Богомол— насекомое юга, не менее интересное, чем цикада, но менее заметное, потому что оно не производит шума. Форма его тела и его нравы чрезвычайно странны. Народное и научное названия (Mantis religiosa L.) этого насекомого сходны в том, что уподобляют его молящемуся человеку. Уже греки называли его «uovti£», что по нашему значит «жрец». Но какой жестокий нрав скрывает эта ханжеская наружность. Богомол питается исключительно живой добычей и ведет себя среди мирных шестиножек, как тигр, пожирающий живые существа. Однако в его наружности, кроме смертельных орудий охоты, нет ничего, что внушало бы опасения. У него даже нет недостатка в изящности, благодаря его тонкой талии, изящному нежно-зеленому цвету и длинным газовым крыльям. У него нет громадных челюстей, открывающихся, как ножницы; напротив, голова его заканчивается как бы острым клювиком. Благодаря своей подвижной шее он может вертеть головой, поворачивать ее направо и налево, опускать и поднимать вверх. Богомол—единственное насекомое, которое может направлять свой взгляд и осматриваться кругом, у него почти физиономия.

Здесь большая противоположность между мирным складом всего тела и убийственным устройством передних ног. Ляжка его необыкновенно длинна и сильна. Ее назначение состоит в том, чтобы выдвигаться и подставлять волчью западню намеченным жертвам. На внутренней ее стороне, при основании, находятся красивые черные пятна, с белым глазком внутри, звездочками; несколько рядов мелких жемчужных пятен дополняют украшение.

Бедро еще длиннее, похоже на сплюснутое веретено и снабжено на передней половине, с нижней стороны, двойным рядом острых шипов. Внутренний ряд состоит из дюжины шипов, где чередуются длинные черные шипы с короткими зелеными. Такое чередование шипов различной длины делает орудие еще более действительным. Наружный ряд более прост и состоит только из четырех зубьев. Наконец, три самые длинные шипа торчат позади двойного ряда. Короче говоря, бедро это—пила с двумя рядами зубцов, между которыми находится желобок, куда вкладывается изогнутая голень.

Последняя очень подвижно соединена с бедром и также представляет двойную пилу, но с более мелкими, более многочисленными и гуще расположенными зубьями. Она оканчивается сильным крючком, острым на конце, как иголка, имеющим на нижней стороне желобок с двумя лезвиями, как будто изогнутого ножа или серпа.

Это великолепное орудие для прокалывания и разрывания оставило во мне интересные воспоминания. Сколько раз пойманный мной богомол так крепко схватывал меня за палец, что мне приходилось, имея другую руку занятой, прибегать к посторонней помощи, чтобы освободиться от моего пленника. Если оторвать насекомое сразу, то оцарапаешь себе палец, как розовыми шипами.

В спокойном состоянии все части ноги так согнуты и прижаты к груди, что имеют безобидный вид. Кажется, что насекомое молится. Но пусть только появится добыча, и молитвенное положение тотчас меняется: ноги вытягиваются, конечный крюк цепляется за добычу, притягивает ее и вкладывает между четырьмя зияющими пилами. С ней покончено: стрекоза, кобылка или другое более сильное насекомое раз попало в эти пилы, оно погибло без возврата, и как бы оно ни билось, ужасная ловушка не выпустит его.

Последовательное изучение нравов богомола невозможно на свободе полей, а потому нужно воспитывать его дома. В этом нет ничего трудного. Богомол не тяготится неволей, если его хорошо кормят и ежедневно возобновляют пищу. Колпак из металлической сетки я ставлю на миску, наполненную песком, в который всажен пучок сухого тмина и плоский камень, на который позднее могут быть отложены яйца. С десяток таких шалашей расположено в ряд на большом столе в моей лаборатории, посвященной животным, где солнце освещает их большую часть дня. Туда я помещаю моих пленных, некоторых поодиночке, других по нескольку.

Во второй половине августа я начинаю встречать взрослое окрыленное насекомое на увядших травах и кустарниках, вблизи дорог. Брюхатые самки с каждым днем встречаются все чаще и чаще, а их хилые супруги, напротив, очень редки, и мне тогда бывает очень трудно пополнить мои пары, потому что в садках происходят трагические поедания этих карликов. Об этих жестокостях расскажем позднее, а теперь поговорим о самках.

Это большие обжоры, содержать которых в течение нескольким месяцев довольно трудно. Каждый день надо класть свежую пищу, которой они пользуются довольно расточительно. Я думаю, что в естественных условиях богомол бережливее. Там, где нет излишка в дичи, он, наверное, использует каждую штуку до конца, а у меня в садке, съевши немного, остальное он часто бросает. Вероятно, это делается от скуки заточения. Я принужден приглашать на помощь деревенских мальчиков, которые за лакомства ловят насекомых для корма моим богомолам.

