Мухи-антраксы

Мухи-антраксы

Я познакомился с антраксами в 1855 году. Тридцать лет прошло с тех пор, у меня явился некоторый досуг и я снова, с неостывшим жаром, принялся за прежние занятия на пустырях моей деревни. Антракс, наконец, открыл мне свои секреты, которые я, в свою очередь, хочу открыть читателю.

Посетим в июле гнезда стенной халикодомы и снимем несколько штук их с камней, к которым они прикреплены. Это делается с помощью нескольких резких ударов в бок камня. Гнездо тогда отделяется совершенно чисто, все сразу, и нижние ячейки его при этом открываются, так как снизу им служила стенкой поверхность камня. Завернем снятые гнезда в газетные листы, сложим в коробочки, закроем их и поспешим домой, чтобы там спокойно рассмотреть все население гнезд. Содержимое ячейки состоит из кокона янтарного цвета, тоненького и прозрачного, как луковая шелуха. Разрежем деликатную кожицу во всех ячейках, во всех гнездах, и если только судьба будет к нам благосклонна, а она всегда такова к терпеливым, то мы, в конце концов, найдем такие коконы, которые содержат по две личинки одновременно: одну, более или менее увядшую — пожираемую, другую, свежую и толстенькую — пожирающую. Мы найдем также и такие коконы, в которых увядшая личинка окружена целой семьей копошащихся вокруг нее мелких личинок.

Муха-антракс (Anthrax morio)

С первого же взгляда понятна происходящая в коконе драма. Вялая личинка — это личинка халикодомы. Окончив свое медовое тесто, она соткала в течение июня шелковый мешок, чтобы в нем погрузиться в оцепенение, необходимое для подготовки к превращению. Она вся вздулась от жиру и представляет лакомый и беззащитный кусок для всякого, кто сумеет до нее добраться. И вот, в ее тайное убежище, несмотря на все препятствия: земляные стены и кокон, проникают плотоядные личинки, которые питаются уснувшей хозяйкой. Три различных вида принимают участие в грабеже, иногда в одном и том же гнезде, в смежных ячейках. Когда на личинке халикодомы находится одна паразитная личинка, то она принадлежит или мухе — трехполосому антраксу (А. trifasciata Meig.), или наезднику—большому левкоспису (Leucospis gigas Fbr.,). Но если вокруг жертвы копошится много, иногда 20 и больше мелких личинок, то это семейство мелких наездников — хальцид. У каждого из них будет своя история, начнем с антракса. Личинка его, такая, какой она бывает, сожрав свою жертву, занимает одна весь кокон халикодомы; длина ее от 15 до 22 мм, ширина от 5 до 6 мм. Она голая, гладкая, безногая, матово-белая, круглая, сильно изогнутая в покойном состоянии, но способна выпрямляться,

когда бьется. Через ее прозрачную кожицу можно различить в лупу слои жира, дающие личинке окраску. В более молодом возрасте личинка покрыта белыми, как сливки, матовыми пятнами и прозрачными желтыми. Первые происходят от скоплений жира, вторые — от питательной жидкости, которая их омывает. Все тело ее, считая с головой, состоит из 13 члеников, не везде одинаково резко отделенных друг от друга. Дыхательных отверстий четыре: 2 — впереди, 2 — сзади, как это обыкновенно бывает и у других личинок двукрылых. Личинка антракса приобретает особенный интерес способом питания, так как рот ее лишен челюстных крючков, способных вонзаться в кожу и разрывать ее. Антракс не кусает свою дичь, как другие хищные личинки, он сосет ее.

Чтобы легче было наблюдать, я переместил из ячейки в стеклянную трубку личинку антракса и ее кормилицу, личинку халикодомы.

Паразит прикрепляется к какой-нибудь точке тела своей кормилицы, причем при малейшем беспокойстве оставляет это место и также легко опять принимается сосать в новом. Через 3—4 дня после начала сосания, кормилица, такая толстая вначале и покрытая блестящей кожицей, доказывающей здоровье, начинает принимать увядший вид. Брюшко сморщивается, свежесть блекнет, кожа покрывается легкими складками и указывает на значительное уменьшение крови и жира. Едва успеет пройти неделя, как кормилица делается дряблой, морщинистой, как будто раздавленной. Но антракс продолжает опустошать ее. Наконец, на 12-й или на 15-й день, от личинки халикодома остается белое зернышко, величиной не больше булавочной головки. Это — пустая, свернувшаяся кожица личинки. Я размачиваю в воде эти жалкие остатки, потом с помощью очень тоненькой трубочки надуваю ее, держа ее погруженной в воду. Кожа растягивается, надувается, принимает форму личинки и нигде нет выхода для вдуваемого мной воздуха. Значит, кожа не тронута; на ней нет ни одного отверстия. Следовательно, содержимое личинки кормилицы переместилось в тело питомца при помощи процесса, напоминающего эндосмос. Впрочем, я воздержусь от решительного вывода, оставляя объяснения этого необыкновенного способа питания на долю будущих исследований *.

Личинка халикодомы, назначенная для питания личинки антракса, не имеет ни малейшей раны. Мать антракса, тщедушная муха, лишена всякого оружия для нанесения ран добыче своего детища; кроме того, она лишена возможности проникнуть в гнездо халикодомы. Относительно этого нет никаких сомнений: будущая кормилица личинки антракса не была парализована жалом его матери, как это делается у других насекомых, охотящихся за дичью, и находится в нормальном состоянии.

