Соединить простые химические составные части в питательное, легкоусвояемое вещество—это тонкая работа, нуждающаяся в целом ряде последовательных сотрудников. Начинается она в растении, где в мастерской растительных клеток минеральные вещества почвы и воздуха перерабатываются в сложные органические тела, склады теплоты. Солнечная энергия накопляется здесь для того, чтобы передаться на очаг животной жизни, которая издержит ее на свою деятельность.

Эта работа продолжается крошечными животными, которые, питаясь растительной пищей и делаясь, в свою очередь, добычей крупных животных, передают постепенно те же вещества все выше и выше, и, наконец, они доходят до нас.

Среди таких мелких живых существ, питающихся растениями, занимают свое место и тли. Они малы, это правда, очень малы, но, благодаря быстроте размножения, они так многочисленны, что составляют пищу многих желудков высшего порядка. У них такое толстое и сочное брюшко! Они так нежны и жирны!

Вот скипидарное дерево, растущее в щелях скалы, раскаленной солнцем. Чем питаются его корни на этой скудной почве? Немногими минеральными солями, получающимися от выветривания скалы, и ничтожной влагой от редких дождей. Но этого ему достаточно: оно покрывается листьями и перерабатывает камень в съедобное вещество.

Для того чтобы питаться листвой этого растения, пропитанной скипидаром, нужны особые потребители, которых не отталкивал бы запах скипидара. Такие насекомые, по-видимому, редки, по крайней мере я не знаю их. Ну что ж, то, от чего отказываются другие насекомые, дает пищу тлям, которые находят ее по своему вкусу и толстеют от нее. Тля перерабатывает вещество, полученное растением из скалы и уже переработанное им первоначально.

Мне хочется видеть, кто из живых существ питается тлями. Случай благоприятствует мне. Тли до тех пор живут мирно в наростах, произведенных их уколами на листьях, пока трещина в наросте не даст доступа всяким любителям нежного мяса тлей, а каждый нарост, высыхая, непременно трескается, что необходимо вместе с тем для выхода тлей. Вот это-то мгновение и благоприятно для врагов тлей.

Самые красивые и самые ранние, шаровидные, галлы на моем кусте начинают давать трещины в конце августа. Несколько дней спустя, в жаркую солнечную погоду, я прихожу в то мгновение, когда нарост трескается, образуя три звездообразных отверстия, из которых каплет липкая жидкость. Крылатые тли выходят медленно, по одной, останавливаются на пороге, потом пробуют взлететь. Внутри еще копошится огромная их толпа, приготовляясь к далекому путешествию.

А в это время к отверстию поспешно прилетает какой-то маленький перепончатокрылый охотник, тоненький и черный. Это—оса-псен (Psen atratus Panz.), ячейки которого я часто находил в сухих стеблях терновника, наполненные то цикадельками, то черными тлями. Таких псенов при мне прилетело восемь. Все они, несмотря на то, что края отверстия липки, пролезают внутрь нароста.

Сейчас же они возвращаются оттуда, держа каждый по тле во рту. Они поспешно уносят добычу, чтобы положить ее в пищевой склад своих личинок, и также поспешно опять прилетают за новой добычей. Так повторяется много раз. Все это делается очень поспешно: надо пользоваться случаем, пока рой не улетел.

Иногда они не входят в нарост, а ловят выходящих тлей, на пороге. Это и скорее, и менее опасно. Охота продолжается до тех пор, пока нарост совсем не опустеет. Как эти восемь охотников узнали, что нарост вскрылся? Раньше они не могли пользоваться им, потому что не в состоянии сами проломать его стенку, а позднее они нашли бы нарост уже пустым. Они точно узнали время вскрытия галла и тотчас прилетели. Наконец, когда нарост опустел, они улетели, вероятно, искать другой, также треснувший. Многие тли спасаются от разбоя: у них есть крылья, и во время отсутствия псенов они улетают.

