Второй пожиратель личинок каменщицы, большой левкоспис (Leucospis gigas Fabr.,), великолепное насекомое с черными и желтыми поясками, с округленным на конце брюшком, вдоль спинной стороны

которого идет желобок, служащий для хранения длинной и тоненькой, как волосок, рапиры. Этой рапирой насекомое пользуется как сверлом и яйцекладом, когда выпускает и втыкает ее в земляную стену ячейки, в которую предполагает положить свое яйцо.

Посмотрим сначала, как живет паразит в занятой им ячейке. Это безногая, слепая и голая личинка, которую неопытный глаз легко может смешать с личинками перепончатокрылых собирателей меда.

Наиболее наглядными и характерными признаками ее являются: цвет, похожий на цвет испорченного масла, блестящая, как будто маслянистая, кожа и резкое разделение тела на сегменты, числом 13, отчего в профиль спина кажется волнистой. В спокойном состоянии личинка изогнута дугой. Головка, сравнительно с телом, очень мала и на ней, даже в лупу, нельзя рассмотреть рта; заметна только легкая рыжая черточка, которую вам хочется рассмотреть в микроскоп. Тогда различаем две тоненькие челюсти, очень коротенькие и заостренные. Маленькое кругленькое отверстие и по нежному буравчику на правой и на левой его сторонах — вот все, что можно заметить при самом сильном увеличении. На что может годиться такой, едва видимый, аппарат? Способ питания объяснит нам это.

Левкоспис, подобно антраксу, не грызет личинку, но высасывает ее, не вскрывая. Он повторяет чудесный акт, состоявший в том, чтобы питаться своей жертвой, не убивая ее до конца пиршества, для того, чтобы все время иметь свежую пищу. Усердно прикладывая рот к тонкой кожице жертвы, смертоносная личинка полнеет и толстеет, тогда как другая личинка, кормилица, худеет и вянет, сохраняя, однако же, достаточно жизни, чтобы противостоять разложению. Это повторение того, что мы видели у антракса, лишь с той разницей, что левкоспис, по-видимому, менее знаком со всеми тонкостями этой операции. Объедки его представляют не беленький, чистый комочек кожицы, как у антракса, а кожицу часто потемневшую, имеющую вид испорченной провизии. Кажется, что в конце манера есть делается более грубой и паразит не брезгует мертвым телом.

Питание паразита совершается во второй половине июля и первой половине августа и продолжается от 12 до 14 дней. После того в коконе халикодомы можно найти великолепную своей полнотой личинку левкосписа, лежащую рядом с иссохшими остатками покойной ее кормилицы. Такое положение вещей остается без изменения, по крайней мере, до конца июня следующего года. Тогда появляется куколка и, наконец, взрослое насекомое, выход которого может запоздать до августа.

Выход левкосписа из крепости каменщицы нисколько не похож на странный способ выхода антракса. Будучи одарен сильными челюстями, окрылившийся левкоспис сам, без особенного труда, протачивает потолок своего жилья. Ко времени его освобождения халикодомы, которые обыкновенно работают в мае, давно исчезли. Все гнезда их на камнях заперты, провизия съедена личинками и последние спят в своих янтарных коконах.

Так как каменщица занимает и старые гнезда, то и в том гнезде, из-под свода которого только что вышел левкоспис, имеются в это время другие ячейки, занятые детьми пчелы. Здесь он может без дальних поисков найти роскошную добычу для своего потомства, которой он волен воспользоваться. От него зависит сделать из своего родимого дома также дом для своего потомства. Немного времени спустя начнет он впускать свои яички через стены ячеек, но прежде, чем присутствовать при этой любопытной работе, займемся сверлом, которое должно ее выполнить.

