События удовлетворили наши ожидания. Перейдя плотину, отделявшую нас от равнины, мы увидели, что здесь пасутся овцы и лошади, всюду рассыпая свою манну для навозников. Вот за работой жуки-санитары, на долю которых выпала задача очистить почву от нечистот. Никогда не устанешь удивляться разнообразию орудий, которыми они снабжены, как для разрывания навоза, для разделения его на куски и для лепки его, так и для рытья глубоких норок, куда жуки должны зарыться со своей добычей. Эти орудия могли бы составить целый музей, в котором собраны всевозможные орудия рытья. Есть такие, которые кажутся подражанием нашим орудиям, а другие мы сами могли бы взять за образец.

У испанского копра подымается на лбу сильный, острый, загнутый назад рог, подобный длинной ветви кирки. К такому рогу лунный копр  присоединяет два острия, выходящие из переднеспинки и имеющие форму сошника в плуге, а между ними выпуклость с резкими краями, имеющие вид широкого скребка. Навозники, буйвол и бизон, оба живущие возле Средиземного моря, вооружены на лбу двумя сильными расходящимися рогами, между которыми выступает горизонтальный сошник, образуемый переднеспинкой. Навозник, минотавр-тифей, имеет на переднеспинке три острия сохи, параллельные и направленные вперед, из них боковые длиннее, а среднее—короче. Онтофаг рогатый  имеет на голове два длинных загнутых орудия, подобные бычачьим рогам; онтофаг трезубчатый имеет вилку с двумя ветвями, отвесно прикрепленную к его плоской голове. Наименее одаренные имеют, то на голове, то на переднеспинке, твердые бугорки, тупые орудия, которыми терпение насекомого умеет все-таки воспользоваться. Все вооружены лопатой, то есть широкая, плоская голова их снабжена острым краем, и все употребляют грабли, то есть гребут передними зазубренными голенями.

В вознаграждение за грязную работу некоторые из них издают сильный запах мускуса и брюшко их отливает металлическим блеском. Геотруп-гипокрит отливает снизу медью и золотом, а геотруп навозный имеет брюшко лиловое, как аметист. Но общий цвет их черный. Это в тропических странах навозники так великолепно окрашены, что представляют собой настоящие живые драгоценности.

В Верхнем Египте, в верблюжьем навозе, можно встретить навозника, который по цвету может соперничать с ярко-зеленым цветом изумруда; в Гвиане, Бразилии, Сенегале могут показать нам таких металлически-красных копров, цвет которых напоминает красную медь или рубин. Хотя в навозе наших стран нет таких драгоценностей, но наши навозники не менее замечательны своими нравами.

Какая поспешность вокруг одной кучки навоза! Жуки собираются сюда сотнями, маленькие и большие вместе, всех видов, всех форм, всех величин, спеша захватить себе часть из общего пирога. Есть такие, которые работают под открытым небом и скоблят навозную кучку с поверхности. Другие работают в нижнем слое для того, чтобы, не откладывая, зарыть свою добычу в почву; третьи, более мелкие, крошат в стороне куски, отвалившиеся во время рытья их более крупных сотоварищей. Некоторые, пришедшие недавно и, без сомнения, самые голодные, поедают добычу на месте. Но большая часть озабочена тем, чтобы приобрести собственность, которая позволила бы им проводить в изобилии долгие дни в глубине безопасного убежища. Среди бесплодных равнин, поросших тмином, не всегда найдешь такой свежий навоз, какой нужен; только на долю покровительствуемых судьбой выпадает такая участь. А потому найденные сегодня богатства осторожно прячутся в кладовую для будущего.

Кто это рысцой бежит к куче, как бы боясь опоздать? Его длинные ножки двигаются с такой резкой неловкостью, как будто бы их двигает пружина, находящаяся в брюшке насекомого; его маленькие рыжие усики распускают свой веер—признак беспокойной жадности. Вот он пришел, не без того, чтобы опрокинуть нескольких товарищей. Это—священный навозник, весь одетый в черное, самый большой и знаменитый из наших навозников . Вот он уселся за стол рядом со своими собратьями, которые, потихоньку шлепая широкими передними голенями, оканчивают свои шарики или накладывают на них последние слои прежде, чем отправиться в спокойствии наслаждаться плодами своих трудов. Проследим на всех ступенях приготовление знаменитого шарика.

Обыкновенно основой для шара служит почти круглый, сам по себе, комок навоза. Это—ядро, которое, будучи увеличено наложенными сверху слоями, превратится впоследствии в конечный шар, величиной с абрикос.

Попробовав и найдя подходящим попавшийся комок, владелец оставляет его в том же виде, а иногда слегка почистит и поскребет его корку, запачканную в песке. Теперь на этом основании надо сделать шар. Орудиями для этого служат: передний край головы, расширяющийся в полукруглые грабли из шести зубцов, и широкие лопаты передних голеней, также вооруженные по наружному краю пятью сильными зубцами.

Ни на минуту не выпуская шарика, который обхватывают четыре задние ножки, в особенности третья пара, самая длинная, насекомое немного поворачивается то туда, то сюда, оставаясь наверху своего начатого шара, и выбирает кругом материалы для увеличения его. Край головы отделяет, взламывает, роет, скребет; передние ножки работают вместе, собирают и подносят комочек, который сейчас же прикладывают к назначенному месту маленькими ударами валька. Несколько сильных надавливаний зубчатыми голенями сдавливают до желательной степени новый слой. Таким образом, охапка за охапкой накладываются то сверху, то снизу, то с боков, и первоначальный шарик увеличивается до тех пор, пока не становится большим шаром.

