В моем саду есть длинная и широкая сиреневая аллея, в которой с наступлением мая, когда кусты утопают в цветах, начинается веселый праздник насекомых, во множестве слетающихся сюда. Среди этих насекомых немало можно встретить прелестных, золотистых бронзовок. Моя маленькая дочь Анна, которой никак не удается поймать других, более подвижных, посетителей, останавливает свое внимание на бронзовках, которых вскоре и ловит несколько штук. Она складывает свою добычу в коробочку, а потом забавляется, привязывая жучка за ножку к длинной нити и заставляя его летать вокруг своей головы.

Этот возраст безжалостен, потому что ничего не знает, а невежество главный источник жестокости. Дети наивно забавляются страданиями животного, не сознавая, что причиняют страдания. Я не всегда решаюсь вмешиваться и прекращать эти забавы, признавая и себя виновным в жестокости, несмотря на некоторые знания и опыт. Они мучают для забавы, я—для изучения. Но, в сущности, не одно ли это и то же?

Однако вернемся к бронзовкам. Среди приглашенных на праздник сирени она заслуживает почетного места. Она хорошего роста и удобна для наблюдений. Если ее плотная квадратная фигура имеет недостаточно изящные очертания, зато она великолепно окрашена и отливает золотом. Для моих наблюдений она удобна потому, что постоянно посещает мой садик. Наконец, рассказ о бронзовке может быть интересен для всех, потому что она всем известна, если не по имени, то по виду.

Кто не видел этого жука, похожего на большой изумруд, когда он сидит на розе и своей блестящей окраской выделяется на нежном цвете ее лепестков? Сидит он неподвижно, день и ночь, наслаждаясь ароматом розы и упиваясь ее нектаром. Только слишком жгучее солнце выводит его из оцепенения, и он улетает с жужжанием. По одному виду этой ленивой бронзовки можно заключить, что она обжора. Но что же она может найти для поддержания своей жизни на розе или на шиповнике? Какую-нибудь капельку сахаристого сока, потому что она не ест ни лепестков, ни листьев. И такое ничтожное количество пищи может поддержать столь крупное тело? Я не решаюсь этому поверить.

В первых числах августа я сажаю в садок пятнадцать бронзовок, которые только что взломали свои коконы в моих садках. Бронзовые сверху, лиловатые снизу, они принадлежат к виду металлической бронзовки (Cetonia metallica Fab.). Я кормлю их тем, что есть в данное время: грушами, сливами, дыней, виноградом. Сев на пищу, они не двигаются и, погрузив в нее голову, а иногда даже тело, обжираются день и ночь, не переставая, в тени и на солнце. Спустившись под расплывчатый, мягкий плод, они все продолжают подлизывать, как дитя, засыпающее с конфеткой во рту. Всякая другая деятельность приостановлена, все время посвящается наслаждениям желудка. В этот зной так хорошо сидеть под сладкой сливой и сосать ее сок! И ни одна не трогается с места. Этот пир продолжается уже две недели, и все не наступает насыщение. Такая продолжительность кормления встречается не часто, ее не найдешь даже у прожорливых навозников. Священный скарабей продолжает свой пир без перерыва не дольше одних суток. А мои бронзовки сидят за своими грушами и сливами вот уже две недели, и ничто не указывает на то, чтобы они насытились. Когда же окончится пир и начнутся свадьбы с заботами о семье?

Свадеб и семейных забот в этом году не будет. Все это отложено на будущий год: странное промедление, не похожее на обыкновенные привычки насекомых, очень проворно исполняющих эти важные дела. Теперь время фруктов, и бронзовка, страстная обжора, хочет насладиться этими хорошими вещами, не отвлекаясь семейными заботами. Однако жара становится все более и более беспощадной. Бронзовки в моем садке перестают есть и зарываются в песок на два дюйма глубины. Самые сладкие фрукты не привлекают их более: слишком уж жарко.

