Последуем за бембексом, когда он возвращается в норку с добычей, которую держит между ножками, под брюшком. Вот бембекс, несущий жужжала—бомбилия. Гнездо помещается у подошвы вертикального песчаного откоса. Приближение охотника возвещается резким жужжаньем, которое имеет в себе что-то жалобное и не прекращается до тех пор, пока насекомое не коснется земли.

Бембекс парит над откосом, потом опускается по вертикальной линии с большой медленностью и осторожностью, постоянно издавая свое резкое жужжанье. Если его острое зрение заметит что-нибудь необычайное, то он замедляет свой спуск, парит минуту, снова поднимается вверх, снова опускается и потом исчезает быстро, как стрела. Через несколько мгновений он опять появился. Паря на некоторой высоте, он как будто исследует места, как с высоты обсерватории.

Вертикальный спуск совершается с самой осторожной медленностью; наконец, перепончатокрылое кидается без всякой нерешительности на одну точку, которая, на мой взгляд, решительно ничем не отличается от остальной песчаной поверхности. Жалобный писк при этом тотчас же прекращается.

Без сомнения, насекомое спустилось на землю немного наудачу в окрестностях своей квартиры, вход в которую оно будет теперь отыскивать, так как этот вход замаскирован после последнего выхода насекомого не только обвалом песка, но и тщательным зазаметаньем, которое сделало само насекомое? Но нет: бембекс нисколько не колеблется, он не щупает, не ищет. Ни на минуту не покидая свою дичь, он царапает немного перед собой в том самом месте, где спустился, толкнет лбом и входит сейчас же в свою норку с мухой под брюшком. Песок обсыпается, вход закрывается—и вот насекомое у себя.

Сотни раз присутствовал я при возвращении бембекса в его жилье и всегда с новым удивлением вижу, как проницательное насекомое без колебаний находит вход, который мне совсем незаметен. Действительно, эта дверь скрыта с ревнивой заботой не после входа бембекса, потому что обсыпавшийся песок сам собой не укладывается совершенно ровно, но после его выхода, когда он, отправляясь в экспедицию, не преминет сгладить песок, чтобы скрыть вход. Когда насекомое улетит, то я сомневаюсь, чтобы самое острое зрение могло заметить вход в норку. Для того чтобы найти его среди довольно обширной песчаной площади, мне приходилось ставить веху, стебель соломинки, у входа в норку, но и это средство не всегда было действительно, потому что насекомое, при своих постоянных поправках и чистке снаружи гнезда, часто выдергивало соломинку.

Но чем же руководится бембекс, отыскивая так безошибочно место входа в гнездо? Придумаем какую-нибудь хитрость, изменим состояние местности, чтобы сбить его с толку. Я прикрываю вход в норку плоским камнем величиной в кисть руки. Бембекс скоро появляется и без малейшего колебания садится сейчас же на камень затем старается рыть его, но не наудачу, а в месте, соответствующем отверстию норки. Твердость препятствия скоро заставляет его оставить это предприятие. Тогда он пробегает камень из конца в конец во всех направлениях, проскальзывает под него и принимается рыть в точном направлении жилья.

Плоского камня слишком мало, чтобы сбить с пути хитрую осу; поищем чего-нибудь лучшего. Я не даю бембексу продолжать рытье, которое, я вижу, быстро приведет к успеху, и далеко прогоняю его платком. Довольно продолжительное отсутствие испуганного насекомого позволяет мне на досуге приготовить новую хитрость. На ближайшей дороге я собираю кучки навоза, размельчаю его и рассыпаю слоем, по крайней мере, в дюйм толщиной, над норкой и вокруг нее на пространстве около квадратного метра. Вот фасад, подобного которому бембекс никогда не знал. Окраска, качество материалов, навозные испарения—все содействует тому, чтобы сбить насекомое. Найдет ли он свою дверь? Да, вот он прилетает, рассматривает сверху непонятное состояние местности и садится в центре слоя, как раз перед входом в норку. Он роется, прокладывает себе путь через навозную массу и проникает до песка, где сейчас же находит отверстие коридора. Я останавливаю его для того, чтобы прогнать во второй раз.

Не доказывают ли эти опыты, что зрение и память не одни служат бембексу руководителями? Что же здесь может быть еще? Не обоняние ли? Это очень сомнительно, потому что навозные испарения не могли обмануть проницательности насекомого. Попробуем, однако, другой запах.

