Мы уже знаем, что на жуков охотятся также церцерисы, которые ловят исключительно долгоносиков и златок, то есть таких жуков, нервный аппарат которых представляет почти ту же степень концентрации, как у дичи сколий. Эти охотники совершают свою операцию на открытом воздухе и не встречают тех трудностей, какие должны преодолеть сколии; движения их ничем не стеснены и они могут руководиться зрением, но, с другой стороны, их хирургия должна разрешить иную, более трудную задачу. Жертва их со всех сторон покрыта непроницаемой для жала броней. Только одни места сочленений могут доставить свободный проход для ядовитого жала. Но места прикрепления ножек нисколько не отвечают требуемым условиям: следствием ужаления в эти пункты было бы только местное ранение, которое не победило бы жертву, а напротив, раздражив ее, сделало бы еще более опасной. Ужаление в место соединения головы с туловищем тоже не годится: оно поразило бы головной нервный узел и повело бы за собой смерть, а затем гниение. Таким образом, остается только место сочленения туловища с брюшком. Надо, чтобы, проникнув туда, жало уничтожило сразу все движения, которые могут быть так опасны для воспитания будущего потомства. А потому успех парализации требует, чтобы три грудные нервные узла были соединены вместе, возле этой точки. Этим и определился выбор долгоносиков и златок, причем те и другие покрыты кирасой.

Июльский, мраморный, хрущ (Polyphylla fullo L.)

Но если добыча покрыта только мягкими покровами, не способными остановить жало, то сконцентрированная нервная система не необходима для оператора, ибо, будучи хорошо знаком с анатомическими тайнами своей жертвы, он прекрасно знает, где помещаются нервные центры, и, если нужно, мог бы ранить их один за другим все, от первого до последнего. Так, действительно, и ведут себя аммофилы с гусеницами, сфексы с кобылками, эфиппигеры со сверчками.

У сколии опять мягкая добыча, с кожей, которую жало может проколоть в любой точке. Будут ли и они делать многократные уколы? Нет, потому что движения их стеснены под землей и такая сложная операция здесь невозможна. Здесь возможна парализация с помощью только одного укола. И потому сколиям нужна добыча, которая была бы легко уязвима, благодаря такому сближению нервных центров, какое мы видели у долгоносиков и златок; эта причина и заставляет сколий выбрать себе личинок пластинчатоусых жуков.

Борьба сколий, совершающаяся под землей, ускользает от взора наблюдателя и, мне казалось, всегда должна ускользать. Действительно, можно ли надеяться, чтобы насекомое, привыкшее работать в темноте, решилось делать то же самое при свете? Я совсем не рассчитывал на это, но все-таки, ради достоверности, попробовал поместить под стеклянный колпак сколию и ее врага. И хорошо сделал, потому что неожиданно получился успех. После филанта ни один охотник, в искусственных условиях, не нападал на жертву с таким увлечением. Посмотрим за работой волосатую сколию, оперирующую личинку бронзовки.

Личинка старается убежать от своей страшной соседки, сильно движется на спине и много раз обходит туда и сюда стеклянный круг. Скоро внимание сколии пробуждается и выражается постоянными пошлепываниями усиков по столу, который теперь заменяет землю. Наконец, она кидается, схватывает свою чудовищную добычу за задний конец и, упираясь концом брюшка, всходит на бронзовку. Осажденная, не свертываясь в оборонительную позу, продолжает ползти на спине еще скорее. Сколия, падая, с приключениями достигает передней части тела личинки и ущемляет челюстями одно место на спинке туловища; затем садится поперек жертвы, сгибается дугой и старается концом брюшка достать то место, куда должно погрузиться жало. Она немного коротка для того, чтобы сразу охватить объемистую добычу, а потому усилия и попытки ее возобновляются много раз. Конец брюшка с большими усилиями прикладывается то туда, то сюда, но нигде не останавливается. Одно это упорное искание уже показывает, какое значение придает парализатор точке, куда должно погрузиться его жало.