Для того чтобы вывести жуков из оцепенения, нужна умеренная сентябрьская температура—тогда они опять появляются на поверхности песка и принимаются есть положенные мной дынные корочки и кисти винограда, но умеренно, короткими приемами. Наступают холода, и мои пленницы опять исчезают в песке. Там проводят они зиму, защищенные только слоем песка в несколько пальцев толщиной. И под этим тонким покровом они выносят самые сильные морозы. Я считал их зябкими, а они оказываются необыкновенно выносливыми к холоду. Они сохранили сильные способности личинок, которым я когда-то удивлялся, когда находил их закоченевшими в комке снега и оживавшими потом при оттепели.

Раньше конца марта опять начинается оживление. Мои погребенные появляются, карабкаются по сетке, бродят, когда погода солнечная и теплая, и опять зарываются в песок, если воздух свежеет. Что дать им? Фруктов больше нет. Я даю им меду в бумажном стаканчике. Они приближаются к нему, но едят его не особенно охотно. Я предлагаю им фиников. Этот прекрасный тропический плод с нежной кожей вполне нравится им: я кормлю их финиками до конца апреля, т.е. до времени, когда у нас появляются вишни.

Теперь мы опять вернулись к их обыкновенной пище—к местным фруктам. Но насекомое ест их очень умеренно: время желудочных подвигов прошло. Скоро я вижу свадьбы—знак наступающей кладки яиц. Предвидя это, я поставил в садке горшок, наполненный побуревшими и полусгнившими листьями. Туда во время летнего солнцестояния заползает то одна, то другая бронзовка и некоторое время остается там. Потом, окончив свои дела, они выходят на поверхность. Проходит еще одна-две недели, жуки бродят туда, сюда, потом забиваются в песок и погибают. А потомки их уже находятся в горшке с гнилыми листьями. Раньше конца июня я нахожу в изобилии в теплой куче горшка свежие яички и очень молодых личинок.

Теперь только у меня есть объяснение смущавшей меня когда-то странности. Разрывая в тенистом уголке сада большую кучу растительного перегноя, которая доставляла мне каждый год бронзовок, я находил в июле и в августе целые коконы их, которые скоро должны были быть взломаны заключенными в них жуками; здесь же и тогда же я находил взрослых, насекомых, т.е. жуков, которые только что вышли из коконов,-а рядом—очень молодых личинок. Таким образом, у меня перед глазами складывался бессмысленный парадокс: дети, т.е. молоденькие личинки, появлялись раньше родителей, то есть раньше тех жуков, которые еще не вышли из коконов, лежавших в той же куче.

Воспитание в садке объяснило мне эту загадку: бронзовка во взрослом состоянии живет целый год—от одного лета до другого. Кокон взламывается в летнюю жару—в июле и августе. Выйдя из кокона, бронзовка принимается жадно есть, как уже описано, а кладку яиц и семейные заботы откладывает до следующего лета.

После зимовки она снова появляется в первые же дни весны, но фруктов в это время нет, и прошлогодняя обжора, ставшая воздержанной, питается все время соком цветов. В июне она кладет яйца в кучи перегноя, рядом с коконами, из которых позднее выйдут другие жуки. Таким образом и выходит, что яйца одного поколения появляются раньше, чем взрослые насекомые другого поколения.

Итак, между бронзовками, появившимися в течение одного года, надо различать два поколения. Одно—весеннее, живущее на розах и перезимовавшее— оно кладет яйца в июне и потом погибает. Другое— осеннее, нападающее на фрукты в июле и в августе, тотчас по выходе из коконов, это перезимует и отложит яйца в июне следующего года.

У нас теперь самые длинные дни—вот это и есть время кладки яиц. В тени сосен, у ограды сада, лежит куча в несколько кубических саженей, состоящая из различных садовых отбросов, в особенности из сухих листьев. Отсюда я набираю перегной в мои садки, и эта же куча, теплая от медленного разложения, является раем для бронзовок в их личинковом состоянии. Здесь личинка находит и обильную пищу, и теплый кров, даже в течение зимы.

В этой куче живут четыре вида бронзовок, из которых чаще всех встречается металлическая бронзовка. Она-то и доставляет мне большую часть моих сведений. Остальные виды это: бронзовка золотистая (Cetonia aurata Lin.), веселая (С. morio Fab.) и, наконец, маленькая, вонючая бронзовка (Cetonia stictica Lin.).

