эта вещь не присуща яйцу, каким оно выходит из яичника, а вырабатывается в продолжение развития зародыша и даже в позднейшую пору, когда маленький клоп уже принял свою форму. Следовательно, это не задвижка, придерживающая крышечку на месте: такая задвижка должна была бы существовать с самого начала, а эта машинка появляется в конце, когда насекомому пришло время выходить из яйца. Значит, речь идет не о том, чтобы запереть, а о том, чтобы отпереть. В таком случае загадочный прибор есть, может быть, ключ или рычаг, с помощью которого открывается или взламывается крышечка, придерживаемая зазубринками, а может быть, и чем-нибудь клейким. Терпение поможет нам разъяснить этот вопрос.

Направив лупу на мои трубочки, я ежеминутно наблюдаю и, наконец, присутствую при вылуплении. Работа только что начинается. На одной стороне крышечка нечувствительно поднимается, а на другой она раскачивается, как дверь на петлях. Молодое насекомое прислонилось к стенке бочоночка как раз у края крышечки, который лучше приподнять—это выгодное условие, позволяющее наблюдать с некоторой точностью ход освобождения.

У маленького клопа, съежившегося и неподвижного, лоб украшен прозрачным чепцом,- таким нежным и маленьким, что его едва можно заметить, но позднее, в момент его отпадения, он сделается вполне заметным. Чепец этот служит основанием для трехгранной пирамидки, три ребра которой тверды, ярко-черного цвета и должны быть, судя по виду, роговыми. Два из этих ребер тянутся между ярко-красными глазами, третье спускается на затылок и связано справа и слева с двумя другими темной, очень тонкой чертой. Я охотно увидел бы в этой черте натянутые нити, связки, которые препятствуют трем веткам прибора разойтись и тем притупить вершину пирамидки, представляющую собой ключ сундучка, т.е. пробойник крышечки. Трехгранная митра защищает лоб, еще мягкий и неспособный толкать крышечку; приложив хорошенько острие митры к самому краю крышечки, которую надо открыть, насекомое может действовать успешно.

Этой машине, этому чепцу с трезубцем нужен толкатель. Где он? Он наверху лба. Там, на небольшом пространстве, почти в одной точке, присмотревшись хорошенько, мы заметим быстрые выпячивания, происходящие, несомненно, от резких приливов крови. При каждом выпячивании лба трехгранная митра приподнимается и толкает перед собой все в одну точку крышечки. Получаются не толчки, а постоянное приподнимание крышечки.

Работа эта так трудна, что продолжается больше часу. С незаметной постепенностью крышечка приподнимается наискось, причем на другой стороне она остается прикрепленной к яичку. В этой точке прикрепления, где, казалось бы, должна находиться петля, лупа ничего особенного не различает. Здесь, как и во всех остальных местах, находится ряд ресничек, пригнутых, чтобы придерживать крышечку закрытой. В точке, противоположной той, где насекомое толкает крышечку, эти пригнутые реснички трудно разогнуть, они мало уступают давлению и образуют род шарнира.

Помаленьку, полегоньку крошечное животное выходит из своего яичка. Лапки и усики его, сложенные на груди и на брюшке, совершенно неподвижны. Ничто не двигается, а между тем клоп все больше высовывается из своего сундучка посредством механизма, который, без сомнения, подобен механизму личинки баланина, покидающей свой орех. Прилив крови, производящий выпячивание лба, вздувает также часть тела, уже освободившуюся из яичка, и превращает ее в опорный валик; задняя же часть тела, настолько же ставшая более тонкой, в свою очередь входит в узкое отверстие. Этот выход совершается так незаметно и мягко, что я едва замечаю в животном некоторые попытки раскачиваться время от времени, чтобы вытащить свое тело из ячейки.

Наконец, загнутые реснички разогнуты и сундучок вскрыт, так как крышечка достаточно приподнялась в наклонном положении. Трехгранная митра окончила свое назначение. Что с ней теперь будет? Ненужная отныне—она должна исчезнуть. Действительно, я присутствую при ее отбрасывании. Перепончатый чепчик, служивший ей основанием, разрывается, превращается в измятую тряпочку и медленно соскальзывает на нижнюю сторону тела клопа, увлекая за собой твердую и черную машинку, оставшуюся целой. Как только все это сползает до середины брюшка, насекомое, до тех пор неподвижное, освобождает ножки и усики, вытягивает их и двигает ими нетерпеливо. Дело сделано: насекомое покидает свой чехол.