Сверху брюшко насекомого имеет продольную бороздку, которая впереди доходит до основания туловища; круглый и расширенный конец брюшка расщеплен продольно, как бы разделен желобком надвое. В спокойном состоянии сверло, или яйцеклад, вложен в этот желобок и бороздку на спинной стороне, огибая таким образом почти все брюшко. На нижней стороне брюшка виднеется длинная чешуя, темно-каштанового цвета, отходящая от первого брюшного сегмента и охватывающая брюшко с боков. Она прикрывает собой мягкую часть брюшка, от которой берет начало яйцеклад и где помещается двигающий его механизм; но, когда инструмент надо обнажить и пустить в действие, чешуя откидывается к переду. Конец яйцеклада, лежащий вдоль спины, может быть на всем протяжении легко приподнят и отделен от нее концом иглы, но на конце брюшка, ниже расщепа, игла встречает препятствие. Яйцеклад разделяется тогда на три нити: две боковых и одну среднюю. Боковые представляют собой, каждая, желобок, а сложенные вместе образуют канал, в котором заключена средняя нить, имеющая толщину конского волоса и составляющая собственно яйцеклад; обе боковые прикреплены на конце брюшка, ниже расщепа, а средняя продолжается и легко отделяется еще дальше, под чешуей, до основания второго сегмента. Таким образом место прикрепления яйцеклада находится не на конце брюшка, как это кажется, а в начале, у его основания. Вследствие такого устройства основание яйцеклада сближается с точкой опоры, т.е. с ножками насекомого, следовательно, укорачивается плечо работающего рычага, что облегчает трудную работу введения яйцеклада в плотную стенку гнезда. Итак, яйцеклад в покое огибает все брюшко; на нижней стороне он идет от основания к концу брюшка, а на верхней обратно: от конца — к основанию, и кончик его лежит на спине почти над тем самым местом, где, на брюшной стороне, находится его начало. Вся длина яйцеклада — 14 мм и этим определяется наибольшая глубина, до какой он может проникнуть в гнездо халикодомы.

Левкоспис большой пользуется с одинаковой охотой гнездами халикодомы, строящей на камнях, и халикодомы амбарной. Для того, чтобы свободнее наблюдать способ введения яичка в гнездо, я отдал предпочтение второй каменщице, гнезда которой, снятые с соседней крыши, были подвешены мной уже несколько лет назад под карниз моего чулана. Для сравнения я наблюдал те же сцены на камушках окрестных пустырей. Не каждый выход с этой целью вознаграждал мое усердие; но, время от времени, мне удавалось следить за тем, как какой-нибудь левкоспис впускал свой яйцеклад в стенку гнезда пчелы. Лежа на земле в течение всей операции, которая длилась целые часы, я совсем близко следил за насекомым во всех его действиях, тогда как мой пес — Буль, утомленный страшной жарой, угрюмо покидал меня и, опустив хвост и высунув язык, возвращался домой, чтобы растянуться на прохладных плитах сеней. Как умно поступал он, презирая мое созерцание камней, после которого я возвращался домой полуиспеченный. Почему человек стремится знать? Почему у нас нет беспечности и равнодушия — этой философии животного? Почему я, происходя, как говорят, от какой-нибудь макаки, одарен потребностью знать, тогда как мой приятель Буль не имеет этой потребности? Почему?..

На первой неделе июля я видел в первый раз, как впускалось яйцо в гнездо амбарной халикодомы. Работа совершается в течение почти всего месяца, около 3 часов дня, т.е. в самое жаркое время. Я разом насчитываю до дюжины левкосписов на паре черепиц с гнездами. Насекомое медленно и неловко их исследует. Концами усиков, изогнутых под прямым углом, оно ощупывает поверхность. Потом стоит неподвижно, с опущенной головой, как бы обдумывая, подходящее ли это место: здесь ли покоится желанная личинка или в другом месте? Снаружи нет решительно никаких указаний. Это каменистый слой, выпуклый, на вид совершенно однородный, ибо все ячейки покрыты одним общим слоем цемента — это общая и последняя работа целого роя. Если бы мне самому, с моей долгой опытностью, предложили решить, где находится подходящая точка, то, даже имея возможность пользоваться лупой для изучения поверхности гнезда, я отклонил бы от себя предприятие, заранее убежденный, что не буду иметь успеха.