Посмотрим, что делается в куче листьев в девять-десять часов утра. Будем терпеливы, потому что появление самок, кладущих яйца, подвержено капризам, и часто они заставляют ждать себя долго. Но вот появляется из окрестностей металлическая бронзовка. Она летает над кучей широкими кругами, осматривает местность сверху и выбирает точку, куда легче проникнуть. Наконец, она садится, роется лбом и лапками в куче и скрывается в ней. В какую сторону она идет?

Сначала по слуху можно определить направление: слышно шуршание листьев, когда насекомое пробирается по верхнему их слою, но потом наступает тишина: бронзовка достигла влажных, гниющих листьев, находящихся в глубине. Только туда откладывается яичко для того, чтобы личинка, выйдя из яйца, нашла возле себя нежную пищу. Оставим мать за ее делом, а часа через два опять вернемся.

Теперь же поразмыслим о том, что видели сейчас. Великолепное, блестящее насекомое, только что нежившееся на лепестках розы и упивавшееся сладостями, покидает цветок и зарывается в гниль. Для чего оно это делает? Оно знает, что личинка его будет питаться тем, что ему самому противно, и, превозмогая свое отвращение или даже не ощущая его, погружается в гниль. Руководится ли оно при этом воспоминанием о своем личинковом возрасте? Нет, ею руководит слепое, непобедимое влечение—инстинкт.

Вернемся к куче перегноя. Мы приблизительно знаем, в каком направлении двигалась самка внутри кучи: поищем там и в конце концов найдем ее яйца, беспорядочно разбросанные, всегда по одному, и всегда вблизи нежных, гниющих листьев.

Яичко походит на шарик из слоновой кости, оно почти вполне шарообразно и имеет около трех миллиметров в диаметре. Вылупление происходит через двенадцать дней после отложения яйца. Личинка белая, усеянная короткими, редкими волосками. Воспитать эту личинку очень легко. Я помещаю ее в жестяную коробочку, которая мешает испарению и сохраняет в свежем виде гнилые листья, которыми я наполняю ее и которые будут служить пищей личинке. И этого довольно: воспитанник благоденствует и совершает превращение через год, если только позаботиться о том, чтобы время от времени обновлять провизию. Ни одно насекомое не дает при воспитании меньше хлопот, чем бронзовка, несмотря на ее огромную прожорливость и сильное строение тела. Рост у нее быстрый. В начале августа, через четыре недели после вылупления, личинка имеет уже половину окончательной величины. Мне приходит мысль вычислить, сколько личинка съедает, измерив ее испражнения, которые скопляются в коробке. Я получаю 11978 кубических миллиметров, т. е. в один месяц личинка съела количество пищи, в несколько тысяч раз превосходящее своим объемом объем ее тела.

Личинка бронзовки ест непрерывно, превращая в муку мертвые растительные вещества, уже разрушенные гниением. В гнилых листьях долго еще оставались бы уцелевшими жилки. Личинка поедает эти плохо поддающиеся гниению остатки; своими прекрасными челюстями она их разделяет на нити, а потом очень мелко изгрызает. Желудок ее превращает их в тесто и делает их отныне пригодными для удобрения почвы.

Бронзовка в состоянии личинки—один из самых деятельных изготовителей чернозема. Когда наступает превращение и когда я в последний раз осматриваю результаты моего воспитания, то меня поражает количество переработанных личинками в течение их жизни веществ: его можно измерять мисками.

В другом отношении личинка бронзовки также заслуживает внимания. Это толстая личинка в дюйм длины, выпуклая на спинной стороне и с плоским животом. На спинной стороне находятся глубокие складки, в которых торчат редкие волоски. Брюшная сторона гладкая, с тонкой кожей, сквозь которую просвечивает, в виде бурого пятна, большой мешок с экскрементами. Ножки очень хорошо устроены, но малы, слабы, не соответствуют величине тела.

Личинка способна свертываться кольцом. Это—положение покоя или, скорее, положение тревоги и защиты. Тогда животное так настойчиво свертывается, что боишься, как бы оно не сломалось и как бы не выпали его внутренности, если станешь разгибать его насильно. Если оставить личинку в покое, то она выпрямляется и поспешно убегает.