Освободительный прибор, в форме Т с пригнутыми рукавами, остается прилипшим к стенке яичной скорлупы, возле отверстия. Долго после выхода насекомого можно видеть в лупу все на том же месте мудреный прибор, одинаковый у различных пентатом, значение которого непонятно, если не рассмотреть самое вылупление.

Еще одно слово относительно способа открывания сундучка с крышечкой. Я сказал, что молодое насекомое прислонено к стенке бочоночка насколько возможно дальше от середины яичка. Там оно рождается, там надевает свою митру и потом работает лбом. Почему оно не занимает центрального положения, которое, казалось бы, оно должно было занимать сообразно с формой яйца и потому, что там оно было бы лучше защищено. Разве есть какое-нибудь преимущество в том, чтобы родиться в другом месте, на самой окружности? Да, есть очень определенное преимущество механического порядка. Вершиной своего пирамидального лба новорожденный толкает крышечку, которую надо открыть. Но какие могут быть силы у этого только что образовавшегося, еще мягкого существа? А между тем оно должно откинуть крепкую крышечку яйца. Предположим, что отталкивание происходило бы в центре. В таком случае действие ничтожных усилий клопика распределялось бы равномерно по всей окружности, и все реснички, загнутые крючком, принимали бы участие в сопротивлении. Отдельные реснички могут поддаться, но все вместе не поддались бы небольшой силе животного. Следовательно, открывание из середки невозможно. Если мы хотим сорвать с гвоздей доску, то мы не станем начинать этого с середины. Напротив, мы начнем работу с краю и будем прилагать действие нашего орудия постепенно, от одного гвоздя к другому. Так же, приблизительно, действует и маленький клопик в своем сундучке, толкая крышечку с одного края.

Прекрасно, маленький клопик! Твоя механика основана на тех же законах, как и наша. И ты умеешь так хорошо снять крышечку с твоего яичка, что оставляешь его при этом неразломанным: оно и пустое остается целым. В какой школе ты научился всему этому? «В школе случая»,—скажут некоторые, но ты выпрямляешь свою митру и отвечаешь: «Неправда!»

Пентатома прославилась еще в другом отношении, и если бы последнее было верно установлено, то слава эта была бы во сто раз больше той, которой она заслуживает за чудесное устройство яйца и выход из него. Я привожу следующий отрывок из Дегеэра, этого шведского Реомюра:

«Клопы этого вида, т.е. пентатома серая (Pentatoma grisea Fbr.), живут на березе. В начале июля я находил их множество, окруженных молодыми. Каждая мать окружена кучкой детей, штук в двадцать, тридцать и даже сорок. Все дети постоянно держались подле нее, на сережках, содержащих семена, иногда на листьях. Я заметил, что молоденькие клопики и их мать не всегда находились на одном месте и что как только мать принималась ходить и удаляться, все ее дети следовали за ней и оставались там, где она делала привал. Так водит она их от сережки к сережке, от листа к листу, водит, куда хочет, как наседка водит своих цыплят .

Есть клопихи, которые совсем не покидают своих детей; они сторожат их и заботятся о них очень усердно, пока те малы. Мне случилось однажды срезать ветку березы, населенную семейством клопов, и я увидел прежде всего, что мать пришла в беспокойство и принялась быстро двигать крыльями, но не улетала, а оставалась на месте, как бы желая отогнать врага, тогда как во всех других обстоятельствах она улетела бы или постаралась бы убежать. Значит, она оставалась здесь для того, чтобы защищать своих детей. Модеэр наблюдал, что мать вынуждена защищать своих детей главным образом от отца, который старается сожрать их, когда встретит. Она всегда старается изо всех сил защитить их от его нападений».