Но там, где человек, со своими оптическими средствами и со своими разумными рассуждениями, ошибается, там насекомое, руководимое усиками, никогда не ошибется. Выбор его сделан. Вот ого вынимает из ножен свою длинную машинку; сверло направлено перпендикулярно к поверхности и занимает почти середину между двумя средними ножками. На спинной стороне раздвигается широкая складка, между первым и вторым сегментами брюшка, и через нее выдается основание инструмента, острие которого стремится проникнуть в стенку гнезда. Появляются такие сильные вздрагивания в основании яйцеклада, что боишься с минуты на минуту увидеть, как нежная перепонка над ним лопнет. Но она крепко держится и сверло подвигается вперед. Неподвижное, высоко приподнявшись на ножках, чтобы получше расправить свой прибор, насекомое только слегка качается — единственный признак усердной работы*.

Я видел таких, которые оканчивали всю работу в четверть часа. Это самые проворные: им благоприятствовал тонкий и неплотный слой. Другие на одну операцию употребляли по 3 часа. Но разве это не есть одна из самых трудных работ — пропустать волосок через толщу камня?

* За недостатком более подходящего рисунка помещаем изображение кладки яйца другим, подобным же. наездником.

Для нас, при всей ловкости наших пальцев, это невозможно; для животного, которое только подталкивает брюшком, это очень трудно. Материал, в который оно погружает сверло, не пористого строения: он однороден и компактен, как наш цемент. Напрасно я сосредоточиваю свое внимание именно на той точке, в которой работает инструмент; я не вижу ни малейшей щели, которая бы могла облегчить доступ. Бурав рудокопа просверливает скалу, обращая ее в порошок. Но здесь этот прием не употребляется: тому мешает крайняя деликатность инструмента. Не выделяется ли при этом жидкость, размягчающая земляной слой под острием яйцеклада? Нет, потому что я не вижу никакого следа влажности вокруг точки, в которую входит нить. Я все-таки возвращаюсь к подозрению, что существует щель, хотя мое исследование бессильно открыть ее на гнезде халикодомы. В другом случае я искал с большим успехом. Левкоспис дорсигер (L. dorsigera Fal.) кладет свои яйца возле личинок антидии корончатой, которая гнездится иногда в стеблях тростника. Я несколько раз видел, как левкоспис вводил здесь свое сверло в канал тростника через тонкую щель.

На привешенных мною черепицах с гнездами халикодомы я делал наблюдения в течение большей части июля. Когда левкоспис, окончив операцию, вынимал сверло, я метил карандашом точку, из которой вышел инструмент, и рядом записывал число. Этими данными нужно будет воспользоваться по окончании работ сверлильщика. Когда левкосписы окончательно исчезают, я начинаю исследование гнезд, испачканных метками моего карандаша. Первый результат, как я того и ожидал, вознаграждает меня за мои терпеливые наблюдения. Под каждой, без исключения, точкой, помеченной карандашом, находится ячейка. В промежутках между ячейками, где соприкасаются их стенки, находится сплошная глина. Сверх того, ячейки очень неправильно распределены роем, каждая пчела которого работала по-своему, и между ячейками остаются большие пространства, которые заполняются в конце общим цементным покровом.

Снаружи решительно ничто не указывает, где под слоем цемента находится ячейка и где сплошной цемент. Насекомое, однако, не ошибается на этот счет, как это доказывают вскрытые мною помеченные ячейки. Как оно узнает, сплошная ли масса под цементом или полое пространство? Органами для этого, несомненно, служат ему усики, которыми оно ощупывает землю. Это два пальчика, невыразимой нежности, которые исследуют подпочву, ударяя по почве. Что же чувствуют эти загадочные органы? Запах? Никоим образом; я всегда сомневался в его участии при этом, а теперь я убежден после того, что сейчас расскажу. Слышат ли они звук? Нужно ли смотреть на них, как на микрофонические аппараты высшего порядка, способные уловить какие-нибудь звуковые особенности полого и сплошного пространства? Эта идея соблазнила бы меня, если бы усики не исполняли так же хорошо свою роль в обстоятельствах, при которых звук не может играть никакой роли. Мы не знаем и, может быть, никогда не будем знать, органами какого чувства являются усики, ибо в нашем организме нет ничего им подобного.