Во время работы работник никогда не покидает купола своего произведения: он поворачивается туда и сюда для того, чтобы заняться той или другой боковой частью, и нагибается для того, чтобы отделать нижнюю часть в месте соприкосновения ее с землей; но с начала до конца шар не передвигается с места, и насекомое держит его постоянно, обхватив ножками. Для того чтобы получить правильный шар, нам нужен токарный станок, вращение которого пополняет нашу неловкость. Дитя, для того чтобы увеличить снежный ком и сделать огромный шар, который оно потом не в состоянии будет сдвинуть с места, катить его по снегу: катание дает круглую форму, которой не могла бы ему дать непосредственная работа рук и неопытного глаза. Жук, более ловкий, чем мы, не нуждается ни в катании, ни во вращении; он лепит свой шар, накладывая на него новые слои, но не сдвигая его с места, даже не сходя с его купола и не справляясь об общем виде его посредством осмотра на расстоянии. Ему довольно сферического циркуля из его изогнутых голеней, живого указателя, который проверяет степень кривизны.

Но я упоминаю об этом циркуле с крайней осторожностью, потому что убежден массой примеров в том, что инстинкт не требует особых орудий. Если бы нужно было новое доказательство этого, то его можно найти здесь. У жука-самца задние голени сильно согнуты, а у самки, гораздо более ловкой и способной к работам, изысканному изяществу которых мы скоро будем удивляться, задние голени почти прямые.

Если сферический циркуль имеет здесь только второстепенное значение, а может быть, и его не имеет, то какой же деятель определяет шарообразность? Если принимать во внимание только организацию и обстоятельства, в которых совершается работа, то я решительно не вижу этого деятеля. Надо подняться выше, к инстинктивным способностям, руководящим орудиями. Жук имеет дар делать шары, как пчела имеет дар делать восьмигранную ячейку. Тот и другая достигают геометрической правильности своих произведений без помощи особого орудия, которое непременно определяло бы известную форму.

В данное время запомним следующее: жук делает шарик, постепенно налепляя на него материал; он делает его, не сдвигая его с места и не поворачивая. Он не токарь, а лепщик, который отделывает навозный шарик давлением зубчатых ножек, как скульпторы наших мастерских придают форму глине давлением пальцев. И произведение жука — не приблизительный, а совершенно правильный шар, от которого не отказалось бы и человеческое искусство.

В очень жаркую погоду, когда с работой надо торопиться, поражаешься лихорадочной ее быстротой, и дело тогда идет скоро: только что было крошечное ядро, теперь это уже шарик величиной с орех, а сейчас он достигнет величины яблока. Я видел обжор, которые приготовляли шары величиной с кулак.

Провизия заготовлена. Теперь надо удалиться из толпы и водворить свои припасы в удобное место, зарыть их там, не особенно глубоко, и в спокойствии съесть. Теперь-то начинают проявляться самые поразительные черты нравов жука. Не откладывая, навозник пускается в путь. Он обхватывает шарик длинными задними ножками, конечные когтевидные шипы которых, будучи всажены в массу, служат устоями при вращении. Он опирается на промежуточные ножки и, отталкиваясь передними зубчатыми голенями, движется задом со своей ношей, наклонившись головой к земле и приподняв заднюю часть тела.

Итак, шарик сдвинут с места работы, и жук принимается катить его по земле, немного наудачу. Всякий, не присутствовавший при начале работы, увидя катящуюся вещь, которую толкает, пятясь, насекомое, легко вообразит, что круглая форма явилась следствием этого способа передвижения. Она катится, значит, она округляется, как округлялся бы бесформенный комок глины, если бы его катили. Это совершенно ложное, хотя, по-видимому, и логичное заключение. Мы только что видели, что комок приобрел шаровидную форму, не будучи сдвинут с места. Катанье ни при чем в этой геометрической правильности, оно только делает поверхность его твердой и сглаживает ее немного. Шар, который катали целые часы, и шар, только что сделанный, не различаются между собой по форме.

Для чего эта форма, принятая с самого начала работы? Извлекает ли жук какую-нибудь выгоду из шаровидной формы? Понятно, что насекомое руководится верным чутьем, когда вылепляет свой пирожок в виде шара. Припасы его малопитательны, так как желудок овцы, имеющий четыре отделения, уже извлек из них почти все способные к усвоению вещества, и теперь они должны вознаграждать количеством то, чего недостает в них по качеству. Это условие относится ко всем навозникам. Они все ненасытные обжоры.

Каждому из них надо так много провизии, что этого нельзя было бы и предположить, судя по небольшим размерам потребителя. Испанский копр, величиной с хороший орех, запасает под землей для одного своего обеда пирог величиной с кулак; геотруп навозный укладывает до дна своего колодца колбасу из навоза в четверть аршина длины и толщиной с бутылочное горлышко. Эти могучие едоки устраиваются непосредственно под кучкой навоза, отложенного каким-нибудь мулом, и здесь роют свои ходы и столовые. Припасы находятся у дверей жилища, составляют его крышу. Нужно только вносить их охапками, не превосходящими силы насекомого, что оно и повторяет, как только пожелает. В их мирных жилищах, присутствия которых ничто не выдает снаружи, заготовляется таким образом скандальное количество пищи.

Священный жук устраивает себе жилища не под кучей, из которой берет провизию. Он бродячего характера, и, когда наступает час покоя, он не любит жить в соседстве себе подобных, известных воришек, он должен искать вдали, со своей добычей, удобного места для того, чтобы устроиться в уединении. Его запас сравнительно скромен и не может выдержать сравнения с огромными пирогами копра и роскошными колбасами геотрупа.

И все-таки, как бы ни был скромен этот запас, он по объему и весу слишком превышает силы насекомого, если бы последнее вздумало нести его просто. И он страшно тяжел для того, чтобы его можно было перенести лётом, в лапках; а также его невозможно тащить, ухватив крючками челюстей.