*Изложенные наблюдения можно дополнить позднейшими исследованиями, произведенными над личинкой другого вида антракса (Argyromaeba zonabriphaga Portsch.), паразитирующего на личинках жуков-нарывников. Самым важным отличительным признаком этой личинки служит маленький, шарообразный придаток на конце последнего кольца ее тела, снизу, который у взрослой личинки не всегда бросается в глаза, но у молодой достигает значительно большего развития и резко отделяется от остального тела, наподобие головы. Этот придаток есть не что иное, как присоска, с помощью которой паразитная личинка прочно удерживается на теле своей жертвы. На головном конце личинки нет выдающихся темных, хитиновых частей рта, сохранившихся здесь лишь в зачаточном состоянии, а вместо того имеется небольшое темное пятнышко. Пищеприемное отверстие ее, само по себе, представляет присосок, поглощающий жидкое содержимое жертвы, просачивающееся через оболочку вследствие всасывания

Приходит питомец, далее мы увидим как; он в это время так мал, что едва заметен в лупу; сделав все приготовления, этот атом устраивается на своей чудовищной кормилице и постепенно высасывает ее всю. А эта, не будучи парализованной, полная жизни, позволяет высасывать свои соки с самой глубокой апатией. Ни одного сопротивления, даже ни одного вздрагивания тела: она неподвижна, как труп.

Ах! Это происходит от того, что крошечный паразит с необыкновенным коварством выбрал время для нападения. Если бы он появился раньше, в то время, когда личинка поедает мед, то ему пришлось бы плохо. Если бы в то время личинка халикодомы почувствовала, что ее сосут, то протестовала бы движениями тела и челюстями и пришелец погиб бы. Но теперь всякая опасность миновала. Запершись в свой шелковый мешок, личинка погрузилась в оцепенение, предшествующее превращениям. Даже от укола острием иглы она не проявляет никаких признаков раздражения, а еще менее от прикосновений сосальца антракса.

И вот еще чудо. В течение почти 15 дней, когда длится пир антракса, желтоватый цвет личинки, указывающий на ее здоровое состояние, остается неизменным и делается коричневым, доказывающим гниение, только в последние моменты, когда от личинки почти ничего не осталось; да и это не всегда бывает. Обыкновенно до самого конца ее мясо сохраняет вид свежести, и даже комочек съежившейся кожицы бывает белый, что доказывает, что жизнь не покинула личинку до тех пор, пока ее тело не свелось на нуль.

Что же это за жизнь, которую можно сравнить с пламенем ночника, угасающим только тогда, когда последняя капля масла выгорела? Как может животное бороться со смертью до тех пор, пока у него остается хоть зернышко материи, как бы служащее очагом для поддержания жизненной энергии? Жизненные силы покидают здесь живое существо не вследствие нарушенного равновесия, а потому, что от этого существа, материально, ничего больше не осталось. Не присутствуем ли мы при рассеянной жизненности растения, которая остается и в каждом куске его? Никоим образом: личинка — более деликатный организм. Между различными частями ее тела существует тесная связь и ни одна из них не может быть поражена без вреда для остальных. Если я раню или контужу личинку, то через очень короткий промежуток времени она начинает разлагаться. От простого укола иглой она умирает и разлагается, а в то же время она остается живой и сохраняет всю свежесть тканей до тех пор, пока не будет до конца высосана сосальцем антракса.

Я не понимаю этой тайны. Все, что я могут здесь предположить (да и эти сомнения я излагаю с большой сдержанностью), сводится к следующему. Вещества, находящиеся в оцепеневшей перед окукливанием личинке, еще не имеют точно определенного, постоянного положения; подобно сырым материалам, собранным в кучу для постройки здания, они ждут того процесса, который сделает из них пчелу. Для того, чтобы обработать этот материал будущего насекомого, воздух, первоначальный работник в образовании всех живых веществ, циркулирует по этому материалу, проводимый сетью трахей, а над организацией и размещением частей на места работает нервный аппарат, этот первый зачаток будущего животного. Значит, нерв и трахея — вот существенное; остальное есть материал, над которым работает превращение. До тех пор, пока этот материал не употреблен, пока он не установился окончательно, он может истощаться, но жизнь, хотя и скрытая, будет продолжаться, при том необходимом условии, чтобы дыхание и нервы были пощажены. Это род лампы, которая, при полном или при пустом резервуаре, продолжает гореть до тех пор, пока фитиль ее напитан горючим материалом. Под присоской антракса через целую, не прогрызанную кожу личинки могут просачиваться только жидкости, составляющие запасный пластический материал. Но дыхательный и нервный аппараты при этом не страдают. А так как две, самые существенные, функции не тронуты, то жизнь и остается до полного исчезновения материи. Наоборот, если я сам раню личинку, то я повреждаю нервные или трахейные нити и личинка погибает.

Другие плотоядные личинки, как мы знаем, имеют определенную точку на теле жертвы, в которую погружают свои челюсти и грызут. Если они переменят место, то подвергаются опасности погибнуть. Антракс находится в более благоприятных условиях, может сосать в какой угодно точке. Ему необходимо это преимущество. У роющих ос-охотников мать сама прикрепляет яичко к определенной точке тела жертвы и притом, что особенно важно, прикрепляет его головным концом к телу жертвы, так что будущей личинке не придется на свой риск искать место, с которого надо начинать еду. Ей остается грызть там, где она вылупилась.