С большим удивлением я замечаю, что большая часть ячеек, в которых побывал яйцеклад левкосписа, не содержит одной вещи, которой именно ищет насекомое, т.е. личинки халикодомы. Содержимое их состоит из различных остатков, которые часто встречаются в старых гнездах этой пчелы: мед, оставшийся несъеденным, погибшее яичко, испорченная, заплесневевшая провизия, мертвая личинка, обратившаяся в твердый темный комок, высохшее взрослое насекомое, у которого не хватило сил для освобождения, пыльные обломки от начатого и неоконченного выходного канала и т.д. Запахи, которые могут издавать эти остатки, разумеется, различны. Кислое, тухлое, заплесневевшее, смолистое не могут быть смешаны сколько-нибудь тонким обонянием. Каждая из таких ячеек должна, смотря по содержимому, издавать особый запах, и этот запах, наверное, не имеет ничего общего с тем, какой мы можем предположить у свежей личинки, необходимой левкоспису. Если же он не различает таких ячеек и во все безразлично впускает свое сверло, то разве это не очевидное доказательство, что обоняние не руководит им в его поисках? Раньше, говоря о щетинистой аммофиле и восьмиточечном помпиле, я уже пришел к отрицанию способности обоняния в усиках; теперь же ошибки левкосписа, сделанные им, несмотря на тщательные исследования усиками, вполне подтверждают это отрицание.

Посмотрим теперь на это с другой точки зрения, все значение которой обнаружится только к концу; поговорим об одном факте, которого я вовсе не ожидал, когда с таким усердием наблюдал за гнездами моих халикодом.

В одну и ту же ячейку, через большие или меньшие промежутки времени, может быть несколько раз введен яйцеклад левкосписа. Я уже сказал, как я метил точку, куда впускался яйцеклад, и записывал возле число, когда совершена операция. И что же, я видел, что ко многим из этих точек насекомое опять приходило, во второй, в третий и даже в четвертый раз, или в тот же день, или некоторое время спустя, и погружало свой яйцеклад как раз в то же место, как будто здесь ничего не происходило. То ли это было насекомое, которое уже посещало эту ячейку, но забыло о том, или другое — я этого не знаю, потому что не пометил операторов из боязни помешать им.

Может случиться и, мне кажется, что это бывает чаще всего, что за первым исследователем ячейки следует другой, третий, четвертый и более, и все с одинаковым рвением занимают одну и ту же ячейку, потому что их предшественники не оставили следов своего пребывания. Так или иначе, но нередко в одну и ту же ячейку яйцеклад бывает введен несколько раз, хотя содержимое ее, личинка халикодомы, представляет порцию, достаточную только для одной личинки левкосписа. Такие случаи повторенных зондирований гнезда далеко не редки. Но теперь является важный вопрос: всякий ли раз, когда яйцеклад вводится в ячейку, бывает отложено яичко? Я не вижу ничего, чтобы говорило против этого. По причине своего рогового строения яйцеклад одарен только самой тупой способностью осязания; а насекомое может узнать о содержимом ячейки только с помощью кончика этой длинной щетинки, с помощью свидетеля, заслуживающего мало доверия. Проникновение его в пустоту замечается по отсутствию сопротивления, и это, по всей вероятности, единственное, что может сообщить насекомому нечувствительное орудие. Содержит ли закрытая ячейка загнивший мед или мертвую личинку или здоровую и вполне пригодную для паразита, а в особенности, содержит ли она уже яичко, отложенное другим, более ранним, паразитом — этого, я думаю, не может узнать левкоспис кончиком своего яйцеклада. И потому возможно, что при каждом введении яйцеклада откладывается яичко.

Возможность таких ошибок насекомого требует более убедительных доказательств, нежели выводы, к которым приводят соображения о роговом строении яйцеклада; важно прямо увидеть, содержит ли ячейка, в которую яйцеклад погружался несколько раз, нескольких паразитов. Когда левкосписы окончили свои зондирования, то я, подождав несколько дней, чтобы дать время молодым личинкам немного развиться и тем облегчить себе их нахождение, перенес черепицы с гнездами в свой кабинет, на стол, чтобы самым тщательным образом изучить тайны, заключенные в них. Там меня ожидало такое разочарование, подобное которому я редко испытывал. Ячейки, которые, как я сам, собственными глазами, видел, были проколоты яйцекладом несколько раз, содержали только по одной личинке левкосписа, усевшейся на личинку халикодомы, чтобы ее кушать. Другие ячейки, также проколотые несколько раз, содержали разные испортившиеся остатки, но совсем не содержали личинок левкосписа. О, святое терпение, высшая добродетель наблюдателя, дай мне решимость начать все сызнова, рассей мрак и освободи меня от сомнений!