Среди моего энтомологического багажа я нахожу склянку эфира. Я сметаю слой навоза и заменяю его слоем мха, не толстым, но покрывающим довольно большое пространство, и на него выливаю содержимое флакона, как только вижу летящего сюда бембекса. Слишком сильные испарения эфира держат его с минуту на некотором расстоянии. Потом он садится на мох, еще издающий сильный запах эфира, пробирается через препятствие и проникает к себе. Эфирные пары сбивают его не больше, чем навозные испарения. Нечто более верное, нежели обоняние, указывает ему, где его гнездо.

Часто указывают на усики, как на орган специального чувства, указывающего путь насекомому. Сделаем опыт и в этом направлении. Бембекс пойман, усики его отрезаны до корня и тогда он выпущен. Возбужденное болью и испуганное неволей, насекомое улетает с быстротой стрелы. Мне приходится ждать целый долгий час его возвращения. Однако насекомое возвращается и с неизменной точностью садится совсем близко от своей двери, наружный вид которой я, однако, изменил в четвертый раз. Теперь место покрыто мозаикой из камешков величиной с орех. Насекомое, лишенное усиков, находит дверь в свое жилище среди моей мозаики с такой же легкостью, как и прежде. На этот раз я позволил верной матери спокойно вернуться в свое жилье. Изменение четыре раза подряд наружного вида местности; перемена цвета, запаха, материалов, двойная рана, ничто не помешало насекомому найти дорогу, ничто не могло даже просто заставить его колебаться перед его дверью.

Через несколько дней после этого мне захотелось сделать новый опыт так, чтобы подойти к вопросу с другой стороны. Надо вскрыть норку бембекса на всем протяжении, не попортив ее при этом. Для этого достаточно сгрести с нее песок лезвием ножа, и тогда норка, лишенная крыши, превращается в прямой или изогнутый полуканал или в желобок длиной в два дециметра, начинающийся в том месте, где была дверь, и оканчивающийся глухим концом в глубине—там, где лежит личинка среди своей провизии.

Вот жилище вполне открыто солнечным лучам. Как станет вести себя мать по возвращении? Что побуждает ее лететь в гнездо в настоящее время? Пища личинки. Но для того, чтобы прийти к этой личинке, ей надо сначала найти дверь. Итак, личинка и входная дверь—вот, мне кажется, два пункта, которые следует рассмотреть отдельно. Я вынимаю личинку и провизию; дно норки остается пустым. Сделав эти приготовления, я вооружаюсь терпением.

Насекомое наконец появляется и идет прямо к двери, от которой остался только один порог. Здесь в течение целого часа, по крайней мере, оно роется поверхностно, метет, поднимает пыль и упорно старается не вырыть новую галерею, а найти ту подвижную крышечку, которая должна легко уступить толчку головы и открыть насекомому свободный проход. Вместо рыхлой бембекс находит твердую, нетронутую почву. Предупрежденное сопротивлением ее, насекомое ограничивается исследованием поверхности все-таки в ближайшем соседстве с местом, где должна была бы находиться дверь. Оно раз двадцать возвращается в одно и то же место, не решаясь выйти из узкого своего района, так прочно его убеждение, что дверь должна находиться именно здесь. Много раз я тихонько отталкиваю его соломинкой в другое место; насекомое не поддается этому: оно сейчас же возвращается к тому месту, где должна находиться его дверь. Изредка галерея, превратившаяся в полуканал, привлекает, но слабо, его внимание. Бембекс делает по ней несколько шагов, все выскребая землю, потом возвращается ко входу. Два или три раза он пробегает желобок по всей длине, достигает глухого конца, жилища личинки, небрежно скребнет здесь несколько раз и спешит вернуться к месту, где был вход, чтобы продолжать здесь поиски с настойчивостью, которая под конец утомляет мое терпение. Прошло больше часа, а бембекс все ищет исчезнувшую дверь.

Что произойдет, если личинка будет на месте? Таков второй пункт вопроса. Продолжать опыт с тем же бембексом не представляло интереса: насекомое, утомленное напрасными поисками, сделалось тем не менее настолько упорным в них, что кажется мне подавленным idee fixe, а это может нарушить смысл фактов, в которых я желал удостовериться. Мне нужно было новое, невозбужденное, насекомое, и случай не замедлил представиться.

