Однажды мальчуган, доставлявший нам репу и томаты, принес мне прекрасный кокон, тупой, довольно похожий на кокон шелковичного червя, но твердый и окрашенный в рыжий цвет. По справкам в книгах оказывается, что это должен быть кокон дубового шелкопряда (Bombyx quercus L.). Если это так, то какая это хорошая находка!
Ведь дубовый шелкопряд классическая бабочка; нет ни одного сочинения о насекомых, которое бы не рассказывало о его подвигах в брачное время. Говорят, что если самка вылупится в плену, в комнате, даже в коробке, находящейся далеко от лесов, в шумном городе, то все-таки это событие становится известным самцам, летающим в лесах, и они прилетают к ней, руководимые каким-то непонятным чувством, ощупывают коробку и осматривают ее со всех сторон.
Эти чудеса были известны мне из книг, но видеть их собственными глазами и в то же время делать опыты—это совсем другое дело. У нас эта бабочка не часто встречается, и ее нельзя рассчитывать поймать, когда вздумается. Мне в течение двадцати лет не случалось видеть ее ни разу вблизи моего жилища, хотя я внимательно присматриваюсь ко всему, что оживляет природу. Такая замечательная по росту и по наряду бабочка не ускользнула бы от моего внимания. Мальчуган, принесший мне кокон, тоже никогда больше не находил другого такого же. В течение трех лет я, мои друзья и соседи усердно искали, рылись в кучах сухих листьев и камней, искали в дуплах деревьев, но все напрасно: драгоценный кокон больше не отыскивался. Одним словом, дубовый шелкопряд очень редко встречается вблизи моего дома. Мы увидим со временем, как важна эта подробность.
Как я подозревал, мой единственный кокон действительно принадлежал знаменитой бабочке. 20 августа из него вышла толстая самка. Я помещаю ее под колпак из металлической сетки посредине моего кабинета, на большом столе. Два окна в сад освещают комнату, из них одно теперь открыто день и ночь. Бабочка помещается между этими окнами, на расстоянии пяти — шести аршин от них, в полутени (рис. 215 и 216).
Остальная часть дня и весь следующий день проходят, не принося с собой ничего, достойного упоминания. Узница, уцепившись передними коготками за сетку со стороны света, сидит совершенно неподвижно, зреет и укрепляет свое нежное тело. Какой-то работой, о которой наша наука не имеет ни малейшего понятия, она вырабатывает в себе такую сильную приманку, которая привлечет ей посетителей со всех четырех сторон. Что происходит в этом толстом теле, какие совершаются там превращения, которые потом волнуют всех окрестных самцов? Только на третий день невеста была готова. Праздник в полном разгаре. Я был в саду, отчаявшись уже в успехе—так все шло медленно,—когда, около трех часов пополудни, в жаркую солнечную погоду, я заметил массу бабочек, кружившихся в отверстии открытого окна.
Это самцы прилетели, и я вижу таких, которые летят еще далеко, над стенами, над рядами кипарисов. Они слетаются с разных сторон, но все реже и реже. Я пропустил начало прилета, и теперь приглашенные почти все собрались. Пойдем наверх. На этот раз среди дня, не упуская ни одной подробности, я вижу то же одуряющее зрелище, какое мне в первый раз доставила большая сатурния. В кабинете летает целая туча самцов: штук шестьдесят, насколько я могу определить на взгляд. Самые рьяные садятся на колпак, цепляются лапками, толкаются, стараются усесться на хорошенькое местечко, а по другую сторону сетки пленница, приложив свое огромное брюхо к решетке, ждет, совершенно бесстрастная. Она не проявляет ни малейшего волнения перед этой шумной ватагой.