Начинаю опять. Личинка левкосписа знакома мне, я могу ее узнать безошибочно во всех гнездах халикодомы, и стенной, и амбарной. В течение зимы я собираю множество гнезд той и другой, а когда слишком холодно для того, чтобы выходить, и дует сильный ветер, тогда я разламываю ячейки, разрываю нежные коконы и рассматриваю их обитателей. Большая часть коконов содержит каменщиц во взрослом состоянии; некоторые содержат антраксов; другие, наконец, и очень многочисленные, доставляют мне личинок левкосписа. И эта последняя всегда, непременно, бывает одна. Здесь невозможно ничего понять, когда знаешь, как это знаю я, что в одну и ту же ячейку яйцеклад проникал много раз.

Мои мучения еще увеличились, когда, с возвращением лета, я снова увидел, что левкосписы повторяют операцию сверления несколько раз над одной ячейкой, и когда я, во второй раз, удостоверился в том, что в ячейках, много раз просверленных, находится всего одна паразитная личинка. Неужели я буду вынужден допустить, что роговая нить яйцеклада способна ощутить присутствие яичка в ячейке и воздерживается тогда от кладки своего яйца? Нет, этого не может быть; наверное, здесь что-то ускользает от меня и мрак происходит от того, что мои сведения неполны.

До сих пор я исследовал ячейки некоторое время спустя после откладывания в них яичек, когда личинки левкосписа уже достигали некоторого развития. Кто знает, не происходит ли что-нибудь в самом первом возрасте личинки, что может потом сбивать меня с толку. Итак, я снова взываю к терпению и в третий раз принимаюсь за мои исследования.

В первой половине июля, когда левкосписы начинают посещать гнезда обеих каменщиц, я набираю множество тех и других гнезд и с лупой в одной руке, с пинцетом в другой произвожу в тот же день исследование своей жатвы с такой осторожностью и с таким вниманием, какие возможны только дома, в лаборатории. Сначала результаты не оправдывают моих ожиданий. Я не вижу ничего, чего бы не видел раньше. Приходится делать новые и новые экскурсии за гнездами, и, наконец, счастье мне улыбается.

Разум был прав: каждый раз, как в ячейку вводится яйцеклад, бывает отложено и яичко. Вот кокон стенной халикодомы, с яичком паразита и личинкой халикодомы. Но какое странное яичко! Никогда, ничего подобного не представлялось моим глазам; и потом — разве это яичко левкосписа? Немало я поволновался, пока развитие его освободило меня от сомнений, дав недели через две знакомую мне личинку. Теперь коконов с одним яичком такое множество, что я не знаю, куда их девать. Вот другие ячейки, более драгоценные, с несколькими яичками левкосписа. Я нахожу очень много ячеек с двумя яичками, нахожу также с тремя и с четырьмя. Самое большее число — пять яичек. И для того, чтобы переполнить радостью исследователя, которому вдруг является успех, когда он начинал отчаиваться, вот бесплодный кокон, содержащий только высохшую и испорченную личинку халикодомы и рядом — яичко паразита. Все мои подозрения оправдываются! Яичко снесено на кучу гнили.

Гнезда стенной халикодомы, более правильно построенные, легче поддаются изучению, так как после отделения их от камня видишь основание гнезда широко открытым. Эти гнезда доставили мне большую часть сведений. Гнезда же амбарной халикодомы, которые надо разбивать на кусочки ударами молотка, чтобы проникнуть в беспорядочно расположенные ячейки, менее удобны для изучения, так как часто приходится портить ячейки, разбивая их наудачу молотком.