Этому отшельнику, торопящемуся удалиться от мира сего, оставался бы один способ для того, чтобы собрать в своей отдаленной келье запас дневной провизии,— прямо переносить ее по одной охапке, соответствующей его силам. Но тогда сколько надо было бы сделать путешествий и сколько времени потерять на этот сбор по крохам! И потом, по возвращении не нашел ли бы он свою провизию украденной? Случай хорош, может быть, долго не представится такого, надо пользоваться им немедленно, надо в один раз набрать себе столько провизии, чтобы хватило, по крайней мере, на один день.

Как же это сделать? Да очень просто. Чего нельзя нести, то тащат; чего нельзя тащить, то катят, о чем свидетельствуют все наши колесные экипажи. А потому жук придает своей ноше шарообразную форму, которая дает ей возможность хорошо катиться, не нуждаясь в оси, и, чудесно прилаживаясь к неровностям почвы в каждой точке своей поверхности, доставляет необходимую опору для приложения ничтожной силы. Шарообразная форма его запаса провизии не есть следствие катания, она предшествует ему. Она вылеплена именно в виду будущего катания, которое сделает возможным для сил насекомого передвижение тяжелого бремени.

Священный навозник горячий поклонник солнца. Другие навозники: геотрупы, копры, онтофаги, ониты — имеют иные нравы. Они работают невидимые, под крышей из навоза, и занимаются поисками только с приближением ночи, в умирающем свете сумерек. Священный навозник, более доверчивый, ищет, находит и работает среди яркого веселого дня, в самые жаркие часы, и всегда на открытом месте. Его черный панцирь блестит на куче, тогда как ничто не выдает присутствия многочисленных сотрудников его, принадлежащих к другим родам и берущих свою долю навоза из нижних слоев. Ему—свет, другим—мрак.

Эта любовь к ничем не закрытому солнцу имеет свои радости, о чем свидетельствует упоенное зноем насекомое, от времени до времени топающее ногами от восторга, но это имеет и некоторые неудобства. Между копрами и между геотрупами я никогда не замечал ссор во время сбора навоза, хотя они живут дверь с дверью. Работая во мраке, каждый не знает, что творится рядом. Богатая добыча, захваченная одним из них, не может вызвать зависти в других, так как она не будет замечена. От этого, может быть, зависят мирные отношения между навозниками, работающими в темных глубинах, под кучей.

Предположение это имеет основание. Грабеж, отвратительное право сильного — не есть исключительный удел человека; животное также прибегает к нему, а священный жук особенно злоупотребляет им. Так как работа здесь происходит на открытом месте, то всякий знает или может знать, что делают его товарищи. Возникает взаимная зависть из-за шариков, и подымаются драки между теми, которые, сделав запас, хотят уйти, и грабителями, находящими более удобным обокрасть товарища, нежели самому слепить для себя круглый хлебец. Развязка не всегда благоприятна для законного обладателя. Тогда вор удирает со своей добычей, а ограбленный возвращается к куче для того, чтобы сделать другой шар. Нередко во время борьбы является третий, который мирит враждующих, завладев предметом спора.

Грабеж нельзя объяснить голодом, вообще плохим советником. В моих садках провизии сколько угодно, и нет сомнения, что на свободе мои пленники никогда не знали такой роскоши в пище. Однако и здесь сражения очень часты. Так горячо оспаривают друг у друга шары, как будто бы пищи недостаточно. Конечно, здесь причина не в нужде, потому что часто вор покидает свою добычу, покатав ее некоторое время. Грабят из любви к грабежу. Здесь, как говорит Лафонтен, можно получить двойную выгоду: во-первых, принести пользу себе, а во-вторых — причинить зло другому.

Зная эту наклонность к воровству у себе подобных, что может сделать наилучшего жук, когда он добросовестно слепил свой шар? Бежать из этой компании, оставить место работы и уйти подальше, чтобы съесть свою провизию в укромном уголке. Так он и делает, да еще поспешно: характер ему подобных слишком хорошо известен ему. Для избежания грабежа возникает необходимость в отдаленном убежище, и столь же необходим легкий способ передвижения провизии, в один прием и насколько возможно скорее, чего и достигают жуки благодаря круглой форме их шаров.

Вот неожиданное, но очень логическое, я даже скажу — очевидное заключение: жук придает своей провизии форму шара, потому что он страстный любитель солнечного света. Есть и другие навозники в наших странах, работающие при ярком свете: гимноплевры и сизифы, которые также приготовляют из провизии шарик—форму, наиболее удобную для катания; другие же навозники, которые работают в темноте, не делают ничего подобного: их запасы провизии бесформенные.

Итак, шар катится, а жук его подталкивает. Смелее! Путь будет пройден, но не без препятствий. Вот первый трудный шаг: навозник идет поперек склона, и тяжелая ноша стремится скатиться по склону, но насекомое по каким-то, известным ему одному причинам предпочитает именно этот путь. Смелый план, успех которого зависит от одного неверного шага, от былинки, которая может нарушить равновесие. Неверный шаг сделан, шарик катится на дно углубления; насекомое, опрокинутое падением ноши, дрыгает ножками, переворачивается и бежит запрягаться. Ну, теперь будь осторожней, безумный, иди вдоль углубления, и это избавит тебя от новых приключений: дорога там хорошая, совершенно ровная, и твой шар покатится без усилий. Так нет же: насекомое опять намерено взойти на склон, который уже был роковым для него. Может быть, ему удобно всходить на высоты? Против этого я ничего не могу сказать. Снова начинается сизифова работа. Шарик, эта сравнительно огромная тяжесть, грузно втаскивается шаг за шагом, с тысячей предосторожностей, на некоторую высоту, и всегда задом, пятясь. Спрашиваешь себя, каким чудом равновесия такая тяжесть может быть удержана на склоне? Ах! плохо рассчитанное движение уничтожает плоды стольких трудов: шарик скатывается, увлекая за собой жука. Опять начинается карабканье, которое вскоре кончается новым падением. Попытка снова возобновляется и в трудных местах на этот раз ведется лучше. Проклятый корень злака, причина предшествующих падений, осторожно обойден. Еще немножко, и мы у цели. Но тихонько, тихонько: всякий пустяк может испортить дело. Ну вот: ножка скользнула по гладкому камешку, и шарик скатывается вместе с навозником. Последний с упорством, которого ничто не может утомить, опять начинает карабкаться. Десять, двадцать раз будет он делать бесплодные попытки, пока, наконец, его упрямство победит препятствие, или пока, признав бесполезность своих усилий, он отправится по ровной дороге.