Они бродят по соседним лужайкам и собирают в пустые тростинки живых кузнечиков и кобылок. Я, со своей стороны, налавливаю сачком отборную дичь, которую назначаю для того, чтобы исследовать, до чего может дойти смелость богомола. Из числа этой дичи назову следующих: большая египетская кобылка (Acridium aegyptium L.), превосходящая объемом того, кто должен ее съесть, бледнолобый кузнечик, вооруженный могучими челюстями, зубцы которых не внушают доверия, странный труксал (Truxalis) с головным убором, вроде пирамидальной митры, и эфиппигера виноградников, с саблей на конце брюшка. К этой дичи прибавим два ужаса, двух пауков из самых крупных в моей местности: эпейру шелковистую (Epeira sericea), с круглым зубчатым брюшком, величиной с монету в двугривенный, и эпейру корончатую (Epeira diadema), ужасно лохматую и пузатую.

Что богомол на свободе нападает на эту дичь, я не могу в том сомневаться, когда вижу, как смело кидается он на все живое, что приближается к нему. Конечно, битвы с такими великанами должны быть редки, за недостатком случаев встречи с ними, и, может быть, к большому сожалению богомола.

Кобылки всех видов, бабочки, стрекозы, большие мухи, пчелы и другие насекомые средней величины—вот что, обыкновенно, встречаешь в ногах этого хищника. Но в моих садках смелый охотник не отступает ни перед чем. Египетская кобылка, кузнечик, эпейра, труксалы схватываются богомолом, приводятся в неподвижное состояние его пилами и прекрасно поедаются. Это стоит описать.

При виде египетской саранчи, неблагоразумно приблизившейся к нему, богомол сразу, как бы конвульсивно, принимает угрожающее положение. Электрический ток не мог бы произвести более быстрого действия. Даже на привычного наблюдателя это производит удивительное впечатление. В положении и фигуре богомола есть что-то дьявольское в это время (рис. 162).

Надкрылья открыты и откинуты в стороны, крылья развернуты во всю ширину и, как огромные паруса, возвышаются на спине, конец брюшка скорчен, то поднимается, то опускается и резкими движениями растягивается, издавая шуршание пуф-пуф!—похожее на шуршание распустившего хвост индюка. Гордо опершись на четыре задние ножки, насекомое держит всю свою длинную грудь почти отвесно. Передние хватательные ноги, сначала сложенные на груди, теперь раскрываются во всю длину и обнажают подмышки, украшенные перлами и черным пятном с белым глазком.

Неподвижный в своей странной позе, богомол следит пристальным взглядом за кобылкой, причем поворачивает голову, когда эта последняя меняет место. Цель очевидна: богомол хочет испугать и парализовать ужасом силу своей добычи, которая иначе была бы опасна. Удастся ли это ему? Никто не знает, что происходит в голове кобылки или другого насекомого: наши глаза не могут ничего прочесть на их бесстрастной внешности. Но, наверное, насекомое, на которое нападает богомол, знает об опасности. Оно видит, что перед ним какое-то привидение, простирающее в воздухе крючки, и чувствует, что смерть близка, а между тем не убегает, хотя еще есть время. Кобылка, умеющая так хорошо прыгать, глупо остается на месте или даже приближается к хищнику медленными шагами.

Одним словом, кобылка в присутствии богомола часто ведет себя почти так, как, по рассказам, ведут себя маленькие птички в присутствии гипнотизирующей их взглядом змеи. Вот богомол схватил саранчу, его пилы сомкнулись и держат ее; напрасно она бьется и старается укусить его; он держит ее так, что удары ее ножек бьют по воздуху. Тогда богомол складывает крылья, свое знамя войны, принимает обыкновенное положение, и пир начинается.

При нападении на труксала и эфиппигеру, насекомых менее опасных, чем египетская саранча и кузнечик, богомол принимает менее внушительное положение и не так долго остается в нем. Часто бывает достаточно выставить раздвинутые ноги, что действует также и на эпейру, которую богомол схватывает поперек тела, нисколько не опасаясь ее ядовитых челюстей. С мелкими саранчовыми, которые составляют обычную еду богомола в моих садках и в естественных условиях, он не употребляет своих приемов устрашения, а просто схватывает их.