Для антракса условия совершенно иные. Яйцо его не только не отложено на жертву, но даже снесено не в ячейке халикодомы; это есть следствие слабости матери и отсутствия у нее всяких орудий для просверливания стенок ячейки. Только что вылупившийся паразит сам должен туда проникнуть. Вот он является к своей объемистой добыче. Место нападения определяется случаем, первым соприкосновением ищущего пищи рта с жертвой. Если бы у личинки антракса были челюсти, способные ранить, то она вызвала бы смерть и разложение своей жертвы и сама погибла бы от голода, так как ей необходимо свежее мясо. Но так как рот ее не способен ранить, а только сосет, то и провизия ее остается свежей до конца.

Но потребность в здоровой пище есть не единственное требующееся здесь условие; я вижу еще другое, не менее необходимое. Надо, чтобы содержимое личинки было достаточно жидко для того, чтобы просачиваться через нетронутую кожу от действия сосания. Ну, это условие осуществляется именно перед превращением жертвы из личинки в куколку. Когда Медея хотела возвратить молодость Пелиасу, то положила разрубленные члены старого короля Колхиды в кипящий котел, ибо новое существование непонятно без разрушения старого. Так же и внутренности личинки, которая должна превратиться в пчелу, начинают распадаться и обращаются в жидкую кашицу или жидкую, бесформенную, массу, в которой плавают бесчисленные маслянистые пузырьки, и вся она прорезана обильными разветвлениями трахей и нервных нитей, а под кожей сохраняется лишь тонкий слой мускулов. Из такого пюре складывается постепенно, в течение всего куколочного периода, взрослое насекомое: пчела, бабочка, жук и т.д. Во всякое другое время, когда личинка находится в деятельном периоде или когда она достигла состояния взрослого насекомого, твердость тканей не допустила бы просачивания жидкостей и высасывание ее антраксом сделалось бы невозможным. Действительно, я нахожу, что личинка антракса в большинстве случаев устраивается на оцепеневшей, приготовившейся к окукливанию, личинке халикодомы и иногда, но редко, на куколке. Никогда я не нахожу ее на деятельной личинке, поедающей мед, и почти никогда на взрослом насекомом, которое остается заключенным в ячейку в течение всей осени и зимы. Многие насекомые высасывают своих жертв, находящихся в оцепенении, но ни одно не достигает в этом сосании такого совершенства, как антракс.

Ни одно также не может сравниться с ним в отношении средств, употребляемых для выхода из родимой ячейки. Другие пожиратели личинок, сделавшись взрослыми насекомыми, приобретают крепкие челюсти, способные рыть землю, ломать земляные перегородки и даже обращать в порошок твердый цемент, из которого строит халикодома. Антракс в состоянии взрослого, окрыленного, насекомого не имеет ничего подобного. Рот его — это мягкий, короткий хоботок, удобный для лизания сладкого сока цветов; ножки у него такие хилые и тщедушные, что сдвинуть песчинку было бы для них слишком трудной работой, способной повредить все сочленения; его большие твердые крылья, не способные складываться, не позволяют ему пройти через узкий проход; его нежное, бархатное платье с длинным пушком, которое можно испортить одним дуновением, не могло бы вынести грубых прикосновений к стенкам подземных галерей. Не будучи в состоянии проникнуть в ячейку халикодомы, чтобы отложить туда яичко, окрыленный антракс не может также и выйти оттуда, чтобы появиться на свет Божий в своем свадебном костюме. Личинка его, с своей стороны, неспособна проложить ему путь для будущего выхода; она еще слабее взрослого насекомого, которое, по крайней мере, летает и ходит. Как выйти ему из ячейки каменщицы? Это было бы неразрешимой задачей для них обоих, если бы не случилось здесь кое-что новое.

У всех насекомых куколка, эта переходная форма между личинкой и взрослым насекомым, почти всегда представляет собой поразительное изображение нарождающегося, взрослого организма. Это род мумии, завернутой в пелену и ожидающей неподвижно и бесстрастно воскресения. Ее нежное тело и прозрачные, как хрусталь, члены скреплены неподвижно и растянуты вдоль тела из опасения, чтобы движение не нарушило крайнюю деликатность совершающейся внутри их работы. Так больной, с переломленными членами, должен, чтобы выздороветь, лежать неподвижно в повязках, наложенных хирургом.

И вот, в противоположность тому, что мы привыкли видеть у других насекомых, куколка антракса должна выполнить работу циклопа. Она должна трудиться, волноваться, тратить силы, стараясь проломать стены и проложить дорогу для выхода. На долю куколки выпадает здесь трудная работа, а взрослому насекомому достаются прелести отдыха и покоя на солнце. Следствием этой перемены явились у куколки орудия рытья.

Личинка антракса кончает высасывание своей жертвы не более как в 15 дней; в конце июля уже редко можно бывает найти питомца на его кормилице. С этого времени вплоть до следующего мая личинка остается в коконе пчелы без всяких изменений, но с наступлением майских дней она сморщивается, сбрасывает шкурку и превращается в куколку. Куколка (рис. 157), от 15 до 20 мм дл., одета рыжеватой, роговой оболочкой. Голова круглая, большая; лоб и макушку ее занимает коронка из 6 зубцов, расположенных полукругом, задние зубцы самые крупные; ниже коронки, на лице, еще два небольших соприкасающихся зубчика.