Существует, однако, другой истребитель тлей, который убивает всех их в найденном наросте. Это—маленькая пестрая гусеница, розовая с бурым, которая умеет прогрызать невскрывшиеся наросты, наполненные еще не окрылившимися тлями. Она пользуется преимущественно шаровидными галлами. Не обращая внимания на терпкий сок, пропитывающий стенки нароста, она грызет эти мясистые стенки. Огрызки она складывает постепенно вокруг того места, где грызет. Я с интересом слежу за работой гусеницы, которая погружает челюсти в выгрызанную ямочку, потом жует отгрызанное и, нагибая голову то направо, то налево, кладет вокруг углубления свои липкие пожевки. Вокруг углубления образуется валик из этих огрызков.

Меньше чем в полчаса прогрызана дырочка шириной с голову гусеницы. Гусеница не без усилий вытягивается и пролезает через узкий проход в нарост. Тотчас же, войдя туда, она поворачивается и затягивает отверстие паутиной из редких петель. Скипидарный сок, вытекая из краев отверстия, собирается на паутине и сгущается, образуя прочную пробку. Отныне в жилище—полная безопасность для гусеницы и изобилие пищи.

Гусеница раскусывает тлей одну за другой и сухие кожицы их отбрасывает назад движением загривка. Скоро этих объедков скопляется слишком много, и они начинают мешать. Тогда гусеница собирает их вместе и оплетает паутинкой, образуя таким образом загородку, посредством которой она держит на некотором расстоянии от себя живое двигающееся стадо, а между тем может ловить из него и спокойно поедать сколько ей угодно тлей. При некоторой бережливости запасов хватило бы до конца, но гусеница расточительна и сама себя обворовывает: она убивает гораздо больше тлей, чем может съесть. Для нее это составляет препровождение времени: убивать тлей и присоединять их к своей загородке из трупов. И она быстро убивает всех тлей в наросте, до одной, что совершается гораздо раньше, чем гусеница достигнет полного роста. Тогда ей необходимо выйти, чтобы вгрызаться в другие наросты. Для этого гусеница или открывает прежнее отверстие, или прогрызает новое. В следующем наросте, а потом и еще в других, если жадность ее потребует, повторяется та же бойня. Наконец, надо подумать о превращении и о выходе бабочки. В самом наросте, превратившемся от высыхания в сундучок, гусеница окружает себя обширной палаткой из заплесневевших мертвых тлей; потом, в середине этого покрова, прядет себе кокон из прекрасного белого шелка. Здесь она должна провести зиму, окуклиться и превратиться в бабочку.

Гусеница легко проникает в нарост и легко выходит оттуда, так как она одарена грызущими орудиями; но как бабочка, развившись в наросте, выйдет из него? Как и другие бабочки, она—слабое создание, лишенное способностей к такой работе. Заметим также, что нарост, в котором развивается бабочка, не растрескается сам собой. Так как смерть тлей остановила его разрастание, то он не достигнет такого растяжения, при котором он лопается. Он остается закрытым и твердеет, как орех. Насколько этот приют превосходен для зимовки под пушком из сухих тлей, настолько же из него трудно будет выйти, когда придет для того время. Я совершенно не понимаю, как нежная бабочка выйдет оттуда.

Гусеница же предусматривает это очень хорошо. Весной, прежде чем превратиться в куколку, она вынимает смолистую пробку из сделанного ей входного отверстия или же, если это слишком трудно сделать, прогрызает новое круглое отверстие, такое же тесное, как и первое, но достаточное для того, чтобы всадить в него голову. Так как теперь нарост сухой, то из него смола больше не выделяется, и проход остается свободным. Приняв эту предосторожность, гусеница удаляется в свое убежище из мертвых тлей и совершает там превращения. В июле через этот проход выходит бабочка, совершенно свободно, благодаря тому, что крылья ее еще не распущены, а сложены и тесно обхватывают бока и спину.

Такой она выходит из нароста, такой она остается и до конца. Это не та бабочка, каких мы привыкли видеть и форма которых нам так знакома; это—сверток шелковой материи, занимающий очень мало места. Шелковая материя, впрочем, великолепна, с белыми, бурыми и темно-малиновыми точками. Белая черта с красной полосой перед ней опоясывает спину. Другая, менее отчетливая, белая черта опоясывает заостряющуюся дугу на верхнем крыле, около последней его трети. Широкая серая бахрома окаймляет сзади одежду. Усики всегда длинные, нитевидные, лежат на спине. Наконец, щупальца выдаются в виде заостренного выступа. Ах, какой великолепный разбойник этот истребитель тлей! Длина его двенадцать миллиметров.