Между тем личинка продолжает ползти на спине. Вдруг она свертывается и ударом головы отбрасывает врага. Не обескураженная всеми этими неудачами, сколия встает, чистит себе крылья и опять начинает нападение на колосса, почти всегда влезая на него сзади. Наконец, после стольких бесплодных попыток, сколии удается принять удобное положение. Она сидит поперек личинки, уцепившись челюстями за ее спину; согнутое дугой тело ее проходит под личинкой и достигает концом брюшка места прикрепления головы. Чувствуя большую опасность, личинка бронзовки свертывается, раскручивается, поворачивается, а сколия и не препятствует этому. Держась крепко за жертву, она вместе с ней падает и перевертывается. Она в таком

ожесточении в это время, что я могу снять колпак и на свободе следить за всеми подробностями драмы. Наконец, несмотря на сумятицу, конец брюшка сколии чувствует, что подходящая точка найдена, и только тогда выпускает жало. Жало вонзается. Все кончено. Личинка, сначала деятельная и упругая, становится неподвижной и вялой. Она парализована. Отныне не будет больше движений нигде, кроме усиков и частей рта, движения которых еще долго будут указывать на присутствие некоторой жизни.

Я сделал целый ряд наблюдений под колпаком, и каждый раз видел, что место укола не изменялось: оно всегда находится на брюшной стороне личинки и занимает середину линии, разделяющей переднегрудь от среднегруди. Заметим, что церцерис, парализующий долгоносиков, с такой же централизованной нервной системой, как и личинка бронзовки, жалит в ту же точку. Одинаковость нервной организации обусловливает одинаковость методов. Заметим также, что жало сколии остается некоторое время в ране и роется там с очевидной настойчивостью. По движениям конца брюшка сейчас же можно видеть, что оружие исследует, выбирает. Очень вероятно, что острие, которое свободно может направиться в ту или другую сторону в узких пределах, ищет маленькую нервную массу, которую оно должно уколоть или, по крайней мере, полить ядом для того, чтобы вызвать немедленный паралич.

Я не окончу протокола борьбы, не рассказав нескольким фактов меньшего значения. Сколия волосатая — горячий преследователь бронзовок. В один прием одна и та же мать поражает на моих глазах, раз за разом, трех личинок и отказывается от четвертой, может быть, по усталости, а может быть, оттого, что истратила весь яд. Но отказ ее временный, ибо на другой же день она опять начинает и парализует двух личинок; на третий день еще, но все с уменьшающимся жаром.

Другие охотники-осы, делающие далекие охотничьи экспедиции, обхватывают и тащат сделавшуюся неподвижной добычу, каждый по-своему, и, отягченные своим бременем, долго пытаются убежать из-под колпака и отправиться в свою норку. Обескураженные безуспешными попытками, они, наконец, покидают добычу. Сколия не перемещает своей дичи, а оставляет ее лежать на спине на том самом месте, где парализовала. Вытащив жало из жертвы, она начинает летать у стенок колпака, не обращая на нее никакого внимания. Под землей, в нормальных условиях, все должно происходить совершенно так же. Парализованная личинка не переносится ни в какую норку и получает на месте борьбы на растянутое брюшко яичко сколии, из которого выйдет ее пожиратель. Под колпаком яичко не откладывается: мать слишком осторожна для того, чтобы подвергнуть его опасностям открытого положения.

Почему же, замечая отсутствие земляного убежища, сколия все-таки охотится бесполезно за бронзовкой, с разнузданным жаром филанта, кидающегося на пчелу? У филанта это объясняется страстью к меду. У сколии же эта охота нам не понятна: она ничего не извлекает из личинки бронзовки, оставляемой без яичка; она жалит, сознавая бесполезность этого акта. Другие охотники, будучи заключены под колпак, пытаются, по крайней мере, убежать оттуда с добычей; сколия же не пытается сделать ничего подобного.