Больше трех часов продолжался этот безумный танец. Но солнце склоняется, воздух делается свежее. Охлаждается также и пыл самцов. Многие вылетают и не возвращаются. Другие усаживаются до завтра на раме запертого окна, как это делали сатурний. На сегодня праздник окончен. Завтра, конечно, он возобновится, так как еще не имел последствий благодаря сетке. Но нет—увы!—к моему великому смущению, он не возобновился, и по моей вине. Поздно вечером мне принесли богомола, заслуживающего внимания за свой исключительно маленький рост. Занятый событиями, происходившими после обеда, рассеянный, я кладу в поспешности хищного богомола под один колпак с шелкопрядом. Мне ни на одно мгновение не пришло в голову, что это сожительство может плохо кончиться. Богомол такой тоненький, а другая такая большая и толстая.
Ах, как я плохо знал хищность и злость богомола! Какая горькая неожиданность: на другое утро я нахожу маленького богомола пожирающим огромную бабочку! Голова и передняя часть туловища уже исчезли.
Ужасное животное! Сколько неприятности ты доставило мне! Прощайте, мои исследования, о которых я мечтал всю ночь. За недостатком новых бабочек в течение трех лет я не в состоянии был продолжать мои наблюдения и опыты.
Но из-за несчастной случайности не забудем все-таки того немногого, что мы узнали. В один прием прилетело около шестидесяти самцов. Примем во внимание редкость дубового шелкопряда в нашей местности, вспомним, как безуспешны были мои поиски и поиски моих друзей в течение нескольких лет, и тогда это число поразит нас.
Откуда же слетелись они? Несомненно, что со всех сторон и очень издалека. С тех пор как я занимаюсь опытами, каждый кустик, каждая куча камней в окрестностях моего дома знакомы мне, и я могу утверждать, что дубового шелкопряда здесь нет. Для того чтобы в моем кабинете собрался столь многочисленный рой самцов, надо было, чтобы они слетелись из такого большого округа, размеры которого я не решаюсь определить.
Проходит три года, и у меня, наконец, опять есть два кокона дубового шелкопряда. Тот и другой, в промежуток времени в несколько дней, дают мне около середины августа по самке. Это даст мне возможность разнообразить и повторять опыты.
Я быстро повторяю опыты, в которых сатурния дала мне утвердительные ответы, и получаю то же самое. Плотно закрытая коробочка с самкой оставляет шелкопрядов в полном неведении о заключенной, даже если коробка стоит на виду, на окне. А потому опять приходит мысль о пахучих испарениях, которые не передаются сквозь металл, дерево, картон, стекло и другие вещества.
Сатурнию нельзя было обмануть нафталином, который, по моему мнению, должен был заглушить крайне тонкий, недоступный человеческому обонянию, запах самки. Я повторяю тот же опыт с шелкопрядом и употребляю на этот раз все сильно душистые вещества, какие есть в моем распоряжении. Я расставил вокруг колпака десяток блюдечек. Одни наполнены нафталином, другие—керосином, третьи — лавендой, четвертые, наконец, серными соединениями, имеющими запах тухлых яиц. Я не могу сделать больше, не рискуя удушить узницу. Эти приготовления сделаны утром для того, чтобы воздух был насыщен, когда наступит время прилета. После обеда кабинет превратился в какую-то ужасную лабораторию, наполненную острыми запахами. Собьют ли шелкопрядов эти запахи с пути?
Нисколько. К трем часам самцы слетаются, многочисленные, как обыкновенно, и прямо летят к колпаку, который я покрыл толстым полотном для того, чтобы увеличить затруднения. Не видя ничего, когда влетают, будучи погружены в странную атмосферу, в которой должны исчезнуть все нежные испарения, они прямо летят к заключенной и стараются проникнуть к ней, заползая в складки полотна.