Жук не всегда один перекатывает свой драгоценный шар: часто какой-нибудь собрат присоединяется к нему. Вот как это обыкновенно происходит. Приготовив шарик, навозник выходит из толпы и покидает место работ, толкая задом свою добычу. Сосед, один из пришедших последними, вдруг оставляет свою, едва начатую, работу и бежит помочь счастливому собственнику, который, по-видимому, благосклонно принимает помощь. Отныне оба товарища работают сообща. Они взапуски волокут шар в безопасное место. Был ли совершен между ними на месте работ договор, молчаливое соглашение поделиться пирогом? Может быть, пока один месил и лепил, Другой рылся в навозе для того, чтобы доставать оттуда отборный материал и присоединять его к общей провизии? Я никогда не видел подобной совместной работы. Я всегда видел, что каждый навозник на месте работы всегда занят только собственным делом. Значит, пришедший последним не имеет прав участника.

Так, может быть, это союз двух полов, семья, принимающаяся за хозяйство? Некоторое время я думал так, но скальпель скоро заставил меня отказаться от этой мысли. Я подвергал вскрытию обоих навозников, занятых перетаскиванием одного и того же шарика, и очень часто они оказывались одного и того же пола. Здесь нет ни общности семьи, ни общности работы. Это просто-напросто попытка грабежа. Услужливый сотоварищ под обманчивым видом помощи скрывает замысел утащить шарик при первой возможности. Если собственник не досмотрит, то похититель убежит со своим сокровищем; если же шар очень хорошо охраняется, то помощник делается соучастником в пользовании им, вознаграждая тем свои услуги. Некоторые принимаются за это скрытно, как я только что рассказал. Они прибегают на помощь к товарищу, который нисколько не нуждается в ней, и под видом участия и помощи скрывают очень грубые желания. Другие, может быть, более смелые, более уверенные в своих силах, идут к цели прямо и грабят явно.

Каждую минуту происходят такие сцены. Жук мирно идет один, катя свою законную собственность, шар, приобретенный добросовестным трудом. Прилетает, не знаю откуда, другой, тяжело падает на землю, складывает под надкрыльями свои дымчатые крылья и ударом зубчатых передних голеней опрокидывает собственника, который в своей позе запряженного не может отразить нападения. Пока ограбленный бьется, стараясь встать на ножки, другой взлезает на шарик и занимает самое выгодное положение для того, чтобы оттолкнуть нападающего. Подогнув передние голени под грудь и готовый к отбою, он ждет, что будет. Ограбленный кружится вокруг шарика, отыскивая удобное для нападения место; вор вертится на шаре и постоянно поворачивается к первому передом. Если первый приподымется для того, чтобы вскарабкаться, то второй ударом ножки опрокидывает его на спину. Непобедимый на верху своей крепости, осажденный бесконечно уничтожал бы попытки своего противника, если бы этот последний не переменил приемов завладения вновь своим имуществом. Устраивается подкоп для того, чтобы заставить пасть крепость с гарнизоном. Поколебленный снизу шар качается и катится, увлекая за собой грабителя, который изо всех сил старается удержаться сверху. Хотя не всегда, но это ему удается, благодаря быстрой гимнастике. Если же, благодаря неловкому шагу, он сбит, то шансы уравниваются и борьба переходит в кулачный бой. Вор и обворованный схватываются тело с телом, грудь с грудью. Ножки соединяются и разъединяются, сочления переплетаются, роговые вооружения их сталкиваются, издавая резкий звук отточенного металла. Потом тот, которому удается опрокинуть противника на землю и освободиться, поспешно занимает верх шарика. Часто побеждает грабитель, смелый разбойник и искатель приключений. Тогда, после двух или трех поражений, обворованный устает и философски возвращается к куче — приготовлять себе новый шар. Что касается грабителя, то, как только страх нападений рассеялся, он запрягается и толкает, куда ему вздумается, завоеванный шар. Иногда я видел, как появлялся другой разбойник и обворовывал первого вора. По совести говоря, я не был недоволен этим. Эти катальщики шаров грабят друг друга с такой бесцеремонностью, подобной которой я не встречал ни у одних насекомых.

Теперь исправим одну ошибку, встречающуюся в книгах. Я читаю в великолепном труде Эмиля Бланшара «Превращения, инстинкт и нравы насекомых» следующий рассказ: «Иногда наше насекомое, т.е. священный навозник, бывает остановлено непреодолимым препятствием, когда, например, шарик падает в ямку. Тогда-то у навозника обнаруживается поистине удивительное понимание положения и еще более удивительная способность сообщения с другими жуками того же вида. Невозможность перейти с шариком через препятствие была понята, навозник, по-видимому, покидает его и улетает вдаль. Если вы в достаточной степени одарены великой и благородной добродетелью, называемой терпением, то останьтесь возле покинутого шара: через некоторое время навозник вернется к этому месту, но вернется не один. За ним будут следовать два, три, четыре, пять товарищей, которые, собравшись в указанном месте, употребляют все усилия для того, чтобы сообща вытащить шар. Навозник улетал искать подкрепления, и вот почему среди бесплодных полей так часто можно видеть нескольких навозников, собравшихся для перетаскивания одного шара».

