У долгоносиков самки почти совсем не одарены строительным искусством. Я знаю только одно исключение: некоторые из них умеют особенным образом свертывать листья, служащие личинкам в одно и то же время и жилищем, и пищей. Между этими приготовителями растительных колбасок самый ловкий—трубковерт тополевый (Rhynomacer populi Lin.), небольшого роста, но великолепно окрашенный. На спине он отливает золотом и медью, а брюшко у него голубого цвета, как индиго. Тот, кто пожелает видеть его за работой, должен в конце мая отправиться на луг и осмотреть нижние веточки черного тополя.

Тогда как вверху весенний ветер раскачивает величественные ветви и заставляет листья дрожать, в нижних, тихих слоях воздуха веточки спокойны—здесь-то в особенности работает трубковерт. И так как эти веточки находятся на высоте роста человека, то ничего не может быть легче, как наблюдать работу насекомого; но этот же трубковерт великолепно поддается и наблюдениям в неволе. Несколько нежных веточек тополя воткнуто в свежий песок под колпаком из металлической сетки; на место увядающих втыкаются новые, это заменяет мне дерево в моем кабинете. Нисколько не пугаясь, долгоносик работает даже тогда, когда я смотрю на него в лупу, и приготовляет мне множество трубочек. На побегах настоящего года, которые пучками выходят из основания ствола, трубковерт выбирает листья не слишком старые и не очень маленькие, расположенные на средней части побега. Выбранный лист молод, имеет еще желтоватый оттенок, но уже почти вполне достиг настоящих размеров. Зубчики его вздуты в виде нежных железчатых валиков, из которых выделяется тот липкий сок, который просмаливает почки во время их раскрывания.

Трубковерт тополевый (Rhynomacer populi L.) и его сигара. Слабо увелич. (По Kiinckel)

Лапки жучка вооружены на концах двойными коготками—крючочками, а снизу, по подошве—густая щетка из белых волосков. При помощи этой обуви насекомое очень проворно ползает по самой скользкой отвесной поверхности; оно может стоять и бегать спиной вниз, как мухи, по потолку стеклянного колпака. Его сильный, согнутый хоботок, не будучи так длинен, как хоботок баланина, расширяется на конце в лопаточку, которая заканчивается тонкими резцами-челюстями. Этим великолепным орудием насекомое начинает работу.

Молодой сочный лист не может быть свернут в трубочку жуком. Благодаря своей сочности и упругости он принимает опять плоское положение, и насекомое не в состоянии победить сопротивление листа, пока лист вполне сохраняет свою жизнь. Это очевидно как для нас, так и для самого жука. Поэтому мать, выбрав лист, взбирается на его черешок, начинает тыкать в него хоботком и вертеть в нем дырочку с настойчивостью, которая показывает, что эта работа очень важна. Образуется на черешке маленькая, но довольно глубокая ранка, которая скоро мертвеет. Благодаря этой ранке приток соков в лист уменьшается, и в раненой точке лист обвисает, после чего вянет настолько, что приобретает требуемую гибкость. Наступает время работать.

Удар хоботка долгоносика в черешок листа напоминает (хотя уступает в искусстве) удар жала хищного перепончатокрылого в дичь, которую оно хочет парализовать, не убивая. Трубковерт также желает некоторым образом парализовать лист, не умерщвляя его, и для того он выбирает черешок листа, где собраны в маленький пучок сосуды, несущие листу сок. Насекомое вкалывает свой хоботок только сюда и никогда—в другое место. Лист тополя—неправильный ромб, стороны которого расширяются в заостренные крылышки. С одного из этих боковых углов, безразлично с которого, начинается приготовление свертка. Несмотря на висячее положение листа, делающее одинаково доступными верхнюю и нижнюю стороны листовой пластинки, насекомое всегда помещается на верхней. У него есть для этого свои основания, предписываемые законами механики. Верхняя сторона листа, легче сгибаемая, должна находиться внутри свитка, а нижняя, более упругая, благодаря присутствию на ней толстых жилок, должна быть обращена наружу. Маленький мозг долгоносика согласуется в этом заключении с мозгом ученых.

Вот он за работой. Он поместился на линии скатывания, тремя ножками на скатанной уже части, а тремя противоположными—на свободной части. Укрепившись там и здесь крючочками и щетками лапок, он опирается на ножки одной стороны, в то время как делает усилия ножками другой. Обе половины машины чередуются таким образом, что скатанная трубочка то надвигается на свободную часть, то свободная часть двигается и прилегает к уже сделанной. Но, впрочем, эти чередования не имеют ничего правильного; они зависят от обстоятельств, известных одному долгоносику. Может быть, это только средство отдохнуть немного, не прерывая работы, несовместимой с перерывами.

Для того чтобы составить себе точное представление о трудности этой работы, надо присутствовать в течение многих часов при упорном напряжении ножек, которые дрожат от усталости. Надо видеть, с какой осторожностью насекомое только тогда освобождает одну лапку, когда остальные пять крепко вцепились в лист. С одной стороны три ножки упираются в лист, на другой стороне три ножки тащат его к себе. И все шесть понемножечку перемещаются, причем их усилия ни на минуту не ослабевают. Из-за одного мгновения рассеянности или усталости весь свиток разовьется и ускользнет от работника.

При этом работа совершается в неудобном положении. Лист виси очень наклонно или даже отвесно, а поверхность его гладка, как стекло. Но благодаря щетке на подошвах насекомое взбирается по этой скользкой поверхности, цепляясь за нее двенадцатью крючками своих шести ножек.