Другая норка вскрыта от одного конца до другого, как я только что объяснял, но личинка и провизия оставлены нетронутыми. Все в доме в порядке, не хватает только крыши. И что же, перед этим открытым жильем, в котором взгляд охватывает свободно все подробности: сени, галерею и комнату с личинкой и кучей мух; перед этим жилищем, превратившимся в желобок, в конце которого корчится личинка под жгучими лучами солнца, мать не изменяет своих маневров. Она садится в том месте, где был вход; там она роется, метет песок, туда возвращается после нескольких быстрых попыток отойти в другое место в районе нескольких дюймов. Она не осматривает галереи и нисколько не заботится о страдающей личинке. Эта последняя, нежная кожица которой сразу перешла от мягкой влажности подземелья к жгучему жару солнечных лучей, корчится на куче пожеванных двукрылых; мать не обращает на это никакого внимания. Для нее это все равно, что первый попавшийся предмет, валяющийся на земле камешек, комочек земли—не более. Этой нежной матери, которая выбивается из сил, чтобы прийти к колыбели своего питомца, нужна в настоящее время входная, привычная дверь и больше ничего, кроме этой двери. Ее материнские чувства волнует теперь забота о знакомом проходе. А между тем путь свободен: ничто не останавливает мать, а на ее глазах бьется в мучениях ее личинка, конечная цель ее забот. В один прыжок она могла бы очутиться возле несчастной личинки, которая требует помощи. Почему же она не спешит к своему драгоценному питомцу? Она вырыла бы ему новое жилище и скоро укрыла бы его под землей от солнца. Но нет: мать упорствует в поисках не существующей более двери, тогда как сын ее на ее глазах жарится на солнце. Мое удивление не имеет границ перед этим тупым материнством, тем не менее самым могущественным и плодотворным из всех чувств, волнующих животное.

После долгих колебаний мать входит наконец в желобок, представляющий остаток от ее галереи. Она идет вперед, потом назад, потом опять вперед, небрежно подметая то здесь, то там. Руководимая смутными воспоминаниями, а может быть, также запахом дичи, который издает куча двукрылых, она иногда достигает той части галереи, где лежит личинка. Вот мать очутилась вместе с сыном. Проявляет ли она при этой встрече после долгих мучений поспешные заботы, какие-нибудь знаки материнской нежности? Нисколько. Бембекс совсем не узнает своей личинки, которая является для него ничего не стоящей, даже мешающей ему вещью. Он идет через нее и топчет ее без всякой осторожности ногами. Пробуя рыть землю на дне ячейки, он толкает ее назад, опрокидывает и швыряет. Бедная личинка начинает помышлять о защите. Я видел, как она схватила мать за ножку не с большей осторожностью, чем она делает это с двукрылыми. Борьба была горячая, но наконец ее жестокие челюсти выпустили добычу и испуганная мать скрылась, испуская жалобное жужжанье. Эта неестественная сцена: сын, грызущий свою мать, может быть, пробующий съесть ее, представляет редкое явление, вызванное обстоятельствами, которые не дозволительно наблюдателю вызывать. Но при чем всегда возможно присутствовать, так это при полном равнодушии насекомого к своему потомству и жестоком презрении, с которым оно обращается с загораживающей ему путь личинкой. Исследовав с помощью лапок дно галереи, бембекс возвращается на порог жилья, где снова принимается за бесполезные поиски. Что касается личинки, то она продолжает биться и корчиться там, куда отбросили ее материнские толчки. Она погибнет без всякой помощи со стороны матери, которая не узнает ее, потому что не нашла привычного входа. Если мы на другой день опять придем к норке, то увидим личинку полуизжарившейся на солнце и ставшей уже добычей мух, которые прежде составляли ее добычу.

Такова связь последовательных действий инстинкта: одно вызывает другое в порядке, который бессильны нарушить самые серьезные обстоятельства. Чего ищет бембекс? Очевидно, свою личинку. Но для того, чтобы добраться до личинки, надо проникнуть в норку; а для того, чтобы проникнуть в норку, надо сначала найти дверь. И вот мать упорно ищет эту дверь открытого жилища, перед провизией, в присутствии самой личинки. Дом в развалинах и семья в опасности— это не производит на нее в данный момент никакого впечатления; ей нужен прежде всего известный ей проход через сыпучий песок. Пусть гибнет все, жилище и жилец, лишь бы найти проход! Действия насекомого подобны ряду отзвуков эхо, которые вызывают один другого в определенном порядке и из которых следующий звучит только тогда, когда прозвучал предыдущий. Не по причине препятствия, потому что жилище совершенно открыто, но за отсутствием привычного входа первый акт не может совершиться. Первое эхо немо—и остальные также молчат. Какая пропасть между разумом и инстинктом! Через развалины разрушенного дома мать, руководимая разумом, кидается прямо к своему сыну; руководимая инстинктом, она упорно останавливается там, где была дверь.