Подобные же рассказы мы находим и у других писателей. Однако совместная работа двух или нескольких жуков вовсе не доказывает, что навозник, будучи в затруднении, отправляется искать помощи у товарищей. Я в большой мере проявлял терпение, которое рекомендует Бланшар, изобретал всякие способы, чтобы, насколько возможно лучше, видеть обычаи и нравы священного навозника и изучить их на месте, и я никогда не видел ничего сколько-нибудь похожего на призывы на помощь товарищей. Я вскоре расскажу, как я ставил жука в такие положения, когда он более, чем когда-либо, нуждался в помощи, и никогда на моих глазах не проявилось ничего похожего на взаимные добрые услуги между товарищами.

Грабителей и ограбленных я видел, но больше ничего. Если несколько навозников окружало один шар, то это значит, что здесь было сражение. А потому мое скромное мнение таково: несколько жуков, собравшихся вокруг одного шара с целью грабежа, дали повод для этих рассказов о призванных на помощь товарищах. Недостаточные наблюдения превратили смелого грабителя в услужливого товарища, оставляющего свою работу для того, чтобы помочь другому. Это немаловажная вещь — приписать насекомому удивительную способность понимать положение и еще более удивительную способность легкого общения между особями одного вида.

Как? Жуку придет в голову идти искать себе помощь в беде? И он полетит, осматривая местность во всех направлениях, искать своих собратьев по работам у навозной кучи? И, найдя их, он, при помощи каких-то знаков, какого-то особенного движения усиков, станет беседовать с ними? И товарищи поймут его! И, что не менее удивительно, сейчас же покинут свою работу, свои дорогие шары неоконченными, подвергая их риску быть украденными, для того чтобы оказать помощь просящему! Такое самоотвержение возбуждает во мне полное недоверие, которое подкрепляется всем тем, что я видел в течение многих лет. Кроме материнских забот, в которых насекомое почти всегда достойно удивления, оно, если не живет обществами, как пчелы, муравьи и другие, всегда занято только самим собой.

Но окончим это отступление, которое объясняется важностью предмета. Я сказал, что к жуку, катящему свой шар, часто присоединяется другой жук, который прибегает помочь ему с корыстной целью и грабит его, если к тому представится случай. Назовем товарищами, хотя это не точное название, этих двух жуков, из которых один предлагает свои услуги, а другой принимает их, может быть, только из страха худшего зла. Но встреча эта все-таки бывает очень мирная. Жук-собственник ни на минуту не отрывается от работы при появлении спутника; вновь пришедший кажется одушевленным самыми лучшими намерениями и сейчас же принимается за работу. Способ запряжки различен для каждого из них. Собственник занимает главное положение: опустив голову и подняв задние ножки, он толкает ношу задом. Спутник находится впереди, в обратном положении: подняв голову вверх и положив передние ножки на шарик, а длинными задними упирается в землю. Между ними двумя передвигается шар, отталкиваемый одним и привлекаемый к себе другим.

Совместные усилия не всегда совпадают, тем более что помощник идет спиной к дороге, по которой нужно идти, а у собственника зрение ограничено ношей. От этого часто происходят приключения, смешные перекувыркивания, которые переносятся весело: каждый поднимается и спешит занять свое место, не меняя положения. На ровном месте этот способ перевозки не соответствует затрате их сил. Жук, толкающий сзади, один прикатил бы шар так же скоро и лучше. А потому помощник, дав доказательства своего доброжелательства с риском испортить дело, решается держаться спокойно, само собой разумеется, не оставляя драгоценного шарика, на который он уже смотрит как на свой.

Он подбирает ножки под брюшко, съеживается и как бы прирастает к шарику. Теперь шар и прицепившийся к его поверхности навозник катятся вместе под толчками законного владельца. Проходит ли катящаяся тяжесть по его телу, находится ли он на верху ее или сбоку ее, помощник держится крепко и остается спокойным. Странный помощник, который заставляет возить себя для того, чтобы иметь свою долю припасов! Но если встретится крутой склон, на который надо вскарабкаться, то ему опять выпадает хорошая работа. Тогда он становится во главе движения, удерживая зубчатыми передними голенями тяжелую массу, а товарищ его упирается задом, чтобы поднять ношу повыше. Таким образом, двое соединенными усилиями взбирались на моих глазах на крутизну, на которую один не мог бы взобраться, утомленный безуспешными попытками. Но не все проявляют одинаковое рвение в эти трудные мгновения: бывают между ними такие, которые на крутых склонах, когда их помощь особенно необходима, нисколько, по-видимому, не подозревают, что в ней ощущается нужда. Тогда как несчастный владелец истощается, как Сизиф, в бесплодных усилиях преодолеть затруднение, другой спокойно сидит, прицепившись к шарику, вместе с которым катится вниз и снова подымается наверх.

Я много раз подвергал двух товарищей следующему опыту для того, чтобы судить об их изобретательности в серьезных затруднениях. Предположим, что они находятся на ровном месте и помощник неподвижно сидит на шаре, а другой толкает его. Не тревожа жуков, я прикалываю шарик длинной и прочной булавкой к земле. Тогда шарик сразу останавливается. Жук, без сомнения, предполагает, что это какое-нибудь естественное препятствие: выбоина, корень, камень, преграждающий дорогу. Он удваивает усилия, старается, как только может, но ничто не двигается. Что же происходит? Посмотрим. Два или три раза насекомое обходит вокруг своего шара. Не найдя ничего, объясняющего причину задержки, оно опять идет назад и снова начинает толкать. Шарик остается неподвижным. Посмотрим наверху. Насекомое влезает туда. Там оно не видит ничего, кроме своего неподвижного товарища, так как я постарался так глубоко воткнуть булавку, чтобы головка ее скрылась в навозной массе. Насекомое осматривает всю верхушку и сходит вниз. Опять начинаются сильные толчки сзади, с боков — тот же неуспех. Нет сомнения, что жук никогда не наталкивался на такого рода препятствие. Вот настоящий случай для того, чтобы попросить помощи, и это тем легче сделать, что товарищ здесь же, совсем близко, сидит, прикурнув, на шарике. И что же, идет ли жук подтолкнуть его и сказать ему что-нибудь в таком роде: «Что ты здесь бездельничаешь, лентяй! Иди, посмотри, ноша не двигается больше!» Ничто не доказывает, чтобы это могло быть, потому что я вижу, как жук упорно старается покачнуть неподвижный шар, тогда как помощник продолжает оставаться неподвижным. В конце концов, однако, этот последний начинает понимать, что происходит что-то необыкновенное; ему дают знать об этом беспокойное хождение его товарища туда и сюда и неподвижность шара. А потому он сходит вниз и в свою очередь осматривает шар. Совместные усилия так же безуспешны, как и усилия одного. Дело усложняется. Маленькие веера их усиков распускаются, закрываются, движутся и обнаруживают их сильную озабоченность. Потом гениальная догадка кладет конец этим мучениям: «Кто знает, что там внизу?» А потому шар осматривается снизу. Слегка подрыв его, насекомое открывает булавку. Сейчас же понято, что в этом вся суть дела.