После этого подтверждения того, чему научили нас сатурний, я по строгой логике должен был бы отказаться от предположения, что самцов привлекают к самкам душистые испарения, исходящие от последних. Если я этого не сделал, то обязан этим одному случайному наблюдению. Однажды после обеда, желая узнать, имеет ли значение зрение при отыскивании самки, я перемещаю самку под стеклянный колпак, когда самцы влетели, и ставлю ее на стол перед открытым окном. Влетев, самцы непременно увидят узницу, помещающуюся на их дороге. Чашку с толстым слоем песка, в котором под металлической сеткой самка провела предыдущие ночь и утро, я отставляю без всякой цели, а просто потому, что она мне мешает, на пол в другой угол комнаты, куда проникает полусвет. Шагов десять отделяют ее от окна.
То, что вышло из этих приготовлений, совершенно сбивает меня с толку. Из прилетевших ни один не останавливается у стеклянного колпака, где на виду сидит самка. Они равнодушно пролетают мимо и летят на другой конец комнаты, в темный угол, куда я отставил чашку с металлической сеткой. Они садятся на сетку, долго исследуют ее, бьют крыльями, немного дерутся. Все послеобеденное время, до захода солнца, вокруг пустой сетки происходит пляска, которую как будто бы возбуждает присутствие самки. Наконец, они улетают, но не все. Есть такие упорные, которые не хотят улетать, как бы прикованные к месту волшебной силой.
Поистине странные вещи: мои самцы летят туда, где ничего нет, и остаются там, хотя зрение должно было бы убедить их в ошибке. Они пролетают, не останавливаясь, мимо стеклянного колпака, где тот или другой из пролетающих непременно должен бы увидеть самку. Влекомые приманкой, они не обращают внимания на действительность.
Что сбивает их с толку? Всю предыдущую ночь и утро самка провела под колпаком из металлической сетки, то прицепившись к сетке, то усевшись на песок в чашке. То, чего она касалась, в особенности своим толстым брюшком, пропиталось, по-видимому, от долгого соприкосновения с нею какими-то испарениями. Вот ее приманка, вот что волнует мир шелкопрядов. Песок некоторое время сохраняет впитанное и распространяет его испарения вокруг. Значит, самцами руководит обоняние и оно уведомляет их, на расстоянии. Порабощенные обонянием, они не придают значения указаниям зрения.
Владея этими данными, я могу разнообразить опыты, которые все убедительны и все в одном и том же смысле. Утром я помещаю самку под металлическую сетку. Она сидит там на дубовой веточке, покрытой сухими листьями, неподвижная, как мертвая, скрывшись в листьях, которые должны напитаться ее запахом. Когда приближается пора прилета самцов, я вынимаю ветку, вполне насыщенную запахом, и кладу ее на стул, недалеко от открытого окна. С другой стороны, я оставляю самку под сеткой, совершенно на виду, но дальше от окна, на столе посреди комнаты.
Прилетают самцы; летают туда, сюда, вверх, вниз, все вблизи окна, недалеко от стула с дубовой веткой. Ни один не летит к большому столу, где их ждет под сеткой самка. Ясно видно, что они колеблются, ищут и, наконец, находят. Что же они находят? Именно дубовую ветку, на которой утром сидела самка. Быстро трепеща крыльями, они садятся на листву, ищут внизу, сверху, ворочают, приподнимают веточка, так что в конце концов легонькая веточка падает на пол. Но поиски между листьями продолжаются. От ударов крыльями и ножками веточка катается по полу, как бумажка, подбрасываемая лапками котенка.
В это время прилетают два новых посетителя. На дороге у них стоит стул, на котором некоторое время лежала эта веточка. Они останавливаются здесь и жадно ищут как раз в том месте, где она лежала. А между тем настоящий предмет желаний тех и других здесь же, под сеткой, которую я даже и не завесил. Никто не обращает на него внимания.