На спинной стороне четырех брюшных колец, начиная со второго, находится, на каждом, поясок из 25 тонких крючков, прикрепленных середками к поверхности кольца, так что приподнимающиеся кончики их образуют два параллельных ряда; кроме того, на всех кольцах имеются еще пояски из длинных тонких щетинок, направленных вершинами назад; на боках эти щетинки сидят более густо, почти пучками. На шестом сегменте поясок состоит из одного ряда почти прямых шипиков; на следующих он выражен еще слабее. Последний, девятый, сегмент конусовидный, кончается пучком из восьми тонких зубчиков, из которых два задних, наиболее длинных, торчат особенно. Дыхальца круглые, одна пара на туловище и семь пар по бокам первых брюшных колец. В покое куколка согнута дугой.

Такова странная машина для рытья, которая должна приготовить выход тщедушному антраксу через стенки гнезда халикодомы. Эти подробности строения, которые так трудно передать словами, можно резюмировать следующим образом: спереди, на лбу, коронка из острых шипов орудие толкания и рытья; сзади — сложный сошник, который, втыкаясь, образует точку опоры и позволяет куколке сразу подскочить, чтобы толкнуться головой в преграду, которую надо уничтожить. На спине четыре терпуга, которые удерживают животное на месте, втыкаясь своими сотнями крючков в стенки канала. По всему телу редкие жесткие волоски, направленные назад, чтобы помешать обратному движению куколки.

Подобное же строение, с маленькими изменениями в подробностях, встречается у всех куколок антраксов. Но я ограничусь сравнением, только для примера, с выемчатым антраксом (A. sinuata Fall.), который живет за счет осмии трехрогой (рис. 158). Куколка последнего отличается более слабым вооружением: ее четыре спинных пояска составлены, каждый, 17-ю дужками, а не 25-ю, как у трехполосого антракса; остальные брюшные сегменты, начиная с шестого, совсем без шипиков, а только с длинными упругими волосками.

К концу мая окраска куколки, бывшая до тех пор светло-рыжей, сильно изменяется, что указывает на скорое превращение. Голова, туловище и покровы крыльев становятся прекрасного, черного, блестящего цвета; задняя часть тела также темнеет. Наступил момент, когда куколка должна работать над выходом из ячейки.

Мне хотелось видеть ее за работой не в естественных условиях, что неосуществимо, а в стеклянной трубке, куда я запер ее между двух пробок из сердцевины сорго. Пространство, разграниченное таким образом, приблизительно равнялось длине ячейки.

Задняя и передняя перегородки хотя не так прочны, как постройки халикодомы, но все-таки настолько тверды, что уступают только продолжительным усилиям куколки; но боковые стенки, стеклянные, гладки и потому щетинистые пояски куколки не в состоянии упираться в них. И все же, в течение дня, куколка продырявила переднюю перегородку, толщиной в два сантиметра. Я вижу, как она уперлась в заднюю перегородку своим парным хвостовым сошником, изогнулась дугой, потом сразу выпрямилась и толкнула зубчатым лбом переднюю перегородку. Под ударами коронки пробка обращается в мелкие крошки и работа медленно подвигается вперед, атом за атомом. Время от времени метод изменяется. Погрузив свою корону в проделанную ямку, куколка вздрагивает и описывает круг хвостовым концом. Это уже сверление сменяет предыдущую работу. Потом опять следуют толчки, прерываемые отдыхом. Наконец, дыра проделана. Куколка проскальзывает туда,, но не вся: голова и грудь показываются наружу, брюшко остается в галерее.

Стеклянная трубка, не дающая точек опоры на гладких боковых стенках, нарушила, наверное, правильность работы куколки, которая, по-видимому, и не применила здесь всех своих способностей. Дыра через сорго большая, неправильная, просто грубая брешь. А в стенке гнезда каменщицы дыра определенная, цилиндрическая и диаметра как раз равного диаметру тела куколки. А потому, я думаю, что в естественных условиях куколка меньше работает толчками и больше сверлит.

Узость и правильность выходного канала необходимы ей. Она всегда остается всунутой в этот канал и даже крепко держится своими спинными терпугами. Наружу торчат только голова и грудь. Это последняя предосторожность для окончательного освобождения. Действительно, устойчивость точки опоры необходима антраксу для того, чтобы вылезть из своего рогового футляра, расправить свои большие крылья и вытащить слабые ножки из их чехликов. Вся эта деликатная работа была бы нарушена недостатком устойчивости в положении куколки. Итак, высунувшись из узкой выходной галереи, куколка плотно держится в ней с помощью своих поясков и щетинок и принимает, таким образом, устойчивое положение, необходимое для выхода из нее окрыленного насекомого. Все готово. Теперь пришло время совершиться великому акту. На лбу, у основания коронки, открывается поперечная щель; вторая, продольная, вскрывает череп и продолжается на спинку. Из этого крестовидного отверстия показывается вдруг антракс, весь влажный от соков этой лаборатории жизни. Он укрепляется на своих дрожащих ножках, распускает и высушивает крылья, одевается мягким, как бархат, пушком и улетает, оставив в окне ячейки свою куколочную оболочку, которая еще долго остается целой. Траурное двукрылое имеет перед собой 5—6 недель для того, чтобы исследовать камни и тимьян и вкусить свою долю наслаждений и радостей жизни. В июле мы опять встретим его, когда он будет заниматься входом в ячейку, еще более странным, чем выход.