Если ее положить на стол, то она начинает двигаться на спине, держа ножки в воздухе. Это всегдашний способ передвижения у личинок этой породы. Если вы ее перевернете на живот, то она перевернется на спину и опять станет передвигаться в этом положении. Ее нельзя заставить ходить ножками: она или свернется кольцом и будет лежать неподвижно, или будет двигаться на спине. Она передвигается, стремясь зарыться в чернозем и скрыться от своего преследователя. Двигается она довольно скоро: спинные валики, образуемые могучим мускульным слоем, дают опору даже на гладкой поверхности, благодаря покрывающей их волосяной щетке. Вследствие закругленной формы спины личинка иногда опрокидывается набок. Усилием поясницы она сейчас же опять приводит себя в равновесие и продолжает ползти на спине, слегка покачиваясь вправо и влево. Голова личинки размеренными движениями то поднимается, то опускается, а челюсти открываются, как бы жуют в пустоте, стараясь, по-видимому, схватить опору, которой им недостает.

Дадим им эту недостающую опору, но не чернозем, непрозрачность которого скрыла бы от меня то, что мне хочется видеть, а какую-нибудь прозрачную среду. Возьмем стеклянную трубку, открытую с обоих концов и диаметр которой постепенно уменьшается. В широком конце личинке просторно, а в узком—очень тесно. До тех пор пока трубка слишком широка, передвижение совершается на спине. Потом личинка проникает в ту часть трубки, ширина которой равняется толщине ее тела. Теперь передвижение теряет свой необыкновенный характер. Не считаясь с положением: животом ли вверх или вниз, или в сторону, личинка все подвигается вперед. Я вижу, как она бежит с полной правильностью, при помощи мускульных волн спинных валиков, причем волоски нагибаются и выпрямляются, как стебли хлеба, колеблемые ветром.

Голова правильно раскачивается. Из концов челюстей она делает костыль, которым меряет шаги вперед и упирается в стенки. Во всех положениях, которые я меняю, вертя трубку между пальцами, ножки остаются бездеятельными, даже когда они касаются поверхности. Значение их при передвижении сводится почти к нулю. Для чего же они могут служить личинке? Мы это сейчас увидим. Так же как в стеклянной трубке, передвигается личинка и в перегное. Когда она имеет одновременно опору со всех сторон, будучи втиснута в массу, среди которой движется, то может ползти в обыкновенном положении так же хорошо, как и в опрокинутом. Это происходит оттого, что, благодаря волнообразным движениям спины, она может находить опору в каком угодно направлении. Если бы мы ее видели только пролезающей сквозь кучу листьев, то не нашли бы ничего необыкновенного в ее способе передвижения. Но мы кладем ее на стол и поражаемся необычностью ее способа передвижения, а это зависит лишь от того, что у нее здесь имеется только одна точка опоры—снизу. И когда валики ее спины—главный орган передвижения—прикоснутся к этой единственной опоре, то личинка и начинает передвигаться в опрокинутом положении. Так передвигались бы на столе и другие пузатые личинки с короткими ножками: личинки майского жука, носорога, аноксии, если бы могли развернуться.

В июле, когда происходит кладка яиц, старые личинки, которые перезимовали, приготавливаются к превращениям. Коконы бронзовки довольно изящны: это овоиды величиной почти с голубиное яйцо. Коконы вонючей бронзовки, самой маленькой из четырех видов, поселившихся такой степени сходны между собой по форме и цвету, что, за исключением коконов только что названного вида, я не могу различать их. Однако у золотистой бронзовки большей частью, хотя и не всегда, коконы бывают покрыты экскрементами животного, беспорядочно наложенными сверху, а коконы бронзовки металлической и веселой покрыты кусочками гнилых листьев. Но причину этого надо видеть не в разнице строительного искусства, а в разнице материала, окружавшего личинку во время устройства кокона. Мне кажется, что золотистая бронзовка охотно строит среди своих отбросов, тогда как две другие предпочитают менее загрязненные места.

У трех крупных видов бронзовок коконы свободны, т.е. ни к чему не прикреплены снизу. Бронзовка вонючая действует иначе. Если она найдет в перегное маленький камешек, не больше ногтя, то она построит на нем свою хижину; но если маленького камня нет, то она очень хорошо сумеет обойтись без него и построить кокон, как другие, без всякой твердой опоры.

