Встретить между занимающими нас перепончатокрылыми, этими страстными любителями цветов, вид, который охотится немного и для себя,—значительное событие. Нет ничего естественнее того, что столовая личинки снабжается дичью, но что сам охотник, питающийся всегда медом, пользуется своими пленниками и для себя—это совсем странно. При ближайшем, однако, изучении такое явление оказывается более естественным, так как двойное питание в этом случае более кажущееся, чем действительное, что мы и увидим ниже. Можно было бы указать много примеров такого рода питания, но теперь мы займемся только одним. Я давно подозревал в подобных разбоях филанта, охотника на домашних пчел (Philanthus apivorus Latr., ), которого много раз заставал лижущего с видом лакомки покрытый медом язычок пчелы.

Для наблюдений я помещаю под стеклянный колпак филанта и две или три домашние пчелы. Сначала узники ползают по стеклянным стенкам, стараясь выйти, поднимаются вверх, спускаются; наконец, все успокаивается и охотник внимательно осматривается. Усики его устремляются вперед и начинают исследования; передние ножки выпрямляются с легким дрожанием в лапках—признак сильного желания; голова поворачивается то вправо, то влево и следит за движениями пчел на стекле. Поза злодея в это время необыкновенно выразительна. Выбор сделан: филант кидается.

Филант — пчелиный волк (Philantus apivorus Latr., или trianguhun Fbr.)

Сцепившиеся насекомые поочередно опрокидывают друг друга и катаются по песку. Филант с такой страстью предается борьбе, что я могу снять с них колпак и следить через лупу за всеми подробностями драмы. Но скоро шум утихает и убийца принимается за дело. Он употребляет два способа. В первом, который употребляется чаще, пчела кладется спиной на землю, а филант, брюшком к брюшку, обхватывает ее всеми своими шестью ножками, тогда как челюстями схватывает за голову. Тогда он подгибает свое брюшко сзаду наперед, ощупывает им и, наконец, жалит пчелу в шею. Погрузившись, жало остается там минутку, и все кончено.

Действуя по второму способу, филант оперирует стоя. Опираясь на две задние ножки и на концы сложенных крыльев, он гордо выпрямляется, держа пчелу четырьмя передними ножками перед собой лицом к лицу. Чтобы дать ей положение, удобное для нанесения удара, он поворачивает бедняжку туда и сюда с угловатой неловкостью ребенка, который нянчит куклу. Поза его в это время великолепна. Прочно опираясь на свой треножник: две задние ножки и конец крыльев, он подгибает, наконец, брюшко снизу вверх и жалит пчелу все-таки под подбородок.

При занятиях естественной историей желание знать делает жестоким. Для того чтобы определить с точностью, в какую именно точку проникает жало, я вызывал убийство под колпаком так много раз, что не решусь сказать число. И всегда, без исключения, я видел, что жало проникает в шею пчелы. Убедившись в том, я растягиваю место прикрепления головы и нахожу под подбородком пчелы белую точку, величиной едва в квадратный миллиметр, на которой недостает роговых покровов и нежная кожа ничем не прикрыта. Почему же жалится именно эта точка? Или только она одна уязвима на всем теле пчелы? Нет, если открыть место прикрепления перед-негруди, позади первой пары ножек, то можно и там найти голую кожу, такую же нежную, как на шее, но занимающую значительно большее пространство.

Убийца, однако, не обращает внимания на это место и непременно жалит под подбородком. Попробуем объяснить причины этого. Как только пчела ужалена, я беру ее у филанта. Меня прежде всего поражает полная неподвижность ее усиков и частей рта, органов, которые так долго, целые недели, еще двигаются у большей части жертв, пораженных охотниками других родов. Здесь же минуту или две, самое большее, вздрагивают лапки, и—вот вся агония, за которой наступает полная неподвижность. Является вывод: значит, оса поразила головной мозг пчелы. Отсюда—внезапное прекращение движений всех органов, находящихся на голове; отсюда—настоящая, а не кажущаяся смерть пчелы. Филант убийца, а не парализатор.

Нервная система пчелы (рабочей)

с — надглоточный узел (головной мозг) с глазными лопастями и нитями -a и b, идущими к усам; d- подглоточный узел; е- 1-й грудной узел; f и g- 2-й и 3-й грудные узлы, слившиеся: h—брюшная часть цепочки. Сильно увелич.