Итак, мы знаем, как антракс выходит из ячейки, но как же он входит туда? Прежде всего, очевидно, что мать не может положить яйца в ячейку пчелы-каменщицы, уже потому, что во время появления антракса все ячейки давно закрыты сводом из цемента. Чтобы проникнуть туда, ей нужно было бы сделаться опять тем инструментом для рытья, каким она была перед превращением во взрослое насекомое. Короче, мать находится в полной невозможности поместить свое яичко в гнездо каменщицы.

Не сама ли личинка, которую мы видели сосущей халикодому, входит в жилище, снабженное провизией? Вспомним этого жирного червячка, лишенного малейших признаков органов движения, даже без волосков, умеющего только растягиваться и свиваться. Нет, это животное назначено только для неподвижности и пищеварения: эта личинка еще менее матери способна сама войти в жилище каменщицы. Как же она проникла туда? Вот — вопрос, вот — тайна, которые терзали меня в течение целой четверти столетия. Для получения ответа у меня оставалось одно средство, почти невозможное: проследить за личинкой антракса с момента ее выхода из яйца.

Антраксы, хотя довольно многочисленные по количеству видов, не представляются достаточно многочисленными для последовательных наблюдений. Я вижу, как они, то там, то здесь, летают по сильно пригретым местам, по старым стенам, по песчаным откосам, то маленькими компаниями, то в одиночку. Не зная их постоянного места жительства, я не могу ни в чем надеяться на этих бродяг, которые сегодня появятся, а завтра, может быть, нет. Подстерегать их поодиночке, на страшном солнечном припеке, слишком трудно и мало плодотворно, так как быстрокрылое насекомое всегда может улететь от вас, неизвестно куда, в тот самый момент, как секрет начинает вам открываться. Я потратил на это, без результата, много долгих часов. Можно было бы надеяться на успех, если бы один вид составлял где-нибудь достаточно населенную колонию. Исследование, начатое на одном экземпляре, продолжалось бы на другом и т.д. до полного ответа. В течение моей долгой энтомологической карьеры я встретил только два, довольно многочисленных, вида антраксов: один в Карпантра, другой в Сериньяне. Первый, выемчатый антракс, живет в коконах осмии трехрогой, которая, в свою очередь, устраивает свои гнезда в старых галереях антофоры пушистоногой; другой, трехполосый антракс, паразитирует у стенной халикодомы. Я пронаблюдаю тот и другой вид.

Еще раз, на склоне лет, я отправился в Карпантра, милый маленький город, где, еще юношей, я начинал свою педагогическую карьеру.

Проходя мимо, я кланяюсь старому училищу, в котором я был когда-то учителем. Вид его не изменился: оно все так же напоминает исправительный приют. Между четырьмя высокими стенами виднеется двор, что-то вроде медвежьего рва, в котором школьники ссорились за место для игр под ветвями платана. Вокруг расположены какие-то клетки, без света и воздуха. Вот мое старое жилище, где потом поселились другие. О, как бы я желал еще раз увидеть комнату, где я столько мучился над интегралами и дифференциалами!

Но не забудем насекомого среди этих воспоминаний. Наконец, мы у цели. Этот, обращенный к югу, отвесный обрыв, в несколько сот шагов длины и весь испещренный дырочками, как огромная губка, есть столетнее поселение антофоры пушистоногой и ее бесплатной квартирантки, осмии трехрогой. Здесь водятся также и их истребители: жук, ситарис — паразит антофоры и муха, антракс — паразит осмии.

Не зная точно, какое время наиболее благоприятно для наблюдений, я пришел немного поздно, 10 сентября. Я бы должен был прийти месяцем раньше и даже в конце июля, чтобы наблюдать деятельность антракса. Теперь я вижу только редких из них, летающих там и сям перед гнездами. Но не будем отчаиваться, осмотрим предварительно местность.

Ячейки антофоры содержат еще ее личинок. В некоторых ячейках я нахожу и паразитов ситарисов и маек, находка, не имеющая цены для меня в настоящее время. В других нахожу третьего паразита — мелекту, в состоянии окрашенной куколки или даже вполне готового насекомого. Более ранняя, осмия оказывается в коконах исключительно уже во взрослом состоянии; плохое предзнаменование для моих исследований, потому что антракс требует личинки, а не совершенного насекомого. Мои опасения увеличиваются. Личинка антракса, должно быть, уже несколько недель тому назад съела свою кормилицу и достигла полного развития. Я пришел слишком поздно.

Значит, дело проиграно? Нет еще. Мои заметки удостоверяют, что вылупление антракса совершается во второй половине сентября. Сверх того, антраксы, которые в настоящее время исследуют обрыв, делают это не ради праздных упражнений, они, наверное, занимаются устройством своего семейства. Эти опоздавшие не могут пристроить его у осмий, которые превратились уже во взрослых насекомых, и не годятся, вследствие плотности их тела, для деликатного сосания питомца, да и слишком сильны, чтобы допустить это. Но осенью на этом склоне появляется, на месте весеннего населения, новое, иное в видовом отношении, не менее многочисленное и состоящее так же из насекомых, собирающих мед. Я вижу здесь за работой корончатую антидию, которая спускается в свои галереи, то с жатвой цветочной пыли, то с шариком из ваты. Не пользуется ли антракс, летающий теперь, этими осенними пчелами, как двумя месяцами ранее пользовался осмией?