Следующий истребитель тлей, бессильный проломить стенки шаровидного галла, нападает на прочие. Он видит, где соединены их края, хотя наш глаз ничего там не видит, и именно в этом месте их соприкосновения он кладет яйцо, одно только яйцо, так как для нескольких личинок здесь не хватило бы пиши. При разрастании галла края его натягиваются и щель увеличивается. Личинка, вышедшая из яйца—терпеливый наблюдатель событий сейчас же вползает в эту щель, помогая себе головой и спиной. И вот она внутри, в комнате тлей, запертой плотно, потому что щель закрывается сама. Пожрав всех тлей, она выйдет из нароста в виде хорошенькой мушки, принадлежащей к семейству журчалок (Syrphidae), когда нарост сам собой раскроется.

Остановимся пока на трех рассмотренных хищниках: на псене, гусенице и на личинке журчалки.

Если бы у тлей существовали только эти три истребителя, то и тогда алхимия жизненных превращений была бы очевидна. Псен даст семью таких же перепончатокрылых, как он; личинка сделается мушкой, гусеница превратится в моль, и все они, живя на открытом воздухе, могут сделаться легкой добычей летающей птицы. Вещества, переработанные сначала в скипидарном дереве, потом в организме тлей, потом в желудке истребителей их, доставят пушок одному из самых изящных созданий—ласточке.

Что же это было бы, если бы мы имели полный перечень всех созданий, прилетающих в жилища тлей и находящих там свою добычу? Куст, населенный тлями,—это целый мир, заключающий в себе в одно и то же время коровник, зверинец, живодерню, сахарный завод, бойню и мастерскую консервов. Все промыслы, все способы здесь в ходу для использования этого завода животных веществ.

Остановимся перед одним из таких заводов.

Я займусь наблюдением преимущественно дерезы (Spartium junceum). В июне ее желтые с красным цветочки наполняют ароматом всю окружность. Это—святое дерево праздника Троицы. Если лето умеряется некоторой свежестью, то дереза населяется бесконечным множеством черных тлей, которые покрывают зеленые ветви сплошной животной корой. Эти тли, как и все их родичи, живущие на открытых местах, имеют на конце брюшка две полых трубочки, выделяющие сахаристый сок—любимое лакомство муравьев. Тли скипидарника, замурованные в галлах, лишены этого прибора и не заготовляют лакомств, которыми никто не воспользуется. Но тли, живущие без прикрытия, все непременно производят сироп.

Они—коровы муравьев, которые приходят доить их, т.е. вызывать щекотанием выделение жидкого сока. Как только капелька покажется, она тотчас же выпивается. Есть муравьи, с пастушескими нравами, которые собирают стада тлей и помещают их в земляные ограды, вокруг пучков травы. Не выходя отсюда, они могут доить тлей и питаться их соком. Многие кусты тимьяна под моей дерезой превращены муравьями в подобные скотные

Другие муравьи, не посвященные в искусство строить загородки, высасывают тлей на местах их нахождения. Бесконечными рядами

взбираются они на дерезу и, наевшись, спускаются с нее. Брюшко их раздулось и стало прозрачным. Как ни многочисленны муравьи и как ни усердно они пьют медвяный сок тлей, но не могут выпить всего. Много этого сока разливается по ветвям растения и покрывает их липкой

Чтобы покормиться этим же соком, превратившимся на солнце в карамель, прилетают толпами и другие лакомки, не умеющие доить: осы, сфексы, божьи коровки и бронзовки, а особенно мухи и мошки всевозможной величины и цвета. Очень много прилетает трупных золотисто-зеленых мух. Наевшись трупной сукровицы, они закусывают сиропом. И все это бесчисленное множество жужжащих и копошащихся насекомых, постоянно обновляющееся, сосет, лижет, скоблит. Тля—настоящий кондитер насекомых, и в свою кондитерскую она великодушно приглашает всех жаждущих в жаркие летние месяцы.

Но еще большее значение имеет тля как убойный скот. Сладости есть роскошь, а говядина—предмет необходимости. Есть целые роды насекомых, не имеющие другой пищи. Укажем самых известных.