Стенки кокона, очень гладко отполированные внутри, тверды и прочны; они сделаны из бурого вещества, которое сразу не распознаешь. В деятельный период своего существования личинка выделяла много экскрементов, что подтверждают бурые зернышки, в изобилии разбросанные там, где она проходила. Перед превращением она выделяет их меньше: она копит внутри своего тела это сокровище, представляющее собой прекрасное тесто, нежное и липкое. Посмотрите на конец ее брюшка, когда она уединяется для постройки кокона. Там видно большое темное пятно. Это просвечивает запас извержений, из которых личинка и построит свой кокон.

Если бы понадобились доказательства, то вот они. Я помещаю в маленькие сосуды по одной личинке, достигшей полной зрелости и готовой в моей куче перегноя, не больше вишни.

Коконы всех видов бронзовок до строить кокон. Так как необходимы для здания подпорки, то я снабжаю каждый сосуд каким-нибудь веществом. В один кладу нарезанного ножницами хлопка, в другой—кусочков бумаги величиной с чечевицу, в третий—семян петрушки, в четвертый—семян редиса. Не отдавая ничему предпочтения, я употребляю то, что у меня есть под руками. Личинки без колебаний зарываются в названные вещества, которые являются для них необычными. Здесь нет земли, глины, и если личинка будет строить, то только при помощи цемента, выделенного из ее тела.

Но будет ли она здесь строить? Да, она строит, и очень хорошо. Через несколько дней я получаю великолепные, прочные коконы, такой же величины, как те, которые я находил в перегное. Кроме того, они более изящны на вид. Те, которые строились в вате, покрыты слоем ваты; те, которые строились среди кусочков бумаги, покрыты белыми черепицами, как будто осыпаны снегом. Среди семян редиса и петрушки они приняли вид мускатных орехов. Наружный слой из ваты, бумажек или семян прилегает довольно хорошо. Под этим слоем находится настоящая стенка, состоящая исключительно из бурого цемента. Правильность кокона наводит на мысль, что это умышленное распределение материала. Та же мысль приходит, когда рассматриваешь кокон золотистой бронзовки, украшенный снаружи зернышками извержений. Можно подумать, что личинка собирает вокруг себя по своему выбору комочки и постепенно влепляет их в цемент для того, чтобы придать прочность своему произведению.

Но это вовсе не так. Здесь нет никакой мозаичной работы. Своей круглой спиной личинка раздвигает вокруг себя мягкое вещество; она распределяет и разравнивает его простым давлением, а потом скрепляет его постепенно—точку за точкой, при помощи своего цемента. Так получается яйцевидная ячейка, которая потом, на досуге, укрепляется новыми слоями штукатурки до тех пор, пока запасы извержений не истощатся. Все то, что пропитывается выделениями личинки, крепнет и становится стеной кокона, без другого вмешательства строителя.

Проследить целиком всю работу личинки—невозможно: она работает, скрытая от наших глаз. Но, по крайней мере, можно подсмотреть 1самое главное в ее приемах. Я выбираю кокон, мягкость которого доказывает, что он еще не окончен, и делаю в нем небольшое [отверстие кончиком перочинного ножа. Посмотрим внутрь. Личинка (свернулась почти замкнутым кольцом. Она беспокойно всовывает голову в сделанную мной отдушину. Поняв тотчас, в чем дело, она совсем смыкается в кольцо, так что противоположные концы ее тела соприкасаются, и вот у строителя уже есть комочек замазки, только что доставленный ему кишкой.

Теперь можно видеть, в чем заключается настоящее значение ножек. Будучи совершенно ненужными для ходьбы, они становятся драгоценными помощниками при постройке кокона. Это маленькие руки, которые схватывают комочек, поданный челюстями, вертят и переворачивают его, тогда как личинка отделяет от него части и бережно кладет их на место. Челюстями, как лопатой, берется понемногу материал, который теми же челюстями перемешивается и накладывается на края пролома. Лбом личинка вдавливает его и постепенно расплющивает. Когда комочек истощается, тогда личинка опять свивается в кольцо и выпускает из заднего отверстия другой комок. То немногое, что нам позволяет видеть скоро заделываемый пролом, говорит нам о том, что происходит в обычных условиях.