Успокоенный несколько этими предположениями, я уселся у подножия обрыва, на таком жгучем солнце, на котором можно было сварить яйцо, и в течение половины дня следил взглядом за перелетами моих мух. Антраксы медленно летают перед обрывом, на расстоянии нескольких дюймов от его поверхности, и перелетают от одного отверстия к другому, не проникая в них. Да и крылья их, широко раскрытые даже во время покоя, помешали бы им войти в слишком узкую галерею. А потому они исследуют склон, летая туда и сюда, вверх и вниз, то порывисто, то медленно и мягко. Время от времени я вижу, как антракс порывисто приближается к стенке и опускает брюшко как будто для того, чтобы коснуться земли концом яйцеклада. Это продолжается одно мгновение, после чего насекомое присаживается в другом месте и отдыхает; затем оно опять начинает свои медленные перелеты с места на место, свои исследования и свои внезапные толчки в землю концом брюшка.

Я сейчас же спешил, с лупой в руке, к тому месту, где насекомое коснулось земли брюшком, в надежде найти яичко, которое, как по всему видно, откладывается при каждом толчке брюшка в землю. Но несмотря на все внимание, я не мог ничего найти. Правда, что усталость, ослепительный свет и жара делали наблюдение очень трудным. Позднее, когда я познакомился с крошечным животным, которое выходит из этого яичка, моя неудача не удивляла меня. В кабинете, с неутомленными глазами и с самыми лучшими стеклами, которые направляла не дрожащая от усталости и волнения рука, я с огромным трудом мог найти крошечное создание, даже когда знал, в какой точке оно лежит.

Итак, несмотря на мои неудавшиеся попытки, я остаюсь при том убеждении, что антраксы рассеивают свои яички по одному на поверхности мест, обитаемых пчелами, нужными для их личинок. Прикасаясь концом брюшка к земле, они каждый раз откладывают яичко. Они не принимают никакой предосторожности для того, чтобы прикрыть яичко, да матери и невозможно этого сделать, вследствие строения ее тела. Яичко, такое нежное, прямо кладется на солнце, между песчинками, в какой-нибудь морщинке раскаленной земли. Но этого достаточно, лишь бы вблизи было гнездо с желанной личинкой.

Отныне молодой червячок, который выйдет из яйца, сам должен выворачиваться из беды на свой страх.

Но червячок, которого мы знаем и который высасывает толстую личинку халикодомы и осмии, не может перемещаться и еще менее может проникнуть через стенку гнезда и через ткань кокона. Значит, является необходимость в начальной форме, подвижной, организованной для поисков, в которой двукрылое достигало бы своей цели. Антракс должен иметь две личинковых формы: одну для того, чтобы проникнуть к припасам, и другую для того, чтобы их съесть. Я убеждаю себя этим логическим рассуждением и вижу уже в воображении крошечное существо, вышедшее из яичка, подвижное и тоненькое, которое может и ползать и пролезть в самые маленькие щели. Добравшись до личинки, которой оно должно питаться, оно сбрасывает с себя дорожный костюм и превращается в неуклюжее животное, единственное назначение которого состоит в том, чтобы расти и толстеть в неподвижности. Все это вытекает одно из другого, как геометрическая теорема. Проверим эти предположения наблюдениями.

На следующий год я опять принимаюсь за свои исследования, на этот раз над антраксом халикодомы, который встречается недалеко от моего дома, что позволит мне наблюдать его утром, вечером и вообще, когда мне вздумается. Теперь уже я знаю, что антракс кладет яйца в июле, а самое позднее — в августе. Каждое утро, около 9 часов, когда жара начинает становиться невыносимой, я отправляюсь на экскурсию, решившись хоть пострадать от солнечного удара, лишь бы разгадать загадку. А для чего? Лишь для того, чтобы написать историю мухи. И чем сильнее жара, тем больше шансов на успех. Идем! С печально запыленных оливков несется звонкое трещанье, с широким andante — это концерт цикад, брюшко которых трепещет и звучит тем с большим исступлением, чем больше увеличивается жара. В течение 5—6 недель, большей частью по утрам, иногда после полудня, я отправлялся исследовать шаг за шагом каменистое плоскогорье.

Гнезда халикодомы встречаются здесь в изобилии, но мне не удается встретить ни одного антракса, который бы сидел на поверхности гнезда, занятый откладкой яиц. Только изредка я замечаю, как они быстро пролетают мимо меня и исчезают вдали. Видя, как трудно присутствовать при откладке яичек, я беру себе помощников: мальчуганов, которые здесь же пасут овец. Объясняю им получше, чего ищу, говорю о большой черной мухе и о гнездах и поручаю им следить за этой мухой хорошенько и заметить те гнезда, на которые она станет садиться. Если они потом сообщат мне благоприятные новости, то на другой день я пойду вместе с ними продолжать наблюдения. За ничто ничего и не получат, само собой разумеется, а за каждое гнездо, которое будет отвечать требуемым условиям, обещана денежная награда. Условия приняты с энтузиазмом. Я верил в успех, но в конце августа мои последние надежды рассеялись. Никому из нас не удалось видеть большую черную муху, сидящую на гнезде пчелы-каменщицы.

Неудача, мне кажется, может быть объяснена следующим образом.