Черные тли, покрытые, как сливы, зеленоватым налетом, образуют, сказали мы, сплошной слой на тонких ветвях дерезы. Они мирно сидят, тесно прижавшись одна к другой, спиной вверх, и располагаются в два слоя: старые, с толстым брюшком, составляют наружный слой, а молодежь под ними. Но вот показывается и с движениями, похожими на движения пиявки, вползает на стадо тлей пестрая личинка, окрашенная в белый, красный и черный цвета. Она подымает вверх свой заостренный передний конец, резко бросает его вперед, раскачивает его и опускает куда попало на слой тлей. Здесь ли, там ли, она хватает своими челюстными крючками и везде схватывает что-нибудь, потому что добыча везде есть. Будучи слепой, она хватает наудачу, уверенная, что непременно что-нибудь найдет (рис. 260).

Схватив тлю концом своей ротовой вилочки, она тотчас же втягивает последнюю и начинает сосать. Испуганная тля дрыгает ножками, но скоро с ней покончено: она высосана. Резким движением головы личинка отбрасывает в сторону измятую кожицу. Сейчас же после того хватает другую тлю, потом третью и т.д. до тех пор, пока насытится. Тогда она стягивается и дремлет, переваривая пищу. Через несколько минут она снова принимается за охоту.

Но что же делает стадо во время резни? Ни одна тля, кроме схваченной, не двигается, ни одна из соседок схваченной не проявляет никакого беспокойства. Жизнь не настолько серьезная вещь, чтобы тля волновалась и двигалась ради ее сохранения. Пока хоботок воткнут в хорошее место, к чему портить себе пищеварение сознанием опасности и неизбежной смерти? Вокруг нее, бок о бок с ней подруги, схваченные чудовищем, исчезают одна за другой, а тля, не знающая страха, сосет себе и не вздрогнет от беспокойства. Это—равнодушие былинки к судьбе подобных ей, когда овца проходит и пасется, срывая одну травинку за другой.

 

Между тем липкая личинка неосторожно сбивает там и сям несколько тлей из слоя, и эти тли поспешно бегут, отыскивая место, где бы снова устроиться. Иногда они вползают на спину врага, не понимая того, что это чудовище пожирает их соседок и пожрет их самих. Иные, когда одна из них бывает схвачена, обливаются липким соком, вытекающим из раны схваченной, и, приклеившись к ней, висят кистями у рта личинки. Ну, и вот эти, которые еще не тронуты и находятся, так сказать, у порога машины, готовой поглотить их,—делают ли они какие-нибудь усилия, чтобы спастись? Совсем нет: они спокойно ждут, пока их высосут при следующем глотке.

Убийца быстро совершает свое дело, тем более что он совсем не расчетлив. Часто, схватив тлю и найдя ее не по вкусу, он бросает ее в сторону и схватывает другую, потом третью и т.д., пока не найдет подходящей. Но каждая отброшенная также погибает, потому что укус при схватывании—смертельный. Итак, на пути личинки остаются пустые кожи тлей, мертвые тли и умирающие.

Мне захотелось сосчитать приблизительно число жертв одной личинки. Я посадил ее в стеклянную трубку вместе с веточкой дерезы, сплошь покрытой тлями. В одну ночь она уничтожила слой, заключавший около трехсот тлей. А так как личинка эта живет и питается тлями в течение 2—3 недель, то она уничтожает их тысячами.

Энтомологи называют журчалкой (Syrphus) изящное двукрылое, которое выходит из этого страстного истребителя тлей, а Реомюр в своей образной речи назвал саму личинку—львом тлей.

Вблизи стад черных тлей, сидящих на дерезе, возвышаются тонкие стебельки или шелковистые нити, на концах которых находятся маленькие зеленые тельца. Это яички гемеробия (Hemerobius)—другого истребителя тлей. Эти своеобразные пучки колеблющихся нитей, вздымающихся кверху и заканчивающихся каждая яичком, напоминают яички осы-эвмена, также прикрепленные к концам стебельков; только у эвмена яички висят вниз, а у гемеробия они торчат кверху, на стоящих стебельках, как на сваях (рис. 261).