Итак, описанным положением богомол устрашает слишком сильную добычу и обессиливает ее страхом, чтобы потом наверняка схватить. Большое значение в этом причудливом положении имеют крылья. Они очень велики, бесцветны и прозрачны, с зеленым наружным краем. Вдоль крыльев проходят веерообразно многочисленные продольные жилки, а другие, более тонкие, поперечные, пересекают их под прямым углом. В позе привидения крылья развертываются и становятся в такое положение, как у дневной бабочки в покое. Между крыльями движется резкими движениями согнутое брюшко, от прикосновения которого к жилкам и происходит то шуршание, которое я описывал. Для того чтобы подражать этому странному звуку, достаточно провести концом ногтя по верхней стороне развернутого крыла.

Крылья необходимы самцу, слабенькому карлику, который должен перелетать с куста на куст при свадьбах. Он их достаточно развил для своих перелетов, которые, впрочем, невелики, достигая четырех-пяти наших шагов. Этот слабосильный очень воздержан в пище. Очень редко я застаю его с маленькой кобылкой, ничтожной добычей, из самых безобидных. Это значит, что ему неизвестна поза привидения, бесполезная для него, нечестолюбивого охотника.

Присутствие крыльев у самки, напротив, непонятно. Чрезмерно толстая во время созревания яиц, она ползает, бегает, но никогда не летает вследствие тяжести своего тела. Для чего, в таком случае, одарена она крыльями, да еще такими огромными?

Этот вопрос особенно настойчиво является, когда приходится наблюдать богомола бесцветного (Ameles decolor Charp.), близкого соседа богомола обыкновенного. Самец у первого крылатый, и даже летает довольно скоро, но у толстой самки, волочащей брюшко, набитое яйцами, крылья сведены на короткие культяпки, напоминающие на ней короткую куртку. Для существа, живущего среди сухой травы и камней, этот наряд удобнее, чем газовые крылья.

Значит, самка богомола обыкновенного напрасно сохранила огромные крылья, которыми не пользуется для летания? Совсем нет: она охотится на крупную дичь, которую иногда ей приходится преодолевать с опасностью для жизни. Прямое нападение могло бы кончиться роковым образом для нее. Надо сначала обессилить жертву страхом, для чего и служат огромные крылья. А маленькому бесцветному богомолу этот прием не нужен, так как он ловит мух и молоденьких кобылок.

Богомол Гельдрейха (Ameles heldreichi Brn.):

После голодовки в течение нескольких дней, богомол может съесть целую египетскую саранчу, за исключением слишком жестких крыльев, ножек и роговых покровов, но мясистые основания бедра и крыльев тоже съедаются. Все это он съедает в два часа. Но подобная оргия— редкость. Я раз или два присутствовал при ней и спрашивал себя, как может эта обжора вместить в себя пищи больше объема своего тела? Очевидно, пищеварение совершается здесь с необыкновенной быстротой.

Обыкновенная пища богомола в моих садках состоит из кобылок различных видов и величин. Добыча поедается с затылка. Тогда как одна из хватательных ног держит добычу за середину туловища, другая давит ей на голову и открывает таким образом шею. В этом месте, где недостает твердого покрова, мордочка богомола настойчиво роется и кусает. Образуется рана, и брыкания кобылки прекращаются, она превращается в неподвижный труп, а теперь, не стесняемый ничем, хищник выбирает лучшие куски. То обстоятельство, что богомол прежде всего кусает жертву в затылок, повторяется постоянно и, следовательно, имеет серьезное основание.

Для объяснения позволю себе маленькое отступление. В июне я часто встречаю на лавенде в моем огороде двух маленьких пауков, похожих на крабов (Thomisus onustus Walk., и Th. rotundatus Walk.). Один атласисто-белый, с кольчатыми лапками из зеленых и розовых колец; другой черный, с брюшком, окаймленным красным, и с листовидным срединным пятном. Эти два хорошенькие паучка ходят боком, как крабы. Они не ткут сетей из паутины; небольшое количество шелка, которым они обладают, употребляется для мешочка с яйцами. Для охоты они садятся в засаду на цветы и неожиданно кидаются на добычу, которая придет сосать сок из цветка.

Главная их пища—домашняя пчела. Я часто застаю их с добычей, то схваченной за затылок, то за какую-нибудь другую часть тела, даже иногда за конец крыла. Во всех случаях пчела мертва: лапки висят и язык вытянут. Ядовитые крючки челюстей паучков, впившиеся в затылок, заставляют меня задуматься. Я вижу здесь поразительную черту, сходную с приемами богомола, когда он схватывает саранчу. Потом является вопрос—как слабый паучок, уязвимый во всех точках своего тела, может овладеть пчелой, более сильной, более проворной и вооруженной смертельным жалом?