Антракс летает туда и сюда, во всех направлениях, по обширной каменистой равнине, на которой рассеяны гнезда халикодомы. Не замедляя полета, он опытным глазом различает земляной свод гнезда, предмет его поисков. Найдя его, он его осматривает, паря над ним, толкает его раз или два концом брюшка и сейчас же опять улетает, не присев на него. Если он и отдыхает, то где-нибудь в другом месте, все равно где: на земле, на камне, на кустике какой-нибудь травы. При таких его привычках, которые очень вероятны, судя по моим наблюдениям в Карпантра, совершенно понятно, почему ни я, ни мои пастухи не имели успеха. Антракс не садится на гнездо халикодомы, чтобы методически совершать на нем кладку яиц: он кладет их с налету.

Таким образом увеличивается основание думать, что существует первоначальная личинковая форма антракса, совершенно иная, чем та, которая мне известна. Надо, чтобы эта личинка, вышедшая из небрежно брошенного на гнездо яйца, сумела бы в него проникнуть. Только что вылупившись, она должна приняться за отыскивание себе жилья и пищи и она достигнет того, руководимая инстинктом, той способностью, которая дает новорожденному такую же проницательность, какую может дать лишь долгая, полная опытов, жизнь. Я так верю в существование этого червячка, как будто бы я видел его собственными глазами. Никогда логика не приводила меня с такой верностью к великолепной биологической теореме.

Я начинаю рассматривать содержимое гнезд пчелы-каменщицы в поисках только что вышедшей из яйца личинки антракса. Я и мои помощники набираем целые корзины этих гнезд. Все рассмотрено на досуге, на моем рабочем столе, с той лихорадкой, какую чувствуешь при уверенности в близком и ценном открытии. Коконы каменщицы вынуты из ячеек и вскрыты: лупа исследует все их складочки и закоулочки; она исследует спящую личинку халикодомы точка за точкой; она исследует внутренние стены ячейки. Но все — ничего и ничего. В течение двух недель накапливались осмотренные и отброшенные гнезда. Мой кабинет завален ими. Любопытство делает нас жестокими.

25 июля (число заслуживает того, чтобы быть записанным) я увидел или, скорее, я подумал, что вижу что-то, двигающееся на личинке халикодомы. Или это обман зрения? Или это пушинка, которая двигается от моего дыхания? Нет, это не иллюзия и не пушок, а просто-напросто червячок. Вот — момент! И потом, какие мучения! Он не имеет ничего общего с личинкой антракса; можно подумать, что это микроскопический глист, который случайно вылез через кожу своего хозяина и отряхивается. Я мало рассчитываю на ценность моей находки, так сбивает меня с толку вид червячка. Что же делать: переместим в стеклянную трубочку личинку халикодомы и загадочное существо, которое движется по ее поверхности. Может быть, это он, кто знает? Зная уже, как трудно увидеть крошечное животное, которое я ищу, я удваиваю внимание и в течение двух дней набираю 10 червячков, подобных тому, который привел меня в такое волнение. Каждый помещен в особую стеклянную трубочку вместе с личинкой халикодомы. Червячок так мал и прозрачен, так сливается со своим хозяином, что малейшая складка кожи скрывает его от меня. Случается, что вчера я выследил его в лупу, а сегодня уже не могу найти, и мне кажется, что его уже нет, что, будучи раздавлен тяжестью опрокинувшейся личинки, он обратился в ничто, к которому был так близок. Потом он начинает двигаться, и я его замечаю. В течение двух недель мои терзания не имели границ. Первоначальная ли это личинка антракса? Да, потому что я наконец вижу, как мои воспитанники превращаются в ранее описанную личинку и принимаются сосать. Несколько моментов удовлетворения, которые я тогда имел, вознаграждают за всю тоску ожидания.

Перейдем теперь к дальнейшей истории животного, представляющего первую форму антракса. Эта личинка (рис. 159), около 1 миллиметра в длину, почти такая тонкая, как волосок. Слабое создание очень деятельно: оно вскарабкивается на толстое брюшко личинки халикодомы и обходит его кругом. Оно ходит довольно быстро, сгибаясь и разгибаясь почти так, как это делают пяденицы. Два его конца служат главными точками опоры. Когда оно останавливается, то двигает передней частью тела по всем направлениям, как будто исследует кругом. Под микроскопом заметно, что личинка состоит из 13 члеников, считая с головой. Последняя слегка буроватая и на переднем краю усажена немногими короткими ресничками. На нижней стороне каждого кольца туловища торчат по две, направленные в обе стороны, длинные реснички. Две такие же, но еще более длинные, реснички находятся на конце последнего брюшного членика.

Эти четыре пары волосков, 3 — впереди и 1— сзади, суть органы движения, которое облегчается еще ресничками головы и хвостовым бугорком; последний способен выделять клейкую жидкость, временно придерживающую личинку. Вдоль всего тела, от первого кольца туловища до предпоследнего брюшного, проходят внутри личинки два трахейных ствола, хорошо заметных благодаря ее прозрачности.

В течение двух недель тщедушная личинка остается в только что описанном состоянии, нисколько не увеличиваясь в росте и, по всей вероятности, без всякой пищи. Как часто я ни навещал ее, я не мог застать ее за едой. Да и что бы она ела? В занятом ею коконе нет ничего, кроме личинки халикодомы; а этой она может воспользоваться только тогда, когда приобретет свое сосальце, т.е. когда превратится в следующую форму. Но эта жизнь без пищи не есть в то же время праздная жизнь. Маленькое животное, то здесь, то там. исследует жертву; оно ходит по ней и осматривается вокруг, поднимая и опуская голову.