С какой целью гемеробий так странно помещает свои яички? Как и мои предшественники, я любуюсь этим изящным подобием травки, которая вместо колосков украшена вверху яичками, и не могу отдать себе отчета в том, какая польза от подобного их помещения. Красивое имеет такое же право на существование, как и полезное, и, может быть, это и есть единственное объяснение.

Личинке гемеробия недостает только большого роста для того, чтобы быть ужасным животным. Усеянная пучками жестких волосков, высоко приподнятая на длинных ножках, быстрая в движениях, свирепая личинка эта упирается, как на костыль, на конец своего брюшка. Челюсти ее—могучие крючки, изогнутые и полые, которые, погрузившись в тело тли, вытягивают из него соки, без всяких движений рта. Также действуют трубчатые крючки личинок муравьиного льва и плавунца.

Личинка другого гемеробия превосходит предыдущую своей отвратительной и страшной внешностью. Как дикий американский индеец обвязывал бедра свои волосами скальпированных врагов, так и она украшает свою спину высосанными тлями. В этом воинственном одеянии она выбирает и хватает тлей, а кожу каждой высосанной присоединяет к своему кафтану.

Здесь же мы находим изящное семейство божьих коровок (Сосcinellidae). Самая обыкновенная из них—семиточечная божья коровка, украшающая свое красивое платье семью черными бляшками. Досадно, что мирная слава этого насекомого не соответствует его нравам. Здесь, как и везде, действительность убивает поэзию. Божья коровка—хищное животное, убийца, каких редко встретишь. Она дочиста уничтожает целые слои тлей. Где она прошла вместе со своими хищными личинками, там на ветке не останется ни одной тли (рис. 262).

Посмотрим теперь под дерезой, на землю. Среди упавших и высохших тут остатков находится личинка, носящая такое одеяние, красивее которого я не знаю. Из великолепного белого воска, выделяемого ее кожей, образуется на ней мех из волнистых прядей, дающих ей вид крошечного пуделя. Ничто не может быть прелестнее этого беленького животного, этой капельки молока, поспешно бегающей и прячущейся в песок, когда хочешь ее схватить. Старые естествоиспытатели прозвали ее пуделем, будем и мы называть ее так.

 

К середине июня пуделя, воспитанные в неволе, забиваются в складки сухих листьев и превращаются в ржаво-красных куколок, которые наполовину высовываются из своего волокнистого казакина.

Две недели спустя появляется взрослый жучок. Это—совсем черная божья коровка, слегка покрытая пушком, с большим красным пятном на каждом крыле. Я думаю, что это Coccinella interrupta Olivier.

Жадные убийцы тлей: сирфы или журчалки, божьи коровки и гемеробии убивают их жестоко и грубо; перейдем теперь к другим истребителям тлей, не менее губительным, но умеющим умерщвлять с крайней осторожностью. Они не едят сами тлей, а кладут им в брюшко свои яйца, одно за другим. Я наблюдаю двух таких: один— посетитель розового куста, другой—посетитель молочая (Euphorbium characias). Они принадлежат к мелким наездникам, крошечным перепончатокрылым, имеющим яйцеклад.

Верхушка большого молочая, хорошо населенная буровато-рыжими тлями, поставлена в стеклянный сосуд вместе с полудюжиной этих наездников, которые не прерывают своей работы даже во время их переноски и перемещения. Здесь мне удобно будет следить в лупу за искусством маленьких паразитов, добирающихся до внутренностей тли, чтобы отложить туда свои яички.

Вот одно из них, веселое и живое, ходит туда и сюда по спинам стада и выбирает взглядом подходящую тлю. Такая найдена. За недостатком непосредственной точки опоры на стебле, потому что слой тлей совершенно сплошной, паразит садится, в буквальном смысле слова, на одну из тлей, окружающих выбранную жертву. Потом он подводит вперед брюшко так, чтобы кончик яйцеклада был у него перед глазами. Тогда он будет видеть движения орудия и сможет лучше направить его в ту именно точку, которую надо поразить, чтобы не убить окончательно жертву. Он без колебаний втыкает короткий и тонкий яйцеклад в жирное брюшко тли. Пронзенная тля нисколько не протестует, все совершается тихо, мирно и спокойно. Зз!—и готово дело: яйцо на месте, в жирном брюшке.