Меня удивляет еще следующий факт: эта полная беззаботность, даже более, тупость, проявляемая пчелой в присутствии филанта, той самой пчелой, которая проявляет такие знания в строительном искусстве и в политическом благоустройстве ее общин и, кроме того, имеет для своей защиты оружие еще более страшное, по крайней мере для моих пальцев, чем жало филанта. Как только проходит первое волнение, вызванное заключением под стеклянный колпак или под металлическую сетку, пчела не проявляет никакого беспокойства по поводу присутствия страшного соседа. В саду я застаю ее сидящей рядом с филантом и пьющей мед с одного и того же цветка. Я вижу таких пчел, которые безрассудно являются осведомиться, что это за чужестранец сидит за их столом. Когда филант кидается на пчелу, то она обыкновенно также кидается к нему, так сказать, в его лапы, по рассеянности ли или из любопытства, и не проявляет ни малейших признаков страха или беспокойства, ни малейшего стремления убежать. Когда филант действует жалом, то и пчела отчаянно действует своим. Я вижу, как ее жало то двигаегся туда и сюда в пространстве, то скользит по выпуклой и твердой поверхности подогнутого брюшка убийцы, но эти удары не имеют серьезных результатов.

После того как убийца наносит свой роковой удар, он еще долго остается брюшком к брюшку с мертвой пчелой по причинам, которые сейчас будут изложены. Может быть, теперь для филанта есть какая-нибудь опасность? В это время поза нападения уже оставлена и брюшко его, приняв нормальное положение, прикасается к брюшку пчелы своей нижней стороной, которая гораздо более уязвима, чем верхняя сторона, и доступна теперь жалу пчелы, а эта последняя сохраняет и после смертельной раны в течение нескольких минут рефлективную способность к употреблению жала. Я испытал это на себе: взяв пчелу слишком рано от бандита и держа ее в руке, я был преизрядно ею ужален. Как же филант предохраняет себя от этого жала, которое упорно не хочет умереть без мести? Или и ему случается быть ужаленным? Может быть.

Один факт поддерживает меня в этом предположении. Я поместил под колпак разом 4 пчел и 4 пчеловидных мух (Erystalis) для того, чтобы узнать, сумеет ли филант их различить. Между разнородными группами возникли ссоры. И вдруг среди этого смятения убийца убит. Он лежит на спине и жестикулирует ножками. Кто нанес удар? Конечно, не муха: она совершенно безоружна, а одна из пчел, которая среди общей свалки случайно нанесла верный удар. Где и как? Я не знаю. Хотя этот факт в моих записях является единственным, но он уясняет вопрос. Пчела способна бороться. Она может одним уколом убить того, кто хочет ее убить. Если, попадая в лапы врага, она не защищается более успешно, то это по недостатку искусства, а не по слабости оружия.

Посмотрим теперь, почему филант убивает пчелу вместо того, чтобы парализовать ее. Убив пчелу, филант не выпускает ее из лапок и очень жестоко начинает рыться своими челюстями в ее шейном сочленении и ниже—в первом сочленении груди, сзади первой пары ног, и давить, кроме того, ее брюшко, но не ранит при этом, остерегаясь пролития крови; как ни жестоко он с ней обращался, но я не нахожу после того на теле ее ни малейшей ранки. Эти маневры, в особенности сдавливание шеи, немедленно приводят к желанному результату: мед из зобика пчелы  поднимается в ее рот, вытекает и филант слизывает его. Он с жадностью, много раз, берет в рот высунутый, покрытый медом язык жертвы , потом снова роется в ее шее и груди, опять начинает давить брюшко, этот мешок с медом, и опять на языке пчелы появляется сироп, который он снова слизывает. Так опустошается все содержимое зоба. Гнусный пир на счет желудка трупа совершается в позе сибарита: филант лежит на боку, держа пчелу в ножках. Иногда это жестокое пиршество длится полчаса и больше. Когда первая жертва высосана, я помещаю под колпак вторую, которую филант тотчас же убивает и также высасывает. Затем я предлагаю третью, четвертую, пятую и всех постигает та же участь. Мои записи удостоверяют, что один филант высосал 6 пчел и бойня окончилась только потому, что я больше не мог достать ему жертв.

До чего может доводить филанта его разнузданная страсть к пчелиному сиропу, доказывает следующее наблюдение. Дело происходит перед поселением филантов. Один из них только что поймал пчелу, сидевшую мирно на соседнем цветке и собиравшую цветень и мед. Прежде чем втащить жертву в свою норку, он остановился и давит горло пчелы, вылизывая затем язык несчастной, выпущенный ею во всю длину и покрытый сладким сиропом.