Теперь можно установить, что яички левкосписа подвергаются совершенно исключительным опасностям. Паразит может отложить яичко в ячейку, в которой нет свежих припасов; она может отложить несколько яичек в одну ячейку, которая, однако, содержит пищу, достаточную лишь для одного паразита. Ячейки с несколькими яичками почти так же часто встречаются, как и ячейки с одним яичком. Самое большее число, какое я видел, было 5 яичек, но ничто не говорит за то, чтобы это было самое большее число вообще.

Теперь опишем само яичко (рис. 163). Это белое, непрозрачное тело, очень удлиненной овальной формы. Один из концов продолжается в нить, или стебелек, немного шероховатый, извилистый, обыкновенно сильно изогнутый и такой же длины, как собственно яйцо, а вместе с ним—около 3 мм.

Яичко левкосписа даже не положено на личинку халикодомы; оно привешено своим изогнутым стебельком к волокнистой стенке ее кокона. Если я достаточно осторожно и деликатно снимаю гнездо, так, что не тревожу содержимого, то, когда вынимаю тоже осторожно и вскрываю кокон, я вижу, как яичко качается на его шелковом своде. Но его очень легко уронить. А потому от толчков, при сбивании гнезда с камня, оно большей частью срывается и тогда я нахожу его лежащим рядом с личинкой, к которой оно ничем не прикреплено. Яйцеклад левкосписа не идет дальше кокона, и яичко остается привешенным к потолку при помощи своей крючковатой ножки.

Итак, в одном коконе халикодомы можно найти до 5 яичек левкосписа и, вместе с тем, в нем никогда нельзя найти больше одной личинки левкосписа, поедающей свою жертву или уже ее съевшей.

олько; с другой — паразитная личинка всегда одна. Явилась новая загадка, которая заслуживала полного внимания. Она была решена быстро и без больших затруднений.

Яичко, как я говорил, бывает снесено в первых числах июля и вылупление совершается довольно скоро. Из яичка выходит микроскопическое животное, не имеющее никакого сходства с той личинкой, которую мы уже знаем. Строение ее тела так необыкновенно, что мне никогда не пришло бы в голову считать ее первой ступенью в развитии нашего перепончатокрылого. Это отчетливо сегментированный червячок (рис. 164), прозрачный, почти как стекло, от 1 до 1,5 миллиметра в длину и в 1/4миллиметра наибольшей ширины. Все тело его состоит из 13 члеников, не считая головы; последняя, сравнительно крупная,

слегка буроватая, суживается сзади вроде шейки; два прямых рожка на голове, заметные в микроскоп, соответствуют усикам; ротовое отверстие бурое и в нем едва различимы две челюсти.

Снизу, на каждом членике тела, кроме последнего, видно по одной паре ресничек, прозрачных, такой длины, как ширина соответствующего членика, и укрепленных, каждая, на маленьком коническом бугорке; на спинной стороне тех же 12 члеников по три таких же реснички, но без бугорка у основания; кроме того, по всему телу рассыпаны еще короткие прозрачные и прямые реснички, похожие на шипики. Дыхательных отверстий, как и глаз, нельзя найти никаких следов.

В покое личинка слегка изогнута дугой и опирается на личинку халикодомы только своими двумя концами; остальное же тело держится на некотором расстоянии при помощи ресничек, направленных отвесно к площади опоры. Походка ее напоминает походку пядениц. Будучи обеспокоена, она приподнимается впереди, приклеившись сзади какой-то липкой жидкостью, выступающей из анального отверстия, и делает резкие движения в пространстве. Здесь, так же, как у антраксов, я вижу, что для передвижения служит орган, в котором никак нельзя было бы предполагать подобной функции, и что мы увидим позднее у ситарисов. Все эти три личинки употребляют, вместо ноги, задний конец кишки, расширяющийся в виде липкого присоска. Это кальки, передвигающиеся на своем заду.