Оба товарища — один здесь, другой там — подлезают под шар, который поднимается, скользя вдоль булавки по мере того, как проникают под него эти живые клинья. Мягкое вещество шара легко поддается и в нем остается только канальчик — след булавочной головки. Скоро шар поднят на высоту, равную толщине тела жука. Остается более трудное. Навозники, сначала лежавшие под шаром плашмя, понемногу поднимаются на ножках, вытягивают их и продолжают толкать шар спиной. Потом наступает момент, когда толкать спиной больше нельзя, так как шар достиг высоты жука, стоящего на вытянутых ножках. Остается последнее средство, гораздо менее удобное для проявления силы. То в одной, то в другой упряжной позе, т.е. головой вниз или головой вверх, насекомое толкает шар передними или задними ножками. В конце концов шарик падает на землю, если, однако, булавка была не слишком длинна. Прокол шарика булавкой кое-как исправляется, и передвижение возобновляется.

Но если булавка слишком длинна, то шарик, будучи еще прочно прикрепленным, висит на такой высоте, с которой насекомое не может его столкнуть. В этом случае, после тщетных попыток вокруг недоступного шара, навозники покидают его. Иногда, сжалившись над ними, я помогал им следующим образом. Кладу на землю под шариком маленький плоский камень, с высоты которого насекомое может продолжать работу. Польза этой помощи, по-видимому, не сразу понимается, потому что ни один из двух не спешит ей воспользоваться. Однако, случайно или намеренно, тот или другой кончает тем, что оказывается на верху камня. О, счастье! Переходя через камень, жук почувствовал, что шар касается его спины. При этом прикосновении бодрость возвращается к насекомому, оно вытягивает свои ножки, горбится и отодвигает шарик вверх. Если спины недостаточно, то жук толкает шар ножками, или прямо, или опрокинувшись. Новая остановка и новые знаки беспокойства, когда шар достиг такой высоты, что насекомое не может достать до него. Тогда, не беспокоя жука, кладу другой на первый маленький камень. При помощи этой новой ступеньки, служащей навознику точкой опоры, насекомое продолжает работу. Прибавляя так камень за камнем, по мере надобности, я видел, как жук, взобравшись на колеблющуюся кучу в три-четыре камня вышиной, упорно продолжал свою работу до тех пор, пока совсем сталкивал шар с булавки.

Было ли у него смутное сознание услуг, оказанных ему поднятием точки опоры? Я позволю себе усомниться в этом, хотя насекомое очень ловко воспользовалось моей подставкой из маленьких камней. Действительно, если бы эта простая мысль — употребить подставку для того, чтобы достать до слишком высокого предмета, не превосходила способностей жуков, то почему же ни один из них не подумал о том, чтобы подставить другому спину для того, чтобы поднять его и сделать для него работу возможной? Помогая так один другому, они удвоили бы доступную им высоту. О, как они далеки от подобного союза! Каждый толкает шарик, правда, сколько может лучше, но толкает так, как будто бы он был один, и не подозревает даже, к каким счастливым результатам привели бы их совместные действия. Они делают с шаром, приколотым к земле булавкой, то же, что они делают, когда он бывает остановлен каким-нибудь естественным препятствием: задержан цепкой, травой или прикреплен к месту крошечным стебельком, воткнувшимся в мягкую катящуюся массу.

В моем опыте навозник действует так же, как и при встрече препятствий в естественных условиях: пользуется своей спиной, как клином и рычагом, толкает ножками, но не вводит ничего нового, тогда как он мог бы воспользоваться помощью товарища.

Когда он один, без спутника, находится в таком же затруднении с шаром, приколотым к земле, то его приемы остаются те же и его усилия приводят к успеху, лишь бы ему дали необходимую опору, надстраиваемую мало-помалу. Если такой помощи нет, жук, которого побуждает к деятельности прикосновение спины к шару, падает духом и рано или поздно улетает. И я знаю очень хорошо, что он не возвращается с толпой приятелей, которых он попросил помочь ему. Что бы он сделал с этой помощью, если он не умеет воспользоваться присутствием товарища, когда шар принадлежит обоим? Но, может быть, мой опыт, следствием которого является висячее положение шара на недостижимой для насекомого высоте, слишком далек от естественных условий? В таком случае сделаем другой опыт.

Сделаем ямочку, довольно глубокую и с довольно крутыми стенками, чтобы жук, положенный туда со своим шаром, не мог бы выбраться оттуда, катя свою ношу. Вот именно те самые условия, о которых рассказывают Бланшар и другие. Что же происходит в этом случае? Когда упорные, но безуспешные усилия убедили навозника в его бессилии, он вылетает и исчезает. Я долго, очень долго ожидал (полагаясь на мнение учителей) возвращения насекомого с подкреплением из нескольких друзей и всегда ожидал напрасно. Много раз также случалось спустя много дней находить шар на месте опыта: или на булавке, или на дне ямки. Это доказывает, что в моем отсутствии не случилось ничего нового. Шар, оставленный в силу непреодолимых обстоятельств, покинут безвозвратно, без попыток спасения его при помощи других. Искусное употребление клина и рычага для того, чтобы сдвинуть с места остановленный препятствием шарик, — вот самый высший подвиг разума священного навозника, свидетелем которого я был.