Пищеварительные органы пчелы

Это оскорбление умирающей имеет в себе что-то отвратительное, за что я считал бы филанта преступным, если бы только животному можно было ставить что-нибудь в вину. И вот в разгар ужасного пира я вижу, что филант вместе со своей добычей схвачен богомолом: бандит поймал бандита. Затем, ужасная подробность: в то время, когда богомол уже держал филанта в зубьях своей складной пилы и жевал его брюшко, филант продолжал лизать мед у своей пчелы, не будучи в состоянии отказаться от изысканной пищи, даже среди смертельных мучений. Поспешим набросить покрывало на эти ужасы.

Я не стану отрицать, что филант умеет честно добывать себе пропитание: я вижу, что он собирает мед с цветов с таким же усердием, как и другие собиратели меда. Самцы же, лишенные жала, и не знают другого способа подкрепляться. А самки, вооруженные жалом, не пренебрегая цветами, живут, кроме того, и разбоем. Итак, филант берет для питания дань с зоба пчелы. Зная это, рассмотрим поближе способ охоты бандита. Он не парализует добычу, а убивает ее. Зачем? Необходимость этого ясна, как день. Филант желает получить медовое пюре, но не потроша пчелу и не разрывая ее зоба, чтобы не испортить дичь, заготовляемую для личинки. Он должен ловкими приемами нажи-манья заставить мед появиться из отверстия рта пчелы, некоторым образом, подоить пчелу. Предположим, что пчела парализована. В таком случае деятельность кишечника сохраняется почти в полной силе и тогда простыми нажиманиями нельзя заставить желудок отдать все его содержимое. С трупом дело идет иначе. Сопротивление желудка прекращается, и мешок с медом опоражнивается под на-жиманьями филанта. Как видим, филант вынужден убить пчелу сразу для того, чтобы уничтожить тоническую силу пищеварительных органов.

Вскрытое с брюшной стороны брюшко пчелы для показания естественного положения желудка (d) и зобика (с)

Уменье филанта опустошать наполненные медом пчелиные зобы не может, по моему мнению, служить ему только для целей собственного питания, приняв в соображение в особенности то, что он умеет собирать мед с цветов. Я не могу допустить, чтобы этот жестокий талант был внушен ему единственно жадностью к меду. Наверное, здесь от нас что-то ускользает; может быть, какая-нибудь похвальная цель скрывается за рассказанными ужасами. Что же это за цель?

Первая забота матери есть благо семьи. Мы знаем только, как филант охотится для того, чтобы самому попировать; посмотрим, как он охотится для своего семейства. Нет ничего легче, как отличить один род охоты от другого. Когда насекомое охотилось только для себя, оно презрительно покидает пчелу, опустошив ее зоб. Напротив, если оно предполагает положить пчелу в магазин, как провизию для своих личинок, то обхватывает ее своими двумя средними ножками, прижимает к груди и, передвигаясь на остальных четырех, старается найти выход из-под колпака; не найдя его внизу, филант ползет по стеклу вверх, но уже держит тогда добычу за усики своими челюстями, а ножками пользуется только для ходьбы. Он покидает пчелу только после многочисленных неудачных попыток найти выход из-под колпака. Эти пчелы, назначенные в пищу личинкам, ужалены также под подбородок, как и другие; они настоящие трупы, из которых точно так же выдавлен и выжат мед, как и из других. Пока еще нет совершенно никакой разницы между охотой для собственного питания и охотой для личинок. Ну, а на свободе, поступают ли филанты точно так же, как и под колпаком? Долгие и утомительные часы я простаивал вблизи колоний филантов, наблюдая за тем, что там происходило, и по временам мои утомительные ожидания вознаграждались (рис. 71).

Передний конец пчелиной головы снизу

Большая часть возвращавшихся охотников уходила тотчас же в норку с пчелой под брюшком; некоторые останавливались на соседних кустарниках, и тогда я видел, как они сдавливали пчелу и заставляли ее выделять мед, который с жадностью подлизывали, и после того пчела втаскивалась в норку. Итак, всякое сомнение устранено: из провизии личинок тоже предварительно выжимается мед.

Так как филант заготовляет своим личинкам мертвую добычу, могущую сгнить в короткое время, то он не может пользоваться способом тех охотников, которые разом накладывают полную ячейку дичи прежде, чем снести яичко. Он должен действовать, как бембекс, личинка которого получает пищу постепенно, по мере того, как растет. Факты подтверждают эти соображения.