Для того чтобы проследить, как происходит эта борьба, я помещаю в садок томиза, пучок лавендовых цветов с несколькими капельками меда и трех-четырех живых пчел. Пчелы беззаботно летают под колпаком, подлетают время от времени к цветам поесть меду, совершенно не боятся паука и садятся на расстоянии какого-нибудь полусантиметра от него. Паук, со своей стороны, неподвижно сидит на одном из цветков, вблизи меда. Четыре передние, более длинные, ножки вытянуты и немного приподняты, готовые к нападению.

Паучки томизы (Tomisus viaticus). Снизу увеличенные: левый—самка, правый— самец; вверху в естественную величину: левый пускает паутину по воздуху, правый летает на паутине. (По Kiincquel)

Паучки томизы (Tomisus viaticus). Снизу увеличенные: левый—самка, правый— самец; вверху в естественную величину: левый пускает паутину по воздуху, правый летает на паутине. (По Kiincquel)

Является пчела: пора. Паук кидается и своими крючками схватывает пчелу за кончики крыльев, а лапами неловко обхватывает ее. Пчела бьется изо всех сил с врагом на спине, не будучи в состоянии достать его жалом. Тогда паук выпускает крыло и сразу хватает ее крючками за затылок. Она сразу умирает, как пораженная молнией: ее нервный центр отравлен уколом ядовитых крючков, и очаг жизни немедленно угасает. Держа ее все за затылок, томиз начинает сосать из нее кровь. Когда шея высосана, он принимается за брюшко, грудь, где попало. Пир длится иногда часов семь кряду, причем паук только высасывает кровь, но не ест мяса пчелы: ни один член ее не оторван, и нигде не видно раны.

Итак, слабый паук побеждает вооруженную жалом пчелу. На ее стороне жало и сила, а на его—глубокое знание, как надо мгновенно убить.

Вернемся к богомолу, который также обладает этим знанием. Иногда он схватывает огромную саранчу или сильного кузнечика. Эти жертвы опасны, так как зазубренными голенями своих сильных задних ног могли бы распороть брюхо богомолу, если бы он вздумал пожирать жертву живой. Но богомолу известна анатомическая тайна раны в затылок. Он прежде всего ранит добычу в заднюю часть шеи и перегрызает мозговые узлы, чем подавляет мускульную силу в источнике. И вот, у жертвы наступает неподвижность, хотя не такая внезапная и полная, как у пчелы, но все же достаточная для того, чтобы богомол мог спокойно и безопасно пожирать ее.

Между охотниками я указывал раньше таких, которые парализуют своих жертв, и таких, которые убивают. Те и другие проявляют поразительные анатомические знания. Теперь к убийцам прибавим паучка томиза и богомола, знающих цену удара в затылок.

То немногое, что мы узнали о нравах богомола, совершенно не соответствует его названию. Судя по этому последнему, мы могли ожидать встретить насекомое мирное и кроткое, а видим жестокого хищника, поедающего мозг оцепеневшей от ужаса жертвы. Но самое ужасное заключается в том, что и в отношениях к себе подобным он проявляет такие жестокие нравы, каких мы не встретим и у пауков, имеющих в этом отношении столь дурную славу.

По недостатку места я помещаю в один садок несколько самок, иногда до двенадцати. Им все-таки довольно просторно, тем более, что тяжелое брюшко мешает самке много двигаться. Уцепившись за сетку колпака, они сидят неподвижно, занятые пищеварением или подстереганием добычи. Так же они ведут себя и на свободе. Для того чтобы голод не довел их до драк, я забочусь о том, чтобы пищи в садке-было достаточно, и два раза в день пускаю туда свежих кобылок.

Сначала все идет хорошо. Население живет мирно, каждая самка поедает то, что сама поймала и не ссорится с другими. Но это продолжается недолго. Брюшко вздувается, яичники зреют, наступает свадебное время и потребность в откладывании яиц. Тогда между самками вспыхивает ревность, хотя ни одного самца в садке нет. Работа яичников развращает стадо, внушает ему безумное желание пожирать друг друга. Самки становятся в описанные выше устрашающие положениям и начинаются схватки и каннибальские пиры.

Две соседки, без всякой видимой причины, принимают вдруг воинственные позы, и поворачивают головы то вправо, то влево, как бы вызывая и оскорбляя друг друга взглядами. Крылья распускаются и движения брюшка вызывают из них звук: «пуф-пуф!». Если борьба должна окончиться только царапинами, то хватательные ножки остаются сложенными и только отгибаются в стороны, окаймляя длинную грудь: поза великолепная, но менее ужасная, чем во время смертельного боя.