Направляясь наудачу, через песчаные равнины, заросли тмина, через колеи и откосы, два жука некоторое время катят шар и придают ему этим известную плотность, которая, быть может, приходится им по вкусу. Дорогой же выбирается удобное место для норки. Жук-собственник, который все время находится на своем месте, который, наконец, почти один совершил весь перевоз шарика, принимается рыть столовую. Возле него лежит шар, на котором сидит спутник, прицепившись, как мертвый. Зубчатый край головы и зубчатые голени владельца принимаются за дело; вырытый песок выбрасывается назад, и рытье быстро подвигается вперед. Скоро насекомое совсем скрывается в начатом убежище. Всякий раз, когда землекоп выходит наружу с кучкой вырытой земли, он не преминет кинуть взгляд на свой шар для того, чтобы осведомиться, все ли благополучно. Время от времени он придвигает его ближе к порогу норки, ощупывает его, и это прикосновение как будто увеличивает его усердие. Другой — лицемер, своей неподвижностью на шарике продолжает внушать доверие. Между тем подземная норка расширяется и углубляется; землекоп появляется все реже, будучи задерживаем массой работы. Время для воровства удобно. Заснувший коварный помощник просыпается и удирает, катя сзади себя шар с быстротой вора, не желающего быть захваченным на месте преступления. И вот он уже в нескольких аршинах расстояния. Обворованный выходит из норки, смотрит и не находит ничего. Но он так привык к этим явлениям, что знает, в чем дело. При помощи чутья и зрения он скоро находит след и поспешно настигает вора, но этот разбойник, как только замечает это, переменяет способ запряжки: становится на задние ножки И обхватывает шарик зубчатыми передними, как он это делает в качестве помощника. Ах ты, плут! Я понимаю твои уловки: ты хочешь сделать вид, будто шар сам скатился со склона, а ты стараешься удержать его и вкатить на горку. Что касается меня, то я, как беспристрастный свидетель, утверждаю, что шар лежал совершенно спокойно у входа в норку и не скатывался сам, да здесь и место ровное; я утверждаю, что видел, как ты двинул его и удалился с недвусмысленными намерениями. Это была попытка грабежа. Но мое свидетельство не было принято в соображение; собственник добродушно принимает извинения другого, и они вдвоем, как будто бы ничего не случилось, прикатывают шар к норке.

Но если вор успеет достаточно удалиться или если ему удастся скрыть след при помощи хитрого обходного движения, то зло непоправимо. Накопить припасов на жгучем солнце, с трудом протащить их далеко, вырыть в песке удобную столовую и в тот момент, когда все готово, когда голод, обостренный работой, увеличивает прелесть ожидания близкого пира — быть обокраденным коварным сотоварищем, это такая превратность судьбы, которая поразит даже сильного. Навозник, однако, не падает духом под этим ударом судьбы: он потирает себе щеки, распускает усики, вдыхает воздух и улетает к ближайшей кучке навоза для того, чтобы снова приняться за работу. Удивляюсь и завидую этой силе характера.

Предположим такого жука, которому посчастливилось найти верного товарища или, еще лучше, такого, который не встретил вовсе товарища. Норка готова. Это — углубление, вырытое в рыхлой почве, обыкновенно в песке. Оно неглубоко, объемом с кулак, и сообщается с поверхностью коротким горлышком, как раз достаточным для прохода шарика. Как только провизия спрятана туда, жук запирается у себя, заваливая вход в квартиру вырытой землей, которая держалась в запасе в уголке.

Когда вход заперт, снаружи ничто не указывает на местонахождение пиршественной залы. Теперь да здравствует радость! Все к лучшему в этом лучшем из миров. Стол снабжен великолепно; потолок пропускает солнечную теплоту, но не сильный жар; уединение, темнота, концерт сверчков снаружи — все благоприятствует пищеварению.

Теперь посмотрим, что делается внутри? Один шар почти заполняет всю залу и возвышается от пола до потолка. Узкий проход отделяет эти припасы от стен. Там-то и находятся застольники, самое большее — два, очень часто один, брюшком на пище, спиной касаясь стены. Раз выбрав место, жуки не двигаются больше: все жизненные силы их поглощены пищеварительной деятельностью. При виде той сосредоточенности, с которой они сидят вокруг комка навоза, можно подумать, что они сознают свое значение ассенизаторов и что они с пониманием предаются той удивительной химии, которая нечистоту превращает в цветок, радующий взор, и в покровы жука, составляющие украшение весенних картин. Для этой высокой работы — превращения в живую материю отбросов лошади и овцы—навозник, несмотря на совершенство его пищеварительного канала, должен быть одарен еще особенными органами. И действительно, анатомическое вскрытие заставляет нас поражаться удивительной длиной его кишок, которые, будучи изогнуты много раз, медленно вырабатывают в своих многочисленных изгибах принятое вещество, используя его до последнего атома. Из того, из чего желудок травоядного животного не может ничего извлечь, этот могучий перегонный куб извлекает богатства, которые превращаются в черный, как эбен, панцирь священного навозника, в золотой и рубиновый цвета других навозников.

Как только жук запирается в норке, он начинает есть, и он ест и переваривает не переставая день и ночь, до тех пор, пока провизия не истощится. Где найдешь другой подобный желудок, который бы из такой печальной пищи сделал себе обед, без перерыва длящийся сутками? Во всякий час мы найдем жука за едой, а сзади него еще не отделившуюся от него веревочку, грубо свернутую, наподобие кучи канатов. Без всяких объяснений легко можно понять, что представляет собой этот шнурок.