Я спрашиваю себя относительно всех этих мудрых хирургов — думают ли они заранее о яйце, которое должны отложить? Когда они, истомленные своей ношей, убедились в невозможности бегства из неволи, то, будучи уже опытными, они не должны были бы вновь повторять эти опыты парализования, но они повторяют их лишь несколько минут спустя. Эти удивительные анатомы ровно ничего не знают, не знают даже, для чего послужат им их жертвы. Великолепные артисты в деле убивания и парализования, они убивают и парализуют, когда представляется этому случай, не заботясь об окончательном результате. При всем их таланте, приводящем в смущение наш разум, они не имеют и тени сознания совершенного дела.

Еще поражает меня другая подробность: это остервенение сколий. Я видел, как борьба продолжалась добрую четверть часа, с частой сменой успеха и неудач, прежде чем сколии удавалось занять требуемое положение и достать концом брюшка до места, в которое должно погрузиться жало. В течение этой борьбы сколия много раз прикладывала конец своего брюшка к личинке, но не выпуская жала; я заметил бы это последнее по вздрагиваниям ужаленной личинки. Итак, сколия не жалит бронзовку до тех пор, пока не попадет на желанное место. И это происходит вовсе не оттого, что она не может ужалить в другое место, так как личинка бронзовки мягка и доступна жалу везде, кроме головы, а точка, которую ищет жало, не менее остального тела защищена кожей. Иногда сколия, согнувшись дугой во время борьбы, попадает в тиски к бронзовке, которая с силой корчится и скрючивается, но несмотря на то, перепончатокрылое не выпускает добычи и не отнимает ни челюстей, ни конца брюшка. Тогда два сцепившихся насекомых беспорядочно кружатся, причем то одно, то другое оказывается внизу. Когда личинке удается отделаться от врага, то она снова развертывается и начинает возможно скорее ползти на спине. Ее средства обороны не идут дальше. Когда-то, когда мне еще не приходилось наблюдать борьбы, я охотно приписывал личинке бронзовки хитрость ежа, который сворачивается в комок и презирает собаку. Свернувшись в комок с такой силой, что пальцами я едва мог развернуть ее, она также могла бы презирать сколию, бессильную развернуть ее и не желающую жалить нигде, кроме избранного места. Я был слишком высокого мнения об изобретательности личинок бронзовки. Вместо того, чтобы подражать ежу и лежать скрючившись, она старается убежать, лежа при этом открытым животом вверх: она глупо принимает именно ту позу, которая позволяет сколии поразить ее.

Перейдем к другим сколиям. Я только что поймал сколию пятнистую, которая рылась в песке, без сомнения, в поисках за дичью. Надо, как можно скорее, воспользоваться ею, пока ее охотничий жар не охладел в тоске неволи. Я знаю, что добыча ее — личинка аноксии (Anoxia australis Schonh.). Эта личинка любит жить в песчаных наносах, скрепленных корнями розмарина, на склонах соседних холмов. Найти ее будет очень трудно, потому что ничто не может быть труднее, как найти что-нибудь, очень обыкновенное, но когда оно нужно сейчас. Я беру на помощь моего отца, 90-летнего старика, который все еще держится прямо, как стрела. По жгучему солнцу, под которым можно бы испечь яйцо, мы отправляемся, захватив с собой лопату и трезубец. Мы принимаемся поочередно рыться в песке. Надежда не обманула меня. Перерыв и просеяв сквозь пальцы, по крайней мере, два кубических метра земли, я оказываюсь обладателем двух личинок. А если бы мне их не было нужно, так, наверное, я нарыл бы их целые пригоршни. Но моей скудной и дорого стоившей добычи в настоящий момент достаточно.