Таким способом новорожденный левкоспис проходит по всему телу своей кормилицы. Даже больше: он предпринимает путешествие и дальше. Ему, по-видимому, очень нравится прогулка по окрестностям, хотя бы на пространстве в один дюйм. Приподнявшись на ресничках, как на ходулях, он покидает личинку и с озабоченным видом обходит всю стеклянную трубку, которая теперь заменяет ему родимую ячейку. Я вижу, как он, неосторожный, приближается к ватной пробке, которой я ограничил его владение. Сумеет ли он

выпутаться из лабиринта ее волокон, а в особенности, сумеет ли он найти обратную дорогу, чтобы вернуться к личинке? Меня живо беспокоит это, я думаю, что исследователь заблудился. О нет! После нескольких часов ожидания, я снова нахожу его, усевшимся на личинке, где он как бы отдыхает после длинного путешествия. Отдохнув, он предпринимает новые экспедиции, все с тем же успехом. Так, то в отдыхе, то на экскурсиях по окрестностям, проходит 5—6 дней, в течение которых левкоспис сохраняет форму первичной личинки.

Привычки этого крошечного животного резко отличаются от привычек антракса, который, войдя в ячейку, ограничивается тем, что исследует личинку-кормилицу вдоль и поперек, никогда ее не покидая. Откуда у левкосписа такая любовь к путешествиям? Что он в них ищет? Личинку, которой он должен питаться? Да, разумеется. Но и еще что-то, потому что и после того, как личинка найдена, он покидает ее и блуждает всюду, возвращается отдохнуть и опять отправляется в путешествие. Заметим это: первичная личинка левкосписа проводит от пяти до шести дней своего существования в беспокойных поисках.

Я размещаю в стеклянных трубках содержимое ячеек халикодомы, занятых левкосписами. Между ними есть такие, которые содержат одно яйцо, и другие, содержащие два и больше, до пяти. Да я и сам могу прибавить яичек в одну ячейку из других, что я и делаю, кладя от трех до шести яичек левкосписа возле одной личинки халикодомы.

Что же вышло из всех этих приготовлений? Во всех стеклянных комнатах результат получился одинаковый. Во всех ячейках вылупилось только по одной первичной личинке левкосписа, хотя число яичек в них было различно. Значит, совместное пребывание яичек фатально для них всех, кроме одного, самого раннего. Действительно, как только появилась первая по времени личинка, нечего больше рассчитывать на вылупление остальных: остальные яички, до тех пор великолепные на вид, начинают морщиться и сохнуть. Я вижу разорванные яички с разлившимся содержимым; вижу другие, измятые и изорванные. Все население погибло. Выжил один: первенец. Таков неизменный результат моих опытов.

Сопоставим теперь некоторые факты. Личинка халикодомы необходима для развития левкосписа. Для одного левкосписа как раз нужна одна личинка халикодомы; значит, в ячейке есть пища только для одного. И действительно, я никогда не видел, чтобы одну личинку халикодомы ело несколько личинок левкосписа. А между тем левкосписы иногда ошибаются: им случается отложить свое яичко в ячейку, в которой уже есть яички. В таком случае запасов будет недостаточно и общее благо требует, чтобы лишние яички исчезли. Это непременно и случится: как только первая личинка вылупится, остальные яички погибают. Даже более, в течение нескольких дней можно видеть, как эта личинка блуждает с озабоченным видом по ячейке: она заглядывает во все углы и закоулки с настойчивостью, которая объясняется угрожающей опасностью. Что это может быть за опасность, как не конкуренция голодных, которые вылупятся, если не помешать им вылупиться? Мне ни разу не удалось присутствовать при убийстве и я не решился бы приписать это злодеяние новорожденному, если бы факты могли быть объяснены иначе. Единственный заинтересованный в уничтожении яичек — это он, и волей-неволей я прихожу к такому мрачному выводу: роль первичной личинки левкосписа состоит в истреблении соперников.

Когда она беспокойно карабкается на потолок своего жилища, то делает это для того, чтобы узнать, не подвешено ли там лишнее яичко; когда она предается продолжительным розыскам, то уничтожает тех, которые могут уменьшить запасы пищи. Всякое найденное яйцо погибает в ее челюстях. Путем такого разбоя крошечное животное становится, наконец, единственным хозяином дичи; тогда оно покидает свой костюм убийцы, роговую каску и колючее вооружение, и превращается в животное с гладкой кожей, во вторичную личинку, которая принимается мирно сосать жирную личинку халикодомы, что составляет конечную цель всех ее черных деяний.