Наездник опять прячет в ножны свое орудие, потирает одну о другую задние лапки и чистит крылышки лапками, смоченными слюной. Несомненно, это признак удовлетворения тем, что укол яйцеклада был удачен. Тотчас же паразит переходит к другим жертвам и быстро выбирает вторую, потом третью, четвертую и т.д., и это продолжается много дней, до тех пор, пока яичники его не опустеют.

Этот карлик-истребитель так не пуглив, что работает даже в то время, когда я держу ветку в одной руке, а лупу, через которую смотрю,—в другой. Что я для него? Ничто. Моя сравнительная огромность мешает ему, крошке, заметить меня. Он не больше двух миллиметров в длину. У него длинные нитевидные усики, брюшко стебельчатое, окрашенное в красный цвет на стебельке и при основании. Все остальное тело прекрасного блестящего черного цвета.

Паразит зеленых тлей розы больше ростом. Грудь и лапки красноватые у самки. Самец меньшей величины и совершенно черный. Может быть, у каждого вида тлей есть свой истребитель из отдела мелких наездников (рис. 263).

Почувствовав колики оттого, что паразитные личинки начинают пожирать их внутренности, тли розового куста покидают общество себе подобных, где они кормились, и идут поодиночке прикрепляться к соседним листьям, где они высыхают, превращаясь в пузырчатые коконы. А тли, живущие на молочае и пораженные наездниками, не уходят с своего места, так что иногда весь слой тлей, сохраняя свою плотность, мало-помалу превращается в кучу сухих пузырьков.

Тли розового куста. Увеличены. (По Blanchard)

Рис. 263. Тли розового куста. Увеличены. (По Blanchard)

Для того чтобы выйти из своей тли, высосанной и высохшей, превратившейся в сундучок, вновь развившийся наездник прогрызает у нее в спине круглую дырочку, и кожа тли остается на месте, бледная, сухая, еще более вздутая, чем в живом состоянии. Такие смертные останки тлей так плотно прилегают к розовому листу, что кисточкой не всегда можно смести их; приходится сковыривать их иглой. Это прилипание удивляет меня. Оно не может зависеть от того, что мертвая тля вцепилась коготками в лист. Тут имеет значение что-то другое.

Отделим от листа сухую тлю и посмотрим на нижнюю ее сторону. Здесь находится щель, в виде петли, идущая вдоль живота, и в нее вставлен кусок, как мы вставляем кусок материи в наше платье, ставшее узким. И этот кусок есть ткань, которая резко отличается от кожи тли, отвердевшей, как пергамент. Это—шелковая материя, а не кожа.

Заключавшаяся в тле личинка, чувствуя, что время ее пришло, затянула шелком сухую кожу хозяина, прорывая ее вместе с тем на брюшной стороне, из конца в конец, или, вернее, кожа сама разорвалась от разрастания содержимого. В этой щели личинка пряла больше, чем в других местах, так что в месте непосредственного соприкосновения с листом получилась как бы широкая лента, прилипшая к листу. Благодаря этому прилипанию ни ветер, ни дождь не могут сорвать кокон с листа, и превращение совершается спокойно.

Закончим на этом наш краткий обзор и заключим его следующими словами: тля один из первых работников в мастерской изготовления пищи. Своим терпеливым хоботком извлекает она самое существенное из того, что камень доставил растению. В своем кругленьком перегонном кубе—брюшке она перерабатывает скудную пищу в мясо, представляющее прекрасное питательное вещество. Этим мясом своим она кормит легионы паразитов и хищников, которые передают усвоенные ими вещества другим существам, высшего порядка, и т.д., до тех пор, пока вещество, заканчивая круг своих переселений, возвратится в общую массу, в развалины того, что жило, и в зачатки того, что будет жить.

Представим себе, что на первобытной планете произрастает растение, которое корнями разрабатывает и размельчает. скалу; а на растении представим себе тлю, кормящуюся им. И этого будет достаточно: жизненная алхимия получила начало, создания высшего порядка возможны. Наездник и птица могут появляться: они найдут готовый стол.