Дальнейшие опыты убеждают меня в том, что всякие другие вещества могут заменить покрытую листьями ветку. Несколькими часами ранее прилета я кладу самку то на кусок сукна, то на вату, то на бумагу и даже кладу ее на твердое ложе из дерева, стекла, мрамора или металла. Все эти предметы после соприкосновения с телом самки, продолжающегося некоторое время, получают такую же притягательную силу для самцов, как и сама самка. Предметы эти сохраняют это свойство, одни больше, другие меньше. Лучшие в этом отношении предметы: вата, фланель, пыль, песок, наконец, предметы пористые. Металлы, мрамор, стекло, напротив, легко теряю это свойство. Наконец, всякая вещь, на которой посидела самка, сообщает через соприкосновение привлекающие свойства другим предметам. Так, самцы прилетали на солому стула, с которого упала дубовая ветка.
Возьмем один из лучших проводников, например фланель, и мы увидим интересную вещь. На дно длинной склянки с узким горлышком, как раз достаточным для прохода бабочки, я кладу кусок фланели, на ковром все утро сидела самка. Посетители влезают туда, бьются и не знают, как выйти. Я им устроил ловушку, из которой мог бы их брать. Освободим несчастных и вынем кусок материи, который запрячем в хорошо закрытую коробку. Но самцы опять возвращаются к склянке и снова попадают в ловушку. Их привлекают испарения, которые фланель оставила на стекле. Итак, для привлечения самцов из окрестных мест самка выделяет очень тонкий,- совершенно неуловимый для нашего обоняния запах, пропитывающий всякий предмет, на котором побудет некоторое время самка. После того этот предмет, пока не рассею гея его испарения, становится привлекающим предметом, таким же сильным, как сама самка.
Ничто видимое не указывает, где находится приманка. На бумаге, на которой только что была самка и вокруг которой толпятся посетители, нет никакого заметного следа, ни малейшего пятнышка; поверхность ее такая же чистая, как была до пропитывания.
Это вещество вырабатывается в бабочке медленно и должно накопиться немного раньше, чем проявиться с полной силой. Снятая с своею места самка теряет на время притягательную силу и становится безразличной, но снаряд ее снова заряжается, и она снова приобретает свою силу.
Привлекающие испарения появляются более или менее поздно, смотря по виду насекомого. Только что окрылившаяся самка должна созревать некоторое время. Окрылившаяся утром самка сатурний иногда привлекает самцов уже в тот же вечер, но чаще на другой день, после сорокачасовых приготовлений. Самка шелкопряда дубового начинает привлекать через более долгий срок: через два-три дня после окрыления.
Вернемся на минуту к загадочному значению усиков. Самец дубового шелкопряда имеет роскошные усики, похожие на усики сатурний. Следует ли в перышках его усиков видеть направляющий компас? Я опять начинаю обрезать усики. Ни один из искалеченных не возвращается. Но воздержимся от выводов. Сатурния показала нам, по каким причинам, более серьезным, нежели отрезание усиков, возвращение не совершается.
Да и другой шелкопряд, клеверный (Bombyx trifolii Esp, рис. 217 и 218), очень близкий к первому и носящий такие же большие усики, задает нам очень затруднительную задачу. Он часто встречается возле моего дома, даже в моем дворе я нахожу его коконы, которые так легко спутать с коконами дубового шелкопряда. Я сначала даже ошибся, благодаря этому сходству. Из шести коконов, из которых я ожидал выхода дубовых шелкопрядов, у меня в конце августа вылупилось шесть самок клеверного шелкопряда. И что же, вокруг этих шести матерей, окрылившихся у меня, никогда не появлялся ни один самец, хотя последних было, без сомнения, много в окрестностях. Если большие перистые усики—действительно органы, служащие для узнавания на расстоянии, то почему эти мои соседи, одаренные также роскошными усиками, не узнают о том, что происходит в моем кабинете? Почему их роскошные усы оставляют их холодными и равнодушными к событиям, которые заставили бы прилететь толпами других шелкопрядов? Еще раз мы видим, что орган еще не определяет способности: один одарен такой-то способностью, другой—нет, несмотря на одинаковость органов.
Комментарии закрыты