Потом одна из ног вытягивается и внезапно хватает соперницу; затем богомолка также порывисто отступает и становится настороже. Противница отбивается. Все это напоминает драку двух кошек. При первой царапине, или даже без нее, одна из сражающихся признает себя побежденной и удаляется.

Но очень часто развязка принимает кровавый оборот. Тогда враги принимают вполне угрожающие позы, хватательные ноги развертываются и поднимаются в воздухе. Горе побежденной! Победительница схватывает ее в тиски и тотчас же принимается пожирать, конечно, начиная с затылка. Пирующая поедает свою товарку так спокойно, как будто это ее обыкновенная дичь. И ни одна из окружающих не протестует, готовая при первом случае сделать то же.

Но в нравах богомола есть вещи еще более возмутительные. Посмотрим, как ведут они себя в брачное время, а для этого поместим по одной паре под колпак и не забудем о провизии. У нас конец августа. Самец жалкий, тщедушный и ждет благоприятного мгновения. Он кидает взгляды на свою могучую подругу, поворачивает к ней голову, вертит шеей и выпячивает грудь. Его маленькая остренькая мордочка принимает почти страстный вид. В таком положении он долго неподвижно созерцает свою желанную, а эта не двигается с места и как бы равнодушна. Между тем, влюбленный уловил какой-то знак согласия, тайны которого я не знаю. Он приближается к ней и раскрывает крылья, которые конвульсивно вздрагивают. Это его способ объяснения в любви. Наконец, его объятия приняты, и после них пара расстается, но для того, чтобы соединиться еще ближе: если бедняга любим красавицей, как супруг, то он любим ею так же, как очень вкусная дичь. Действительно, в течение дня, и самое позднее на другой день, он схвачен своей подругой, парализован в затылок, по всем правилам, и постепенно, маленькими кусочками, съеден так, что остались только крылышки.

Мне захотелось узнать, как будет принят другой самец. Результат наблюдения поразителен. В течение двух недель я вижу, как одна и та же самка истребляет семь самцов. Со всеми она вступает в брак и всех заставляет платиться за это жизнью. Такие пиршества часты в различной степени, и из них бывают исключения. В знойные дни, под влиянием электрических токов, они являются общим правилом. В такое время богомолы нервнее и взаимные пожирания самок и умерщвления использованных самцов бывают чаще.

Случай не доставил мне возможности наблюдать все вышеописанное в естественных условиях, но я думаю, что то, что самки делают в неволе, где они хорошо накормлены и не проявляют никакой тоски, то же они делают и на свободе.

Один раз я застаю следующее зрелище. Самец, поместившись на спине самки, крепко держит ее в объятиях, но он уже без головы, без шеи и почти без передней части туловища. Самка, повернув голову через плечо, продолжает спокойно пожирать своего супруга в то время, как остающийся кусок его тела продолжает исполнять свое назначение. Говорят: любовь сильнее смерти. Понятое буквально изречение никогда не находило более яркого подтверждения. Съесть возлюбленного после свадьбы, когда он больше ни к чему не нужен, это еще можно до известной степени понять у насекомого, не имеющего тонкости чувств, но пожирать его, в момент брачных объятий—это превосходит самое жестокое воображение. Я видел это собственными глазами и не могу оправиться от изумления.

Мог ли он спастись в это время? Разумеется нет, так как его прочно удерживают здесь роговые защепки, которыми он доверчиво прикрепился к телу самки. Отсюда вывод, что любовь богомола так же ужасна, как и любовь паука. Конечно, ограниченное пространство в садках благоприятствует убийству самцов, но причина этих убийств заключается в чем-то другом. Может быть, это переживание тех геологических эпох, когда насекомые предавались чудовищным битвам. Прямокрылые, к которым принадлежат богомолы, первые появились на земле. Грубые, с неполным превращением, они бродили среди древовидных папоротников тогда, когда еще не было насекомых с сложным превращением: бабочек, жуков, мух, пчел. Нравы были грубы в ту пору, когда надо было уничтожать для того, чтобы производить.

Поедание самцов наблюдается и у других членов семейства богомолов. Я охотно признаю его общим для всего семейства. Маленький бесцветный богомол, такой крошечный и мирный, никогда не ссорился с соседями у меня в садке, несмотря на многочисленное население, и все-таки самка съедала самца с такой же жестокостью, как и самка обыкновенного богомола.