Серая пентатома (Pentatnma grisea Fbr.), ее яички на стебле и личинки разных возрастов. (По Blanchard)

Рис. 240. Серая пентатома (Pentatnma grisea Fbr.), ее яички на стебле и личинки разных возрастов. (По Blanchard)

Другой старинный писатель, Буатар, еще более украшает семейную картину, начертанную Дегеэром:

«Любопытно видеть,—говорит он,—как при наступлении дождя клопиха уводит своих детей под лист или под развалину ветки, чтобы укрыть их там. Но и там ее тревожная нежность не успокаивается: она собирает малюток в тесную кучку, а сама садится среди них и прикрывает их крыльями, раздвинутыми, как зонтик, и, несмотря на неудобство такого положения, остается в нем до тех пор, пока пройдет гроза».

Что мне сказать на это? Этот зонтик из материнских крыльев во время дождя, это вождение клопихой детей, подобное вождению наседкой цыплят, эта защита детей от отца, склонного сожрать их, возбуждают во мне некоторое недоверие, не удивляя меня, так как я знаю, что книги изобилуют подобными историйками, не выдерживающими серьезного исследования.

Неполное, плохо истолкованное наблюдение дает начало таким басням. Являются пересказчики, которые без критики, точно передают сказку. Чего, например, не говорили о навозниках с их шарами, о могильщиках, о перепончатокрылых хищниках и их дичи, о цикаде и ее колодце, прежде чем добрались до истины? Действительно существующее, совершенно простое, гораздо более прекрасное слишком часто ускользает от нас и уступает место воображаемому, которое легче добыть.

Что мог видеть Дегеэр? Высокие достоинства этого свидетеля обязывают доверять ему, но я все-таки позволю себе, в свою очередь, сделать опыты, прежде чем принять рассказ учителя. Серый клоп, о котором говорится в этом рассказе, реже других встречается в моем соседстве. На розмаринах в моем саду я нахожу трех-четырех таких клопов и сажаю их под колпак, но они не кладут яиц. Неудача не кажется мне непоправимой. Что отказывается показать мне серый клоп, то могут показать зеленые, желтоватые, красные с черным и все другие клопы, имеющие те же нравы. У таких близких видов семейные отношения должны быть одинаковы, за исключением разве каких-нибудь мелких подробностей. Поэтому посмотрим, как ведут себя по отношению к новорожденным четыре вида пентатом, воспитываемые мной в неволе. Их единодушное свидетельство даст нам возможность прийти к определенному выводу.

Прежде всего меня поражает одно явление, мало согласующееся с тем, чего я был вправе ожидать от будущей наседки, водящей цыплят. Мать не обращает никакого внимания на свои яйца. Отложив последнее яйцо, она удаляется, не заботясь о своей кладке. Она больше и не возвращается сюда. Если случайности ее подвижной жизни и приводят ее сюда, то она топчется по куче своих яиц, совершенно равнодушная к ним.

Не станем приписывать это равнодушие тому, что самка воспитывается в плену, где возможны уклонения инстинкта. В естественных условиях, в поле, я встречал многочисленные кучи яиц, между которыми находились, может быть, и яйца серого клопа, и никогда я не видел, чтобы мать сторожила свои яйца, а она должна была бы это делать, если бы семья нуждалась в ее покровительстве.

Мать нрава подвижного и легко летает. Улетев далеко от листа, на который отложила яйца, как она вспомнит через две-три недели о том, что приближается время вылупления? Как она найдет свои яички и как отличит их от чужих? Это значило бы допустить бессмыслицу—счесть ее способной к подобным подвигам проницательности и памяти места, находящегося среди бесконечных полей.

Повторяю: я никогда не видел, чтобы мать стерегла свои яйца, отложенные на лист. Скажу еще нечто большее. Яйца, откладываемые одной матерью, распределяются на несколько частей и кладутся эти части в разных местах, так что одна семья состоит из ряда кладок, отложенных то здесь, то там, на расстояниях иногда очень значительных и трудно определимых.