Наука собирает свое добро всюду, где находит его, даже в нечистотах. Истина парит на такой высоте, где ничто не может загрязнить ее. А потому читатель извинит некоторые подробности, неизбежные в истории навозников. Отвратительная мастерская обрабатывателя навоза, может быть, приведет нас к мыслям более высокого порядка, чем лаборатория, приготовляющая жасминные духи и пачули.

Я обвинил жука в ненасытном обжорстве. Пора доказать мои слова. В садках, слишком тесных для того, чтобы в них можно было предаваться веселому катанию шаров, мои питомцы часто поедают провизию на месте, не думая приготовлять из нее шары. Вот и прекрасный случай: теперь, когда жук обедает открыто, легче можно видеть, на что способен его желудок.

Однажды, в сырую и тихую погоду, благоприятствующую гастрономическим наслаждениям моих узников, я наблюдаю одного из них с часами в руках. Он ест с восьми часов утра до восьми часов вечера, и в течение этих двенадцати часов он не прерывает своего пира, оставаясь неподвижным на одном месте. В восемь часов вечера я посещаю его в последний раз. Голод, по-видимому, не уменьшился. Я нахожу обжору так хорошо работающим, как будто бы он только что начал есть. И пир продолжался еще некоторое время, до тех пор, пока кусок совсем исчез. На другой день жука там больше не было, а от роскошного куска, начатого накануне, остались тут же крошки.

Во время еды насекомое непрерывно жует и глотает и непрерывно же выпускает из себя отбросы в виде черненького шнурка, похожего на дратву башмачника. Жук испражняется только за столом, так быстро его пищеварение. Он начинает выпускать свой шнурок с первых же глотков и перестает немного спустя после последних глотков. Этот тонкий непрерывный шнурок собирается сзади насекомого в клубок, который легко развить, пока вещество не высохло.

Отправления желудка совершаются с правильностью движения часовой стрелки. Каждую минуту — скажем точнее: каждые пятьдесят четыре секунды, совершается выделение, и нить удлиняется на три-четыре миллиметра. Время от времени я распрямляю щипчиками клубок на линейке с делениями для того, чтобы измерить его длину. Сумма измерений дает мне в течение двенадцати часов длину в 4 аршина. А так как обед длился еще некоторое время после моего последнего посещения с фонарем в 8 часов вечера, то, значит, мой жук выделил непрерывную нить длиной около четырех с четвертью аршин.

Зная диаметр и длину нити, легко вычислить объем ее. Нетрудно также определить объем насекомого, измерив воду, которую он вытесняет при погружении в узкий цилиндр с водой. Не лишены интереса получаемые при этом числа: мы узнаем из них, что жук в один прием, в течение двенадцати часов, выделяет переваренной пищи количество, по объему почти равное объему его тела. Каков желудок, и в особенности какова сила и быстрота пищеварения! Через этот удивительный перегонный куб, который, может быть, тогда только прекращает свою деятельность, когда не хватает пищи, вещество только проходит, сейчас же перерабатывается соками желудка и сейчас же выделяется. Есть основание думать, что эта лаборатория, так быстро оздоровляющая нечистоты, должна иметь какое-нибудь назначение в общей гигиене. Мы будем еще иметь случай вернуться к этому серьезному предмету.

Жизнь насекомых в садке доставляет нам еще кое-какие другие сведения, которые достойны того, чтобы быть занесенными в историю. Мы уже сказали, что к теплой еще провизии, которая только что отложена пасущейся скотиной, сбегаются поспешно жуки, бродящие по поверхности песка. Запах пищи скоро привлекает также и тех, которые дремлют под землей. Там и сям поднимаются холмики в песке, раскрываются и оттуда вылезают новые застольники, протирающие лапками свои засоренные песком глаза. Дремота в подземной комнате и земляная крыша не уменьшили тонкости их чутья: они почти так же скоро присоединяются к кучке, как и остальные.

Эта подробность приводит на память замеченное, но не понятое многими наблюдателями явление, наблюдавшееся на освещенных солнцем южных берегах Франции и на африканских берегах, вплоть до пустыни Сахара. Там водятся в изобилии тем более крупные и деятельные, чем жарче климат, священный навозник и его родичи (semipunctatus F., variolosus F. и другие). Их там много, а между тем, часто ни одного из них не видно, и даже опытный глаз энтомолога не может открыть их.

Но вот все переменяется. Если вам вздумается оставить компанию и удалиться в кусты, по своей надобности, то едва только вы встанете и начнете оправлять свое платье, как вдруг — фру! — вот один, три, десять жуков сразу являются и кидаются на оставленный вами дар. Прибегают ли эти озабоченные санитары издалека? Нет. Если бы они являлись издалека, то они не успели бы с такой быстротой очутиться у свежей добычи. Значит, они были тут же, на расстоянии каких-нибудь

десяти шагов, и дремали, зарывшись под землю. Чутье, которое никогда не дремлет у них, даже когда они находятся в оцепенении покоя, сообщило им в их убежищах о счастливом событии, и они, проломив потолки своих норок, сейчас же сбежались.

Мы должны признать, что обоняние жука очень тонко и никогда не прерывает своей деятельности. Собака при помощи обоняния отыскивает снаружи трюфель, находящийся под землей, но она делает это в состоянии бодрствования. Навозник, наоборот, заключен под землей и чутьем отыскивает свою пищу, лежащую на поверхности земли, и при этом он находится в состоянии дремоты. Кто же превосходит другого по тонкости и деятельности обоняния?

Когда весь комок съеден, затворник выходит на свет Божий, ищет свое счастье, находит его, делает себе новый шарик и снова начинает то же. Это веселое житье длится от одного до двух месяцев, май и июнь. Потом, когда наступает сильная жара, жуки зарываются в землю. Они появляются вновь с первыми осенними дождями, менее многочисленные и менее деятельные.