Филанты с пчелами и их гнезда и земле

Я только что назвал мои ожидания вблизи колоний филанта скучными. И действительно, они были такими еще в большей степени, чем когда-то мои подстереганья бембекса. Возле норок церцерис, сфекса и других охотников царит большое оживление, деловитое движение насекомых туда и сюда. Мать, только что вернувшись, выходит опять, а затем опять скоро возвращается, обогащенная новой добычей, и опять отправляется на охоту. И так продолжается до тех пор, пока магазин не будет совсем полон.

Как далеки от подобного оживления норки филанта, даже в населенной колонии! Напрасно я сторожил по целым утрам или по целым дням; очень редко мать, которую я только что видел возвратившейся с пчелой, снова отправлялась при мне на охоту. Один охотник ловил самое большее двух пчел; большего мне не удалось видеть. Кормление изо дня в день влечет за собой эту медленность. Как только семья снабжена достаточным количеством пищи для настоящего времени, мать прерывает до наступления необходимости свои охотничьи экспедиции и принимается за земляные работы. Я вижу, что в норке приготовляются новые ячейки и вырытая земля выкидывается на поверхность. Других признаков деятельности нет никаких, как будто бы норки не населены.

Осмотр гнезд филанта очень неудобен. Норка его спускается вертикально и глубоко, иногда почти на метр, в плотную почву. В конце этого длинного хода помещаются ячейки, овальные комнатки, с большей осью, лежащей горизонтально (рис. 72), но число их и расположение ускользают от меня. Одни ячейки уже содержат кокон, тоненький, прозрачный, как кокон церцерис, и, подобно ему, напоминающий форму некоторых гомеопатических овальных скляночек с горлышком. Концом своего горлышка, которое почернело и затвердело от отбросов личинки, кокон прикреплен ко дну ячейки. В других ячейках находятся более или менее развитые личинки. Каждая жует последнюю принесенную пчелу, а вокруг нее лежат остатки уже съеденной дичи. Наконец, в некоторых ячейках можно видеть одну пчелу, еще не тронутую, и на груди ее уже отложенное яичко. Вот первая порция, другие последуют за этой по мере того, как личинка будет расти.

Итак, филант для себя и для семьи охотится совершенно одинаково; прежний вопрос ставится теперь уже так: почему филант высасывает из пчелы мед, прежде чем положить ее для своей личинки? Повторяю: не может быть, чтобы это делалось только для удовлетворения собственной жадности. Все пчелы, заготовленные для личинок, всегда выжаты и высосаны, поэтому мне приходит мысль, что пчела, полная меда, может быть, представляет для личинки неприятное и нездоровое блюдо.

Посмотрим, так ли это.

Я воспитываю уже довольно больших личинок филанта; но, вместо того чтобы положить им добычу высосанную, лишенную меда, я кладу им пчел, пойманных мною на розмарине, где они хорошо наелись нектаром этого цветка. Мои пчелы, которых я убил, раздавив им головы, охотно приняты личинками, и я сначала не вижу ничего, подтверждающего мои подозрения. Потом мои питомцы начинают чахнуть, отказываются от пищи и, наконец, погибают все, от первого до последнего, рядом с начатой пищей. Все мои попытки оканчиваются неудачей: я не могу довести воспитание хотя бы одной личинки до времени ее коконирования. Но, может быть, воздух моего кабинета и сухость слоя песка, в котором воспитывались личинки, плохо влияли на их нежную кожицу, а потому попробуем еще другой опыт. Ведя его так, как только что изложено, невозможно решить положительно: внушает ли мед личинкам филанта отвращение или нет.

Разрез через норку филанта (Ph. triangulum), идущую почти горизонтально

со стороны Ve поверхность глинистого откоса; Sch -ход; Ve — входное отверстие, закрытое песком; I и II — ячейки, содержащие по две пчелы с яйцом филанта и закрытые песчаной затычкой и; III -только что начатая ячейка (по Фергуфу)

Сначала они принимаются есть мясо и кровь пчелы и тогда не заметно ничего особенного; мед встречается позже, когда пчела уже значительно надъедена, и проявляемые личинкой отвращение и колебание проявились слишком поздно для того, чтобы из этого можно было делать решительные выводы. Болезненное состояние личинки может иметь другие причины, известные или неизвестные. Надо предложить ей меду с самого начала, когда искусственное воспитание еще не могло испортить ее аппетита. Само собой разумеется, что пробовать давать чистый мед было бы совершенно бесполезно: плотоядное насекомое, как бы ни было голодно, не дотронется до него. Для осуществления моих намерений идет в дело мертвая пчела, которую я слегка смазываю медом при помощи кисточки.