Однако это прекрасное вооружение насекомого не уничтожает трудности работы. Даже в лупу мне трудно заметить, как подвигается вперед работа: часовая стрелка движется не быстрее. Нередко упругость листа побеждает усилия насекомого, и часть листа развертывается. Упорно, с той же бесстрастной медлительностью, насекомое снова сгибает непокорную часть. Обыкновенно трубковерт работает пятясь назад. Окончив одну линию, он не покидает тотчас же того оборота, который только что сделал, и не спешит возвратиться к месту отправления для того, чтобы начать новый оборот. Только что загнутая часть еще недостаточно прилегла, и если ее предоставить самой себе, то она может отстать и развернуться. А потому насекомое остается в этой крайней точке и, не выпуская работы из лапок, поворачивается, а потом пятится к другому концу, все с такой же терпеливой медленностью. Так укрепляется свежий загиб и приготовляется следующий. На конце линии—новая продолжительная остановка и новое попятное движение.

Изредка, когда лист легко скручивается, насекомое покидает без поправок сделанный загиб и поскорее переползает к начальной точке для того, чтобы начать другой оборот трубочки. Наконец, дело окончено. Насекомое свернуло свой лист и уже загнут край листа у бокового его угла, противоположного тому, с которого работа начата. Это верхний слой трубочки, от которого зависит прочность остального. Трубковерт удваивает заботы и терпение. Концом хоботка, расширяющимся в виде лопаточки, он нанимает край, точка за точкой, как портной утюгом разглаживает шов, и работает над этим чрезвычайно долго.

Как получается связь? Если бы здесь помогала какая-нибудь нить, то хоботок можно было бы сравнить с швейной иглой, но здесь нет никакой нити. Объяснений связи надо искать в другом. Мы сказали, что лист молод. Тонкие валики его зубчиков—это железы, выделяющие липкий сок. Когда насекомое прижимает хоботком свернутый лист, то этот сок выступает и склеивает прилегающие друг к другу части листа.

Работа окончена. Получилась трубочка толщиной с толстую соломинку, а в длину имеющая около вершка. Она висит отвесно на конце увядшего, загнувшегося черешка. Целый день ушел на приготовление этой трубочки. После короткого перерыва мать принимается за другой лист и, работая ночь, изготовляет другую трубочку. Две трубочки в сутки—это все, что могут сделать самые трудолюбивые.

Эти трубочки предназначаются для детей трубковерта. Развернем одну из них и найдем между слоями листа одно яйцо; часто бывает два, три и даже четыре яйца. Яйца овальны, слегка желтоваты и походят на янтарные бусы. Они только слегка приклеены к листу, и малейшее сотрясение отделяет их. Они отложены без порядка, более или менее глубоко в трубку и всегда по одному. Не прерывая работы, мать клала их между краями сгиба, который приготовляла, по мере того, как чувствовала, что яички, созрев, спускались в конец яйцевода. Приготовление трубочки и кладка яиц идут одновременно. Мать живет всего две-три недели; устройство семьи ей дорого стоит, а потому она боится терять время.

Это не все: недалеко от трубочки, свертываемой с таким трудом, на том же листе сидит самец. Что он делает здесь, лентяй? Присутствует ли он при работе из любопытства, как случайный прохожий, или же он готов при случае помочь? Это можно подумать. Время от времени я вижу, как он становится позади самки и немного помогает ей. Но делается это не усердно и неловко. Его дело не в том. Он удаляется на другой конец листа, ждет и смотрит.

Зачтем ему в заслугу и такую маленькую помощь матери, так, как это очень редко встречается у насекомых; но не очень станем хвалить его, потому что его помощь корыстная. Для него это средство объясниться в любви, заставить оценить свои достоинства. Действительно, после нескольких отказов согласие дано. Свадьба празднуется тут же, на месте работы. Для этого работа приостанавливается минут на десять, но лапки матери все-таки крепко упираются в лист, ибо если она его выпустит, то он развернется тотчас же. Потом самец удаляется от самки, не покидая листа, и работа возобновляется. Рано или поздно посещение самца повторяется: он опять прибегает, под предлогом помощи втыкает на минутку коготки в лист и за то опять награждается благосклонностью. Это повторяется три-четыре раза в продолжение приготовления одной трубки. Так что спрашиваешь себя, не требуется ли для отложения каждого яичка новое посещение супруга? На не подколотых еще листьях, на солнышке, составляются многочисленные парочки; здесь—свадьбы и непрерывные праздники, которым не мешает суровая работа. Здесь веселятся вволю и кормятся, выедая наполовину толщину листа и покрывая его как бы причудливым письмом.

По общим правилам у насекомых после свадебного празднеств должно наступать спокойствие: каждая мать отныне должна бы работать без помех. Но здесь мы видим отступление от этого общего правила. Я никогда не видел, чтобы самца не было по соседству, когда мать приготовляет трубочку. И если я имел терпение подождать, то всегда присутствовал при повторении свадеб. Такие повторные свадьбы перед каждым яйцом сбивают меня с толку. Там, где на основании книг я ожидал найти одно, я нахожу неопределенное число.

И это не единственный случай. Я упомяну о другом подобном же, но еще более поразительном примере. Его доставил мне большой дубовый усач (Gerambyx heros). Я воспитываю несколько парочек их в садке, с четвертушками груш для еды и обрубками дубового дерева для помещения яиц. Свадьбы длятся почти весь июль. В течение целого месяца самка почти не выходит из объятий самца и в этом положении бродит туда и сюда, выбирая концом яйцеклада щели для помещения яиц. По временам самец оставляет подругу, чтобы поесть, а потом опять обращается к ней. Такой образ действий продолжается целый месяц и прекращается только тогда, когда яичники самки опустели. Тогда супруги расстаются, чахнут несколько дней и умирают.