Теперь вознаградим себя за наши труды зрелищем драмы под колпаком. Тяжелая и неловкая в движениях, сколия медленно ходит по кругу. При виде дичи внимание ее пробуждается. О битве возвещают те же приготовления, какие мы видели у волосатой сколии: она чистит крылышки и ударяет по столу концами усиков. Нападение начинается. Личинка аноксии не способна передвигаться на плоскости вследствие своих слишком слабых и слишком коротких ног; лишенная оригинального искусства передвижения бронзовки на спине, она не думает бежать и только свертывается. Сколия своими сильными челюстями схватывает ее за кожу то здесь, то там. Изогнувшись дугой, почти кольцом, она старается ввести конец брюшка в узкое отверстие завитка, в который свернулась личинка. Борьба ведется спокойно, без разнообразных приключений: это упорное старание одного живого неполного кольца проскользнуть в другое живое кольцо, которое упорно остается закрытым.

Ножками и челюстями сколия пробует развернуть личинку, сначала с одной стороны, потом с другой, но это ей не удается, ибо личинка сжимается тем сильнее, чем больше чувствует опасность. Случайные обстоятельства делают операцию еще более трудной: добыча скользит и перекатывается по столу от толчков сколии, когда эта работает слишком живо; ей недостает точек опоры и жало не может проникнуть в желанное место. Больше часа продолжаются напрасные попытки, прерываемые отдыхами, в продолжение которых противники представляют собой два кольца, тесно вдетые одно в другое.

Что нужно было бы сделать сильной личинке бронзовки для того, чтобы не опасаться волосатой сколии, гораздо менее сильной? Ей надо было бы подражать аноксии и держаться свернутой, как еж, а она, стараясь убежать, развертывается и потому гибнет. Эта же не выходит из своей оборонительной позы и с успехом сопротивляется. Есть ли это приобретенная осторожность? Нет, это просто невозможность поступить иначе на скользкой поверхности стола. Тяжелая, толстая, изогнутая крючком, наподобие обыкновенной личинки майского жука, личинка аноксии не может перемещаться на гладкой поверхности; для этого ей нужна сыпучая почва, в которую она углублялась бы с помощью челюстей. Попробуем, не сократит ли песок битву, конца которой я не предвижу. Я усыпаю арену песком. Нападение возобновляется. Личинка теперь чувствует под собой песок, свое жилище и хочет убежать, неосторожная. Я хорошо знал, что ее упорство было вызвано не осторожностью, а необходимостью. Да на поверхности стола и не все личинки были так осторожны. Самые большие из них как будто не знали того, что знали в юности: искусства защищаться, свертываясь в кольцо. Более крупная и взрослая личинка не свертывается, как делает молодая и вдвое меньшего роста. Она неловко двигается, лежа на боку, полуразвернутая. Вместо всякой защиты она судорожно двигается, открывая и закрывая свои большие челюсти. Сколия хватает ее наудачу, обхватывает своими ножками, покрытыми грубыми волосками, и около четверти часа мостится на ней. Наконец, после не особенно шумной борьбы, удобное положение найдено и жало вонзается в грудь личинке, в центральной точке, на одном уровне с передними ножками. Действие укола моментально: неподвижность всего тела, кроме усиков и рта. Сколько раз я ни повторял опыт, всегда те же результаты и тот же укол, в одну определенную точку.

Скажем в заключение, что нападение сколии пятнистой гораздо менее горячо, чем нападение волосатой сколии. Большая часть сколий первого вида отказывалась от второй жертвы на другой и на третий день после своих подвигов. Они казались сонными и волновались только тогда, когда я дразнил их соломинкой. Более проворная и более страстная охотница, вторая сколия тем не менее жалила тоже не всегда, когда ее к этому приглашали. У всех этих охотников есть моменты бездействия, когда присутствие новой дичи не может их возбуждать.

За недостатком представителей других видов, сколии больше ничему не научили меня, но и полученные результаты немаловажны для подтверждения моих идей. Прежде, чем я видел, как оперирует сколия, я сказал, руководясь анатомическим строением жертвы, что личинки бронзовки, аноксии и носорога должны быть парализованы одним уколом; я даже назначил, куда должно вонзиться жало. Два вида сколий подтвердили это предположение, а третий, я уверен, не опровергнет его. Астроном, делающий вычисления в обсерватории, не с большей точностью предсказывает положение планеты.