После антраксов левкосписы только что показали нам, насколько первичная личинка как по форме, так и по исполняемым ее функциям отличается от той личинки, которая следует за ней. У этих она совершает братоубийство для устранения соперников по кормлению; у тех она добирается до припасов через препятствия, которые она одна может преодолеть. Хотя глава биологии, первые очертания которой я набрасываю сегодня, еще очень неполна, все-таки, после этих двух примеров, становится вероятным, что свойства первичных личинок должны быть очень различны, сообразно нравам и образу жизни насекомого. Для поддержания моих предположений я располагаю третьим случаем, к несчастью слишком мало обставленным подробностями.

Помнит ли читатель точечную сапигу — паразита трехзубчатой осмии? Сохранилось ли у него воспоминание о ее веретенообразном яичке, всаженном в цилиндрическое яичко осмии? Вот предмет моего наблюдения. Моя находка была единственная. Правда, я располагал тогда довольно большим числом коконов сапиги, или же ее личинок, занятых поеданием меда осмии, но яичко было только одно, снесенное сапигой в тот самый день в самую верхнюю ячейку осмии; а еще досаднее было то обстоятельство, что я тогда не знал личинкового диморфизма и так как мое внимание не было пробуждено в этом направлении, то я тогда скорее предвидел, чем видел. Сверх того, стеклянная трубка, в которую я поместил гнездо осмии, чтобы узнать, что станется со странным яичком, прикрепленным к яичку осмии, затруднила мне наблюдения мелких подробностей. Вот что я записал тогда в своем дневнике.

«21 июля. Паразитное яйцо вылупилось на яйце осмии, вид которого не изменился. Вышедшая из яйца молодая личинка — белая, прозрачная, безногая. Голова ее резко отделена от остального тела и на ней находятся очень короткие и тоненькие усики. Я совсем не узнаю здесь обыкновенную форму личинок перепончатокрылых. Что же это такое? Животное довольно деятельно; оно бьется, постоянно опускает и поднимает переднюю половину своего тела. Оно грызет яичко осмии, которое начинает морщиться, блекнуть и, наконец, превращается в дряблую кожицу, на которой движется новорожденный. 26-го числа я не вижу ни следа от яичка осмии, а паразит линяет и, сделавшись неподвижным, поедает медовое тесто осмии».

Как ни лаконичны эти документы, они подтверждают основные черты личинкового диморфизма. Я очень сожалею о том, что не проследил тогда поближе превращения, которого не ожидал; но все же я видел достаточно, чтобы заключить, что сапига проходит через личинковый диморфизм.

Роль первичной личинки — уничтожить яичко, которое может произвести конкурента. Мы увидим, что так действует первичная личинка ситариса и так же действует первичная личинка левкосписа, с тем усиливающим вину обстоятельством, что она уничтожает яички своего племени. Какая жестокая борьба ради удовлетворения желудка! Крошечное существо выходит из яйца специально приспособленным для ремесла убийцы и великолепно с ним справляется, после чего превращается в мирного сосуна.

Таковы первые вехи, которыми я могу в настоящее время определить общий план не исследованной еще области. Изложенные примеры личинкового диморфизма показывают нам, что мы находимся перед биологическим законом, достойным дальнейших исследований. Я попробую сформулировать этот закон так: когда, благодаря заботам матери, личинка оказывается непосредственной обладательницей пищи (а это самый частый случай), тогда единственная функция ее — питаться и расти, и она рождается в той форме, в которой остается до окукливания — форма потребляющая. Но случается, что по выходе из яйца молодая личинка должна, так или иначе, бороться с обстоятельствами для того, чтобы найти припасы и приобрести их. Тогда она появляется в переходной форме — в форме добывающей, во время которой ничего не ест и единственная роль которой овладеть пищей. Сделав это, личинка изменяет форму, воинствующий приобретатель превращается в мирного питомца. Первое состояние я называю первичной личинкой, а второе — вторичной. Вместе они образуют личинковый диморфизм, который является началом гиперметаморфоза. О последнем мы поговорим в главе о майках.