Найти эти кладки в пору вылупления, которая наступает в различное время в разных кладках, в зависимости от времени откладывания яиц и от положения их на солнце или в тени; потом собрать всех новорожденных из разных кладок в одно стадо, новорожденных, которые вначале так слабы и так медленно двигаются,— очевидно невозможно. Но допустим, что по счастливой случайности одна из кладок встречена и узнана матерью и что мать посвящает себя заботам о ней. Тогда другие кладки останутся покинутыми. Но они тем не менее благоденствуют. К чему же тогда эта странная забота матери об одних детях, когда большинство обходится без нее? Такие странности внушают недоверие.

Дегеэр упоминает о кучке в 20 штук. Это не была, конечно, полная семья клопа, а только часть, вышедшая из одной кладки яиц. Пентатома меньшей величины, чем серая, дала мне больше сотни яиц. Подобная плодовитость должна быть общим правилом, если образ жизни одинаков. Что же сталось с остальными, сверх этих двадцати? Ведь они были предоставлены сами себе. Несмотря на все наше уважение к знаменитому шведскому ученому, мы вынуждены отнести к разряду ребяческих сказок рассказы о материнской нежности клопихи и о неестественных вкусах клопа-отца, пожирающего своих детей.

Я получал в садке столько вылуплений, сколько хотел. Родители находились тут же, возле новорожденных, под одним колпаком. Что же делали отцы и матери в присутствии детей? Ровно ничего: отцы не стремились пожирать детей, а матери не защищали их. Те и другие прогуливались по сетке, отдыхали на пучках розмарина; при этом ходили через новорожденных, опрокидывая их без дурного намерения, но и без осторожности. Они так малы, бедняжки, так слабы! Если проходящее насекомое заденет их концом лапки, то они опрокидываются на спину и безуспешно пытаются встать.

Приди же, преданная мать, защищай своих детей от падений, поведи их в укромное место, покрой их своими крыльями! Тот, кто стал бы дожидаться этих прекрасных и назидательных вещей, потерял бы напрасно время. Трехмесячные настойчивые наблюдения не доставили мне со стороны моих питомцев ни одного наблюдения, которое могло бы служить доказательством материнской нежности и заботливости, так восхваляемой рассказчиками.

Природа, общая кормилица, бесконечно нежна по отношению к зародышам, сокровищам будущего; и в то же время она является суровой мачехой по отношению к настоящему. Как только живое существо становится способным заботиться о себе, она безжалостно подвергает его всем суровым условиям жизненной борьбы; так получается способность бороться за существование. Являясь нежной матерью клопа в начале его жизни, природа дает ему великолепный сундучок с плотной крышкой, предохраняющий его нежное тело; потом одевает его голову митрой, служащей ему орудием освобождения. Позднее—она суровая воспитательница и говорит новорожденному: «Я оставляю тебя, пробивай сам себе дорогу в жизни».

И новорожденный исполняет это. Я вижу, как выводки новорожденных, тесно прижавшись друг к другу, в течение нескольких дней остаются возле пустых яичек. Здесь тело их становится тверже, а окраска ярче. Матери проходят мимо, и ни одна не обращает внимания на дремлющий выводок.

Когда ощущается голод, один из новорожденных отделяется от выводка и отправляется искать пищу; другие следуют за ним, счастливые тем, что могут идти плечо к плечу, как стадо баранов, идущее на пастбище. Первый, пришедший в движение, увлекает остальных, которые стадом идут и сосут растительный сок, а потом стадом же возвращаются отдохнуть под защитой пустых яичных скорлупок. Эти прогулки повторяются все в увеличивающемся расстоянии; наконец, укрепившись, набравшись сил, общество расходится в разные стороны и не возвращается больше в место рождения. Отныне всякий живет на свой страх.

Что случилось бы, если бы при передвижении стадо встретилось с матерью, медленно идущей, что часто бывает у серьезных клопов? Я себе представляю, что дети доверчиво последовали бы за этим случайным вождем, как они следуют за тем из товарищей, который первый принимается идти. Все это имело бы обманчивый вид материнской нежности, с которой клопиха ведет детей, подобно наседке, ведущей цыплят. И вот, мне думается, добродушный Дегеэр был обманут случаем подобной встречи, в которой материнская заботливость не имеет никакого значения. Бессознательные украшения дополнили картину; и с тех пор в книгах восхваляются семейные добродетели серого клопа.

Комментарии закрыты