При этих условиях вопрос решается с первых же глотков. Личинка филанта, укусив смазанную медом добычу, с отвращением отодвигается, долго колеблется, потом, побуждаемая голодом, опять принимается грызть, пробует и с одной и с другой стороны, а в конце концов оставляет добычу и не дотрагивается до нее. Несколько дней личинка чахнет и, наконец, умирает. Все, которых я держал на этой пище, погибли. Погибают ли они от голода перед необыкновенной пищей, которая им противна, или они отравляются тем небольшим количеством меда, которое съедают с первыми глотками? Этого я не знаю.

Отказ личинок есть мед, который им вреден или противен, должен, разумеется, проявляться не у одного филанта, но и у других плотоядных личинок перепончатокрылых насекомых. Сделаем новый опыт. У личинок среднего возраста я беру естественную их пищу и смазываю ее медом, после чего опять кладу на место. Я делал такие опыты над очень различными личинками: бембекса, который воспитывается на мухах, паляра, кормящего своих личинок очень различными перепончатокрылыми, лапчатого тахита-охотника на кобылок, одинера-жильца, питающего своих личинок личинками жука-листогрыза, песочной церцерис, охотящейся на долгоносиков,—и для всех медовая приправа оказалась гибельной. Все умерли в несколько дней.

Очень странный результат! Мед, нектар цветов, единственная пища пчел как в личинковом, так и во взрослом состояниях; единственная пища и охотников во взрослой форме, является для их личинок предметом непреодолимого отвращения и, вероятно, ядовитым блюдом. Меня это крайне поражает. Что совершается в желудке насекомого-охотника в момент его превращения, если в окрыленном, взрослом, состоянии он начинает со страстью искать того, от чего под страхом смерти тказывается его личинка—молодое насекомое? Можно ли ожидать и обратных явлений в этих гастрономических превращениях?

Теперь я понимаю яснее тактику филанта. Присутствуя на его жестоких пиршествах, настоящая причина которых мне была неизвестна, я расточал относительно его самые ужасные названия: убийца, бандит, пират, грабитель мертвых. Невежество всегда дерзко на язык: тот, кто не знает, утверждает резко и грубо и возражает со злостью. Теперь же, выведенный из заблуждения фактами, я спешу принести публичное покаяние и возвратить филанту мое уважение. Опустошая зобики пчел, мать совершает самый похвальный поступок: она предохраняет свою семью от яда. Если ей случается и для себя убить пчелу и, высосав мед, покинуть труп, то я не смею ставить ей этого в вину.

Паляр желтоногий (Palarus flavipes Fbr.)

ие сделать то же и ради удовлетворения своего аппетита. И потом, кто знает, может быть, при этой охоте всегда есть задняя мысль о том, что дичью могут воспользоваться и личинки?

Итак, я восхищаюсь материнской логикой насекомого. Но почему мать знает, что сироп, которым она сама лакомится, вреден ее детям? И на этот вопрос наши знания не имеют ответа. Мед, говорю я, подверг бы личинку опасности, а потому пойманную пчелу необходимо сначала лишить меда, но так, чтобы не рвать для этого самой пчелы, которая нужна личинке в свежем виде; парализовать пчелу также нельзя, ибо тогда сопротивление желудка помешает выдавливанию меда. Пчела должна быть совсем убита, и мгновенная смерть, действительно, наступает благодаря поражению головного мозга жалом, которое проникает к нему через узкое шейное отверстие величиной не больше квадратного миллиметра.

Итак, мед вреден для плотоядных личинок—это приводит нас к важным выводам. Различные хищники кормят своих личинок собирателями меда. Таковы, насколько я знаю, корончатый филант (Philantus coronatus Fbr., рис. 74), который снабжает свои норки большими галиктами; хищный филант (Ph, raptor Fbr.), который охотится, безразлично, на всех мелких галиктов; церцерис нарядная (С. ornata Fbr.), тоже страстная охотница на галиктов; желтоногий паляр (Palarus flavipes Fbr.), который по странной неразборчивости натаскивает в свои ячейки большую часть различных видов перепончатокрылых, не превосходящих его силой. Что должны делать все эти и подобные охотники с дичью, зобик которой наполнен медом? Они должны по примеру филанта выжимать мед, без чего их потомство подверглось бы опасности медового отравления. Я предоставляю будущему подтвердить это правило доказательствами.