Такая продолжительность переходного состояния, не требующего пищи, кажется мне необходимой. Яичко отложено матерью на поверхность гнезда, я думаю, по соседству с нужной ячейкой, но довольно далеко от личинки, защищенной толстым покровом. Новорожденный сам должен проложить себе путь к припасам — и не насилием и взломом, на которые он не способен, а терпеливым проскальзыванием среди лабиринта щелей. Стены жилища каменщицы так плотны, что эта задача является очень трудной даже для него, как он ни тонок. Я вижу только одно слабое место, да и то лишь в некоторых гнездах: это линия, где свод соединяется с поверхностью камня. Несовершенное спаивание столь различных материалов, как цемент пчелы и камень, может оставить какую-нибудь щель, достаточную для личинки, имеющей толщину волоса. Однако лупа не всегда находит подобную щель в гнездах, занятых антраксом.

А потому я охотно допускаю, что в поисках за ячейкой червячок блуждает по всей поверхности свода. Там, где может пройти сверло левкосписа, о котором мы будем говорить в следующей главе, неужели не найдется достаточно места для прохода личинки, еще более тонкой, чем это сверло? Правда, что левкоспис обладает мускульной силой и твердостью орудия, а у личинки, при ее слабости, только и есть, что настойчивость и терпение. Она делает в течение долгого времени то, что левкоспис оканчивает в три часа. Так объясняется, почему антракс в течение двух недель остается в первоначальной форме, роль которой состоит в том, чтобы проникнуть через стену гнезда, проскользнуть через ткань кокона и добраться до пищи.

Я даже думаю, что надо еще более долгое время: работа так трудна, а работник так слаб! Я не знаю, как давно найденные мною личинки достигли своей цели. Может быть, им посчастливилось добраться I до своей кормилицы задолго раньше конца своего первого возраста, который они и заканчивали уже на моих глазах без видимой пользы, исследуя свои припасы. Для них еще не наступил момент снять дорожное платье и, надев новую кожу, усесться за стол. Другие, подобные им, вероятно, еще блуждают в порах земляных гнезд, и это-то делало мои поиски безуспешными вначале.

Некоторые факты как бы говорят за то, что время входа в ячейку может запоздать на целые месяцы вследствие трудности проникнуть в нее. Встречаются личинки антракса рядом с остатками куколки халикодомы, близкой к окончательному превращению; встречаются также, хотя очень редко, на халикодомах, достигших уже взрослого состояния. Эти личинки имеют болезненный, страдальческий, вид, так как припасы слишком тверды для них и не поддаются больше их деликатному сосанию. Откуда взялись такие запоздавшие, если это не те личинки, которые слишком долго блуждали в стенах гнезда? Мои личинки, перемещенные вместе с припасами в стеклянные трубки, оставались в одном состоянии две недели. Наконец, я увидел, что они съеживаются, сбрасывают кожицу и превращаются в личинку, которую я ожидал с таким мучительным нетерпением. Это, именно, была уже описанная раньше личинка антракса, сосущая халикодому. Новая личинка, не медля, прикладывает свою присоску к халикодоме и начинается пир, который длится еще две недели. Остальное известно.

Прежде, чем покончить с микроскопическим животным, посвятим несколько строк его инстинкту. Оно вылупляется из яичка под жгучими лучами солнца. Колыбель его — жесткая поверхность камня. Но спасение его под земляной крышкой; и вот, атом живой слизи вступает в борьбу с камнем. Он упорно зондирует поры, проскальзывает туда, карабкается, отступает назад и опять начинает двигаться вперед. Корешок прорастающего семени не с большей настойчивостью проникает в почву, чем он — в кусок цемента. Какое внушение толкает его к пище, находящейся под земляным сводом; какой компас указывает ему путь? Что знает он относительно распределения подземных жителей гнезда? Ничего. Что знает корень относительно плодородия почвы? Не больше. И, однако, оба направляются к точке питания.

Биография антракса теперь полна, недостает только подробностей относительно яйца, которое еще неизвестно. У громадного большинства насекомых, подвергающихся превращениям, из яичка вылупляется непосредственно та личинковая форма, которая остается неизменной до превращения в куколку. Очень замечательное отклонение от сказанного, открывающее энтомологии новую область, представляет антракс, который в состоянии личинки переходит через две последовательные формы, сильно различающиеся между собой как строением тела, так и ролью, которую они должны исполнить. Я обозначу это двукратное превращение словами: личинковый диморфизм. Первая форма, вышедшая из яйца, будет называться первичной личинкой, а вторая—вторичной личинкой. У антраксов роль первичной личинки состоит в том, чтобы добраться до припасов, на которые мать сама не может положить яичка. Эта личинка подвижна и снабжена двигательными ресницами, которые позволяют ей при ее тонкости проскользнуть в малейшие щели в своде гнезда пчелы и пролезть через ткань кокона к личинке, которой она должна питаться. По достижении этой цели роль ее кончается. Тогда появляется вторичная личинка, совершенно лишенная способности передвижения. Единственное ее назначение состоит в том, чтобы есть. Потом является куколка, снабженная орудиями для выхода, как первоначальная личинка была снабжена орудиями для входа. После освобождения куколки появляется из нее окрыленное насекомое, которое занимается откладкой яичек. Вся жизнь антракса делится, таким образом, на 4 периода, из которых каждому соответствуют особые формы и особое назначение.

Только что установленное явление приобрело бы большее значение, если бы нам удалось найти примеры его в других энтомологических рядах. Счастливый случай доставил мне несколько таких примеров, которые я сейчас и изложу.

Комментарии закрыты